Владимир Рекшан - Смерть в Париже

• Название: Смерть в Париже
• Автор: Владимир Рекшан
• Издательство: Азбука, Терра
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0489-9

Повесть В. Рекшана «Смерть в до мажоре» уже печаталась и вызвала в свое время бурный интерес читателей. В новом романе «Смерть в Париже» автор рассказывает о дальнейшей судьбе Александра Лисицина, по заданию спецслужб оказавшегося в столице Франции, где, оставшись без паспорта и визы, он становится заложником чужой жестокой игры.

---

Леха Тихомиров с дудочкой, и Коля Васин заикается. С потолка падает веревочная лестница, и по ней спускается на сцену юбиляр — е-мое! лихо придумал и не разбился. Тысячи так кричат, словно рожают… Доценко, голый по пояс, стучит по бочке — там, та-там, там, та-там, и по хэту — чирк-чирк. Словно бомбы, ритмические кривые баса и гитары затыкают рожающих.

— От-че-го-так-о-ди-но-ко де-вуш-ке-сто-ящейоко-ло ок-на! — Никита начинает со своего старого хита, и роды толпы продолжаются. Сегодня она станет матерью-героиней.

Восемь двадцать пять — я посмотрел на часы. У меня еще почти час времени, и я возвращаюсь в буфет, вспомнив, что надо б и выпить сотню, что ли, граммов чего найдется — для веселости, для заводки, просто так.

В буфете проблем нет, водка-селедка, а народ все тот же, нарезается, будет скоро как нарезное оружие.

Сева Грач со стаканом.

— Глотни, — протягивает. И я глотаю.

— Что это? — спрашиваю после выдоха.

— Понравилось?

— Градусов сорок пять.

— Пятьдесят! Когда я пахал в Эрмитаже, мы пили из скифских глиняных чарочек. Входило ровно сто граммов! Исторический стандарт…

Я коротаю время до девяти и возвращаюсь. Десятикиловаттное эхо летает в разноцветном мраке. Может быть, мои мысли складываются в злые предложения, нет — я просто берегу для памяти эти минуты ожидания. Никите я и на фиг не нужен. Он не забыл меня и потащил на крышу, которую для него, выходит, не потеснили это его пижонство и шальные гонорары. Рыба долбит гитару на пару с Наилем. Акустическая прокладка в самый раз. Никита за сценой меняет рубаху.

— Ну как? — кивает мне.

— Ре, ля, ми минор…

Каланча целует Никиту в затылок. Она что, тоже на сцене петь собирается?

— Главное, не бэ!

Я поднимаюсь по гнущимся ступенькам, мент пропускает меня, и останавливаюсь за роялем, ища глазами Петю Самойлова. Он узнает меня в полумраке, подходит и кричит в ухо:

— Басевич на колонке. Просто врубишь датчик, и все.

Все. Рыба и Наиль кланяются. Шум. Гам. Тарарам.

Я поправляю каскетку и достаю из широких штанин медиатор «Гибсон». Мягковат для баса, но три минуты продержаться хватит. Я перекидываю ремень через плечо, радуясь тяжелой плоскости басевича, и врубаю датчик, а Джордж заливается:

— Они не встречались на сцене пятнадцать лет. Они создавали питерский рок еще в волосатые времена! Александр… Вот он. — Джордж тянет меня за руку к микрофону, я говорю в микрофон реверберирующее: «Привет», а люди одобрительно гикают. — Александр Лисицин и… и… — в свежей рубахе и гитарой наперевес возникает Никита, — Никита Шелест и группа «ВОЗРОЖДЕНИЕ»!

Никита перебирает струны. Перед сценой и на трибунах зажигают свечи и зажигалки. Свет меркнет. Первую минуту мне даже не играть, стоять просто. Из мониторов поет чуть искаженный Никита:

Мои мечты что пыль с дороги.
Кто хочет топчет мои трево-о-ги.
Кто хочет топчет мои трево-о-ги.
Мои мечты в друзьях немно-о-гих.

Со второго куплета беру по аккордам первые четверти. Проще пареного банана. Доценко долбит бочкой. Мурзик мурзычет на «Ямахе». Я отбрасываю медиатор. Мягкий, черт. А пальцы твердые пока. Три минуты выдержат. Огоньков перед сценой все больше. Жлобы, кажется, не орут глупости. В припеве всей кодлой, словно гвозди заколачиваем, и девчонки в хоре:

Знаю — лучшие годы еще впереди-и-и!
Знаю — лучшие годы еще впереди-и-и!

Опять ре, ля, ми минор, соль, ля, потише все, тише, хор отлетает.

Никитин любимый хрип:

Слова давно спеты — остались эмоции.
Холодное лето лицо свое мо-орщит.
И падают ливни на пыль у дороги,
Смывая следы от друзей тех немно-о-огих…

Снова гвозди заколачиваем. Передо мной оператор вальсирует с камерой, как с фаустпатроном.

