Роже дю Гар - Старая Франция

• Название: Старая Франция
• Автор: Роже дю Гар
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0524-1

Классик французской литературы Роже Мартен дю Гар (1881–1958) известен в нашей стране многотомным романом «Семья Тибо», за который ему в 1937 году была присуждена Нобелевская премия по литературе. Однако перу Мартена дю Гара принадлежит еще ряд выдающихся литературных произведений, в том числе повесть «Старая Франция», в которой за сонным, на первый взгляд, течением жизни кипят нешуточные страсти. Повесть насыщена колоритными персонажами, которых неудержимо затягивает круговорот событий.

---

— Постойте, мосье Жуаньо, неволить вас не стану, но возьмите-ка вы синий графинчик там, на этажерке. Минутка времени у вас, наверное, найдется. Выпьем вместе по капельке.

— Только уж разве чтоб вас не оскорбить, мадам Дэнь. И потом, нужно воспользоваться вашим остаточком… У Керолей вы будете ограждены от этих дурных соблазнов. Эти шуты записались в «Лигу», вместе со священником…

— В «Лигу»?

— Да, милостивая государыня, точно так, как я имел честь вам доложить! У мадам Кероль твердые правила: она всякий год делает взнос в «Противоалкогольную лигу»!

Старуха силится сесть на край матраца. Она бормочет:

— Люди добрые! «Противоалкогольная лига»!

VIII. Парикмахер мосье Фердинан. — Скобяники Кероли. — Зарок Селестины

Мосье Фердинан, парикмахер-парфюмер, занят тем, что смотрит, как его отпрыск — юный Франси посыпает свежими опилками пол вокруг единственного в его заведении кресла.

— Здорово, Фердинан! — кричит почтальон. — Вот тебе твои поганые газеты!

Мосье Фердинан, деятельный член реакционного комитета, угощает посетителей только благомыслящими органами печати.

Это маленький пузатый человечек с седыми усами, с самого утра подвергнутыми горячей завивке, скрывает под накладкой лысину, которая могла бы нанести ущерб продаже жидкостей для рощения волос.

Сын, внук и правнук брадобреев, мосье Фердинан неутешен, что произвел на свет рыжего шалопая с жесткими, как солома, волосами, который развязно отвергает профессиональные традиции семьи.

— Печальные у тебя ножницы, — твердит он в отчаянии. Мосье Фердинан утверждает, что прирожденный парикмахер познается прежде всего по лязганью ножниц, которое должно быть радостно, как пасхальный трезвон. Он это доказывает на деле: его ножницы так и порхают, чирикая на кончиках пальцев, и оглушают клиентов весенним щебетом.

Мосье Фердинан любит свое искусство. Он ловко им владеет. Ему безразлично, как брить — с большим ли пальцем или с ложкой. Последний способ более современный, но малонадежный и более дорогой, в Моперу не в очень большом спросе: тем более что мосье Фердинан ради гигиены всегда подставляет под кран свой большой палец, перед тем как ввести его клиенту за щеку.

Так как кафе является признанным центром антиклерикальных левых и так как Бос единственный в селе содержатель кафе, то правые избрали для своих заседаний лавку мосье Фердинана. Практически же, поскольку всякому требуется в субботу побриться, а в воскресенье выпить, правые и левые сталкиваются попеременно то в кафе у Боса, то в парикмахерском зале.

У левых есть, впрочем, и другое основание щадить брадобрея: мадам Фердинан — единственная на всю округу повивальная бабка. Знаменитая своими бицепсами, она отправляет свое ремесло, не различая партий, и перерезает пуповины у левых с такой же ловкостью, как и у правых.

В дни, когда нет базара, скобяная лавка пустует. Жуаньо обставляет дело так, что никогда не встречается с ханжами Керолями. Входя в лавку, он чуть не срывает звонка, но, пока успеют прийти из глубины дома, почта оказывается лежащей на столе, а почтальон уж далеко.

«Дармоеды», — говорит мадам Бос. Им не могут простить, что они не так суетятся, как прочие обитатели села. В часы прохлады Кероль еще похаживает немножко по магазину и по городу, в жаркие же часы отдыхает. А жена его, сидя с утра до вечера на кухне, подрубает полотенца, штопает тряпки и выкраивает из лохмотьев старых простынь панталоны для дочери Люси, нескладной дылды в пенсне, которая питает отвращение к шитью и прячется по углам, чтобы читать данные ей учительницей книги.

Муж и жена уже три месяца, как обдумывают захват в плен тетки Дэнь. У мадам Кероль страсть к белью: неотвязная ее мечта — завладеть бельевым шкафом старой рантьерши. А Кероль, тот в сотый раз производит все те же подсчеты: «Продажа виллы… Содержание старухи… На худой конец допуская, что она еще пять-шесть лет, будет все-таки прибыль…»

Если Жуаньо не заходит почти никогда к Селестине, то его собаки всегда уж проберутся к ней, чтобы полакать молока, приготовленного для кошки.

Но сегодня дверь на запоре. Селестина спозаранку, должно быть, управилась с хозяйством.

