Василий Немирович-Данченко - Соловки

• Название: Соловки
• Автор: Василий Немирович-Данченко
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2001

В. И. Немирович-Данченко родился в Тифлисе, в семье офицера; учился в Кадетском корпусе. Результатом его частых путешествий по России и зарубежным странам стали многочисленные художественно-этнографические очерки. Немирович-Данченко был военным корреспондентом на трех последних войнах Российской империи — на русско-турецкой войне 1877–1878 гг., на русско-японской войне и на первой мировой войне. Русской армии посвящено много его художественных и документальных произведений, но наибольшую популярность у читателя он приобрел как автор развлекательных исторических романов («Королева в лохмотьях» и т. п.). Накануне революции вышло его неполное собрание сочинений в 50 томах.

Свою жизнь писатель закончил в эмиграции, в Праге.

---

— Сказано твердь — ну, и шабаш!

— Твердь это небо, — наставил монах. — А камень по-гречески — Петра…

— По эфтим местам, поди, сколько угодников хаживало?

— Это точно, что много. У нас угодников много!

— А мы по невежеству этого не чувствуем!

— И, значит, велик это грех!..

— Да, про все там ответим. Там, брат, не обманешь!..

— Несть греха, превышающего милосердие Его — сказано!

— Это — точно. Одначе и рассуждение иметь надо. Ходи с опаской… Не все спустится!

— Странного человека призри и успокой! — отозвалась странница.

— Ну, и из ваших бывают…

— Как не бывать, бывают, но все же, значит, чтоб по добродетели… Подай страннику — Христу подашь!

— Подать, отчего не подать. Странному человеку завсегда подать требуется, но все же в оба за ним гляди, потому ноне насчет совести чтобы — тонко!.. Народ ноне обманный, жженый народ…

— Это верно. Потому о Боге забыли!

— А ты не осуждай! — обернулся монах. — Слышал, что писано: юже мерою мерите, тою и воздается вам!

— Тут бы, вот, она те полянка — гли… Баско было бы ячменю… По-за лесом. Хорошо!

— Некому, да и мала. Не стоит!

— У нас бы сейчас сорудовали это… Распахал бы… Такая ли нивка выйдет — благодари Создателя!

— Место настоящее!

— Чего лучше. Паши!..

Наконец, трое наших дрожек подъехали к Макарьевской пустыни.

Это — прелестный уголок, затерянный среди лесистых гор в зеленой котловине. Кругом нее тишь и глушь. Мы взошли на балкон, устроенный на кровле часовни. Отсюда открывался пейзаж, так и просившийся на полотно. Прямо перед нами, одни выше других, вздымались гребни поросших соснами гор и за ними синевато-туманные полосы таких же далей. Все навевает на душу мирное спокойствие. Западавшие в глубь лесов тропинки звали в эту свежую чашу. Порою, от случайно набежавшего облака, леса уходили в тень, зато другие выступали ярко-зелеными пятнами. Изредка взгляд встречал небольшую поляну. На одной ясно рисовался силуэт отдыхавшего оленя. Серебряная кайма озера едва-едва прорезывалась из-за леса налево.

Садовник-монах, из крестьян, предложил нам посмотреть оранжереи и парники.

Тут росли арбузы, дыни, огурцы и персики. Разумеется, все это в парниках. Печи были устроены с теплопроводами под почвой, на которой росли плодовые деревья. Таким образом жар был равномерен. Этим устройством монастырь обязан тоже монаху-крестьянину.

Оранжереи с цветами прелестны. В распределении клумб обнаруживаются вкус и знание дела. Я долго был тут, внимательно рассматривая все подробности этого уголка. Это — полярная Италия, как ее метко назвал высокий посетитель…

— Много ли вас тут? — спросил я у монаха.

— Трое; я, да двое работничков-богомольцев. Дело-то здесь маленькое. Порасширить бы его — да и того довольно. Фрухт только и идет, что для архимандрита и для почетных гостей!

— В Архангельск бы отправляли?

— Неужели же там нет своих парничков?

— Нет!

— А там бы лучше росло: теплее и климат способнее. У немцев, поди, есть в Архангельске все. Наши только, русские, подгадили!

Позади парников я взобрался на гору. Отсюда открывался чудный вид на потонувшие внизу леса и озера. Не хотелось верить, что мы на крайнем севере. И воздух, и небо, и земля — все напоминало юг Швейцарии. Только бы побольше животной жизни.

Пейзажи Соловков были бы еще живописнее, если это возможно, когда бы тут было побольше стад и птиц. Молчание в природе слишком сосредоточивает душу. Созерцания принимают нерадостный характер и переходят в мистицизм. Пение птиц, блеяние стад настроили бы душу на иной, более веселый лад. Даже и чайки внутри островов попадаются в одиночку, и то редко.

XXXI Сельдяной лов

Я направился как-то на восточную сторону соловецкой гавани. Еще издали несло ворванью и запахом свежеванного морского зверя.

Тут оказалась салотопня. Устройство ее весьма просто и практично. Тут же на солнышке сушились жирные шкуры морского зверя: нерп, белуг, тюленей, лысунов и др.