Редкая птица я теперь — ми минор, си минор, ре, ля. Редкая птица долетит до середины Днепра — ми минор, си минор, ре, ля…

Дорог паутина плетется в столи-и-ицах!
Мы видим их спины, а где же их ли-и-ица!
Да Бог с их обличьем и жаждою зла-а-а.
Мы пыль у дороги — все этим сказа-а-ал…

Говори, говори, пой, дальше заговаривай.

Знаю — лучшие годы еще впереди-и-и!
Знаю — лучшие годы еще впереди-и-и!

Пыль у дороги в предгорьях, где не падали ливни, кроме кровищи, — знаю, лучшие годы еще впереди…

Оператор наступает на ногу, и в кодансе я вместо ре беру до. Ничего, на третьей четверти разрешаюсь наконец-то.

Снимаю басевич и отдаю Пете: ему еще бацать и бацать. Кланяюсь. Потому что хочу кланяться. Потому что Джордж тащит к микрофону. Мы обнимаемся с Никитой. Опять он конфетку стырил.

— Терпи, Саша. — Я почти не слышу. — Брежнев и Хоннекер. Для кино.

Три минуты провалились в прошлое время. Черный, замотанный в красный шарф, с гримасой монстра проскакал поперек сцены верхом на микрофонной стойке Костя Кинчев. Публика издала вопль и родила двойню. Я постоял немного за двухэтажными колонками возле омоновца и спустился со сцены. Переодевшись снова в гримерке номер пять и обрадованный тем, что сумку с одеждой не слямзили, возвращаюсь в буфет, где народу и дыма поменьше. Навстречу бросается Володя Киров. После вчерашнего лицо его окончательно заплыло, а после сегодняшнего — несколько расправилось. Он тащит меня на круглый диванчик за круглый же столик, над которым висит круглая лампа, и произносит деловито:

— Дело есть.

Я жду его дело. Он достает из-под столика кожаный кейс с наборными замками.

— Так, — Володя задумывается, — ты не помнишь номер моего телефона?

Я помню и называю.

— Ага, — Киров крутит цифры, и кейс открывается.

Интересно, какое у него дело ко мне? Он что — увидел меня на сцене и предлагает контракт?

Киров достает плоскую бутылочку «смирноффской» и хохочет довольный.

— Я не алкоголик, — говорит, отвинчивая головку. — Я — пьяница.

— Ты это не мне, а Рекшану скажи.

— Он совсем с ума сошел после Америки от трезвости. Что, совсем не пьет? Даже пиво?

— Говорит, не пьет.

— Наверняка заболел. Может быть, у него хронический триппер. — Володя наливает по стаканам, и мы чокаемся.

— Ты куда вчера делся? — спрашивает он.

— Уехал домой.

— А я до утра просидел в «Сатурне». Сельницкий подошел. Тихомиров битлов пел. Но там теперь столько бандитов! Их по вторникам и пятницам «черные» пасут, а по средам и субботам тамбовские.

Я смотрю на Володю и вспоминаю позапрошлое десятилетие. В ту благословенную пору Киров хипповал со страшной силой и клялся, что всю жизнь прохиппует в трущобах на помойке. Ныне он стал шире, несколько потерял волосяной покров, стал деловым на вид человеком, отказавшись от юношеского хиппизма. Просто вся жизнь вокруг стала трущобой-помойкой, просто держава вокруг захипповала. Нет, запанковала.

За концертом ожидалось продолжение в «Сатурн-шоу». Этот рок-н-ролльный клуб-ресторан на Садовой замышлялся при участии Сергея Сельницкого как место рок-н-ролльного же отдохновения, место, где станут собираться музыканты, произойдут исторические встречи. Встречи, впрочем, происходили. Пару раз в Питер привозил Сельницкий первого продюсера «БИТЛЗ» Алана Вильямса. Тот нарывался в «Сатурне» до горизонтального положения. Так праздновали день рождения Джона Леннона. Бесноватый Васин носился с Аланом как курица с яйцом. С этим седовласым джентльменом невысокого роста и бордовыми щеками даже я выпил рюмку на брудершафт и закусил квашеной капустой. Собственно, Алана битлы поперли перед своим взлетом, и сейчас в Ливерпуле он, наверное, просто эксплуатирует прошлое и квасит на халяву. Но все одно — реликвия.

— Да! — После стакана Володя оживляется. — Ты знаешь Алину Березовскую?

— Знаю в лицо. А что? — Прошедших трех минут будто и не было. Будто мы с Володей и не расставались. Будто сегодня еще вчера.

— Она у кобеля отсосала, — произносит Киров заговорщически.

— Что я могу сказать. — Я отвечаю рассудительно. — Значит, ей так нравится.

— У настоящего кобеля! — кричит Киров, лицо его наливается смехом. — У настоящего дога! Представляешь, какой у него член?!

— Не представляю. А что тут смешного?

— Смешного тут ничего нет. — Киров замолкает. Мы чокаемся. Он продолжает: — Она в «Сатурне» пела и «черных» послала. «Черные» ее возле дома отловили, привезли на квартиру, сами не стали, а заставили кобеля обминетить. Все сняли на камеру. Теперь она им должна каждый понедельник.

Я не удержался и фыркнул, хотя ничего смешного на самом-то деле не услышал.

— Она что, всем сама рассказывает?