Нет… Селестина еще не встала.

Сидит на кровати Селестина и плачет.

Это — целая драма.

В праздник, в Иванов день Селестина отправилась на ярмарочное поле и потеряла там цепочку с образками, которую носит на шее с первого своего причастия. Что собиралась она делать в этой толпе, она-то, которая никогда не выходит из дому? Надо же было, чтобы сам черт толкнул ее в этот день!.. Ничего не сказавши, затеплила она благословенную свечу и произнесла зарок: «Святой Антоний, милостивец, если ты вернешь мне мои образки, я пожертвую в церковь твою статую». На другой день пастушонок принес ее подвески. Тогда она заказала в Вильгранде статуэтку за сорок франков. А вчера вечером узнала новость: мадам Кероль, скобяница, договорилась со священником об установке в церкви изображения святого Антония. Статую провезли через всю деревню — на тачке, в решетчатом ящике. Кероли поставили ее к себе на двор, под навес. Это, как говорят, святой Антоний в натуральную величину и раскрашенный в разные цвета.

Селестина провела ночь в томлении ужаса и в молитвах. На кого пенять? Она никого не предупредила: хотела поразить священника приятной неожиданностью. А между тем нельзя же поставить в церкви двух святых Антониев…

Она рыдает и считает себя обреченной на вечные муки.

Вдруг она поднимает голову, вскакивает с кровати и, не надев даже нижней юбки, поднимается прямо на чердак. Став на носки, заглядывает в слуховое оконце. Взгляд ее поверх домов погружается в проулок. Там низкая ограда; а немного поодаль навес; а между навесом и оградой кладка сухого хвороста. Довольно одной спички, лоскутка бумаги…

Некоторое время она стоит тут, окаменелая, вытянув шею. Глаза ее — уже — мечут пламя…

Навес принадлежит Керолям.

IX. Священник. — Селестина у священника — Священник у Керолей

Дом священника расположен между двором и садом. Если позвонить у подъезда, попадешь неизбежно на мадемуазель Верн. Колокольчику не приходится долго звонить.

Мадемуазель Верн — сестра священника: нескромная, непогрешимая, старая и девственная. Она управляет приходом; и, противоборствуя большинству обитателей деревни, которых ненавидит и которые не скупясь отплачивает ей тем же, она силой властного слова руководит тем кланом реакционного сопротивления, который группируется под сенью всякой церкви.

Даже зимой, заворачивая в переулок, Жуаньо уверен, что застанет священника в саду. Приподнявшись на педалях, он окликает его через ограду:

— Мосье Верн!

Священник вздрагивает всем телом, втыкает лопату в землю и подходит к нему с тем эпилептическим покачиванием, которое за последние годы не покидает его даже на кафедре.

— Это у нас не священник, — говорит Паскалон, могильщик, — это какой-то гиньоль.

Аббат Верн вежливо приподнимает соломенную шляпу и берет почту. Чаще всего эта почта поступает с опозданием на сутки. Жуаньо воздает честь корреспонденции «черного», подвергая ее особому надзору. «Черный» догадывается об этом, приемлет и прощает. Столько же из равнодушия, сколько и из милосердия.

Священник — старик со смуглым лицом, горячим взглядом, худой и болезненно нервный.

Тридцать пять лет тому назад он прибыл в Моперу и взялся за дело с рвением молодого апостола. В первые годы, борясь с религиозной холодностью этого древнего склеротического края, где всякий думает только о себе, о своей торговлишке, о своих сбереженьицах, о своем благополучьице, он все пустил в ход, чтобы насадить в среде овец своих дух христианской взаимопомощи. Напрасный труд. Все, даже исполняющие церковные обряды, уклонялись от участия в его начинаниях. Патронат, рабочий дом, благотворительный комитет, им основанные, так и не приступили к действиям за недобором членов. Невозможно разогреть душу этим трудолюбивым искателям малых барышей. Повседневные — из поколения в поколение — упражнения в житейской бережливости задушили в них великодушные инстинкты. Теперь это племя недоверчивое, завистливое, расчетливое, изъеденное жадностью, как язвой. Всегда ли было так? Этот вопрос священник часто задает себе с тоской. Ведь в течение целых столетий этот малый французский народец приходил преклонять колена церкви, которую теперь забросил. Что влекло его сюда? Любовь? Вера? Духовные потребности, теперь захиревшие? Или страх? Страх перед Богом, страх перед духовенством? Косное уважение к установленному порядку?.. Аббат Верн прекрасно знает, что все эти рычаги разбиты вдребезги. Да и не стал бы он ими пользоваться.

Мало-помалу всеобщее равнодушие одержало верх над его мужеством, над его терпением, над его здоровьем. Тогда он ушел в себя, сочинил для собственного употребления устав трапписта. Его убежище — это огород, который у него, благодаря заботам Провидения, большой, орошенный водой и плодородный. По десять часов в день перекапывает он землю. И так как доход от треб незначителен, то разводит дыни, которые Лутр скупает у него по низкой цене: это дает возможность жить и даже раздавать немного милостыни.