— Много ли у вас добывается зверя? — спросил я у встретившегося мне монаха.

— Ничего, довольно. На деньги ежели считать, так тысяч на пятьдесят всего промышляем!

— На Мурмане?

— И на Мурмане, и на островах наших. На Мурмане мы больше треску ловим. Скоро салотопню мы думаем совсем перестроить. Тут один монашек, из мужичков, взялся получше сделать. Ему и будет поручено. Больно уж грязна эта-то, да и запах разносит. Мы-то притерпелись, а богомольцы жалуются… Из шкур мы бахилы (род сапог) шьем, штаны, рубахи тоже. Как наденешь на себя все это, хоть по горло в воду ступай — никакая сырость не пробьется. У нас все рабочие носят их. И легко. Гораздо легче простой одежи!

— Продаете на сторону?

— Нарочно не продаем. А если желание имеете купить, можно — в рухлядной. И дешево!

Вблизи заметил я смолокурную печь. Кладка кирпичная. Она походит скорее на норвежскую, чем на наши крестьянские, которые мне случилось видеть в Шенкурском уезде и в Вологодской губернии.

— Тоже мужичок у нас строил, — объяснил монах. — Тут мы смолу гоним, пек добываем, скипидар для своего обихода. Все лучше, чем на стороне покупать. Нам этого материалу много нужно!

Сушильня со всех сторон была открыта ветру, но устроена так, чтоб дождь туда никак не мог пробиться. Отсюда мы прошли к маленькой тоне сельдяного лова. Большие тони находятся по всем берегам Соловецкого и Анзерского островов. Несколько рабочих, с одним монахом, распорядителем работ, поехали забрасывать снасть. Лодка описала громадный круг по гавани, оставляя за собою след — поплавки сети, опускаемой в воду по мере движения челнока. Внизу к снасти прикреплены гирьки, удерживающие ее на дне. Таким образом вся рыба, находившаяся на этом просторе, попала в сеть. Самая сеть, необычайно прочная, хорошо просмолена. Спустя несколько минут лодка с другим концом сети вернулась на берег. Поплавки сети описывали большой овал.

— Ну, голубчики, ну, кормильцы, давай сеть вытягивать! — приказал монах-распорядитель.

Три человека с одной и трое с другой стороны вошли в воду за сетью. Они захватывали ее как можно подальше от берега и вытягивали на берег, всходили на землю и снова входили в море. Круг все больше и больше суживался. Вот на поверхности воды заблестели серебристо-радужные, золотисто-розовые спинки сельди чаще и чаще. Вот поверхность моря сплошь покрыта ими. Ничто не может дать понятия о прелести красок, окрашивающих сельдь, когда она жива и — главное, когда она в родной своей стихии. Это — лучи, проходящие сквозь разлагающую призму, это пурпурные, розовые, синевато-золотистые блестки. Цвета менялись каждое мгновение. Нельзя налюбоваться на них. Рыба сплошь заняла все пространство, очерченное поплавками сети. Несколько сельдей перескочили через них и ушли в море.

— Путь-дорога! — проговорил монах.

— Много ли ловите?

— Разно бывает, Господь помогает. На день св. Зосимы в одну ночь пудов сто пятьдесят сельди выловили. То особая милость была. Чудо явленное!

Это оказался иеромонах. Он работал как простой рыбарь: сам входил в море, сам тащил сеть. Когда стали выбрасывать в лодку выловленную рыбу — он трудился больше всех. Тут вообще не отличишь монаха от чернорабочего. Они также возятся с киркой, ломом, косой, снастью, глиной, как и другие. Понятно, что пример их имеет громадное влияние на богомольца.

— Откуда вы? — обратился я к одному из богомольцев-рабочих.

— Свирский!

— По обету здесь?

— На год!

— Что это на вас платье все из тюленьей кожи?

— Да монастырская работа!

Он трудился по горло в воде. А, между прочим, ни одна капля не проникла на тело.

— Сколько весу будет в этой тоне?

— Не менее тридцати пудов. Редко меньше. Не гляди, что пароходы тут стоят, не распугали рыбы-то. Чудеса это. Угоднички монашикам своим посылают. Сельдь глупая; она рыба, и разумения ей не дано. Одначе это понимает: как из воды вынешь, — потемнеет вся. Ишь вон, что в лодку брошена — не играет!

Сельдь выбрасывали в лодку. Действительно, через несколько минут — краски гасли. Они заменялись мертвенным синевато-серебристым цветом. Челн наполнился почти до краев. Прямо через бухту рыбаки направились к деревянному зданию амбара на другом берегу. Тут его выпростали. Отсюда сельдь доставляется, часа через два после лова, в погреба обители. При мне нескольким богомольцам в виде подаяния насыпали полные «козонки» сельди. Те на ночь собирались варить уху. Роздали пуда с два.

— По всем берегам так сельдь ловите?

— Зачем. Здесь лов маленький, только тут сельдь руками и вытаскиваем. По другим местам мы вороты устроили. Не в пример легче. Воротом снасть и тянешь. Ровнее и скорее идет. Меньше силы требуется?

— А треску в Анзерах как ловите?