Г. Лелевич - 1923 год

• Название: 1923 год
• Автор: Г. Лелевич
• Жанр: Критика

Лелевич Г. — Род. 17 сентября (ст. ст.) 1901 г. в г. Могилеве. Был одним из основателей группы пролет, писателей «Октябрь» (в декабре 1922 г.) и Моск. Ассоциации Пролет. Писателей (МАПП) (в марте 1923 г.), а также журнала «На Посту». Состоит членом правлений ВАПП (Веер. Ассоц. Прол. Пис.) и МАПП, членом секретариата международного Бюро связей пролетлитературы и членом редакций журналов «На Посту» и «Октябрь». До конца 1922 г. находился исключительно на партийной работе. Писать начал с детства, серьезно же с 1917-18 г. Отдельно вышли: 1) Голод. Поэма. Изд. Гомельск. отд. Гос. Изд-ва. Гомель. 1921. 2) Набат. (Стихи). Изд. то же. Гом. 1921. 3) В Смольном.

(Стихи). Гос. Изд-во. М. 1924

Лелевич Г. (Лабори Гилелевич Калмансон). — 17.9.1901-8.10.1945.

Известен преимущественно как критик, редактор журнала «На посту» и один из руководителей РАПП. Сборников стихотворений больше не выпускал.

Репрессирован.

---

Правда, в 1923 году мы имели и некоторые вспышки космического огня «Кузницы». Поэма Герасимова «Электропоэма», вероятно, останется прощальным приветом уже пережитого этапа пролетарской литературы. Временами в этой поэме встречаются образы, напоминающие о лучших днях творчества Герасимова. Чего стоит, например, такое описание восхода солнца:

   Всходит гигантское
   Зубчатое колесо солнца,
   Багровое от напряжения.
   Вошло в сцепление с шаром земли,
   Дымится пространство,
   Росные луга и облака
   Ритмическая перебежка лучей
   От золотых зубьев
   Наполнила мерцанием атмосферу.
   Листья, птицы и люди
   Силою движения
   Выбиты из оцепенения сна

Но вместе с тем эта поэма проникнута такой искусственностью, такой отрешенностью от конкретной действительности, что невольно задаешь себе тревожный вопрос: а не являются ли эти «электрические» восторги попыткой убежать от нашей реальной революции? Не является ли это любование машиной своеобразным видом отшельничества? Здесь нет той реальной электрификации, которую осуществляют сейчас живые люди революции с определенными живыми целями или даже которую мы надеемся осуществить в будущем. Здесь фантастическое, отшельническое, почти мистическое слияние с машиной соединено с бегством от людей.

Такими же кусками вчерашнего дня кажутся и вышедшие в прошлом году книги Кириллова — «Отплытие» и Филиппченко — «Руки». В них есть и подлинный пафос первого периода революции, в них есть (у Кириллова) и глубоко-упадочнические реакционные нотки, но все это вместе взятое не то, что нужно нам сейчас. Из «кузнечных» стихов, появившихся в прошлом году, заметно выделяется замечательное стихотворение Василия Казина «Мой отец простой водопроводчик», напечатанное в «Красной Нови». Это стихотворение, пропитанное подлинным пафосом труда, может стать в ряд с лучшими стихотворениями Казина.

   Мой отец — простой водопроводчик.
   Ну, а мне судьба судила петь.
   Мой отец над сетью труб хлопочет.
   Я стихов вызваниваю сеть…
  ……………………………..
   Но, как видно, кровь стихов сильнее.
   От отца не скроюсь никогда.
   Даже в ямбе, даже и в хорее —
   Родинка отцовского труда…
  …………………………….
   А потом, как мастерством взыграю,
   Не удам и батьке-старику,
   То как будто без конца, без краю
   Строки разгоняю… вдруг, и на скаку,
   Как трубу, бывает, обрубаю
   Стихотворную строку…
  ………………………………
   Так вот и кладу я песни-сети…
   Многим и не вздумать никогда,
   Что живет в искуснике-поэте
   Сын водопроводного труда.

Эта превосходная вещь лишний раз показывает, как много мог бы дать Казин, если бы он избавился от с'едающего «космизма».

Зато, на смену абстрактной, «планетарной» лирике и дидактике поэтов «Кузницы», за истекший год пришла конкретная живая поэзия художников «Октября» и примыкающих к нему групп и одиночек. Прежде всего, конкретная струя коснулась лирической поэзии. В 1923 г. вышла книга Жарова «Ледоход», проникнутая солнечным задором и жизнерадостностью комсомольца и в то же время выявляющая немалое мастерство. Говоря о природе, Жаров показывает ее не обще-трудовыми образами, как Василий Казин, а образами, взятыми из нашей революции. Он «советизирует» природу. У него солнце — «делегат небесной рати», который председательствует и «над землей и в облаках», который зовет товарищей на митинг: «Первый вопрос — о весне». В Марксе Жаров воспевает не отвлеченного «философа, социолога, гения», как Герасимов, а живого учителя, «милого дедушку», который должен помочь «Нищету философии» на лопатки перекувырнуть". Жаров поет песню не о башнях, воздвигаемых «на каналах Марса», а о червонце, которым пролетариат бьет разруху.

1923 год принес нам конкретную, жизненную лирику Светлова, так хорошо умеющего сопоставить старое и новое, отживающий и нарождающийся мир (особенно преломление этой борьбы миров в еврейском быту.) Его «Стихи о ребе» — одни из самых ярких стихов 1923 года. Правда, бывают у Светлова и иные настроения — настроение упадка, но есть все основания надеяться, что здоровое классовое чутье не даст автору «Стихов о ребе», «Сосен», «Теплушки» оторваться от основного потока пролетарской литературы, свернуть с единственно правильного пути.

1923 г. принес нам конкретную лирику Малахова. Правда, иногда у него встречаются известная вычурность, чрезмерная спрессованность образов, перегруженность образами, но зато он сумел в прекрасно-сделанных стихах показать нам и крестьянок-делегаток, раз'езжающих по Москве в автомобилях, и свою подругу в кожаной куртке, которую никакой растяпа не примет за манекен, а рядом с ней накрашенную и разряженную подругу товарища.

1923 г. дал такой образец живой, реальной пролетарской лирики, как стихотворение Михаила Голодного «Со станком»:

   Эх, станок, полюбил не на шутку я.
   Разве можно ее не любить?
   Называют ее проституткою —
   Как же быть?
   Как же быть?
   Очи ее темно-карие
   С ясной звездочкой вместо зрачка
   Заставляют меня, пролетария,
   К ней привыкать…
  …………………………..
   Я люблю ее, шуструю смелую,
   Неуемных страстей комок…
   Знаешь, что?
   Мы ее переделаем!..
   Ладно, станок?..

1923 г. дал нам, наконец, замечательную лирику Безыменского, о котором в этом номере нашего журнала идет особая статья и на котором я поэтому не остановлюсь.

На ряду с конкретизацией лирики, с облечением ее в плоть и кровь, 1923 г. ознаменовался и созданием конкретного, сюжетного пролетарского эпоса. Первым шагом в этом направлении были «коммунэры». Небольшие сюжетные эпические стихотворения, дающие тот или иной героический эпизод из освободительной борьбы рабочего класса, — эти «коммунэры» давали отдельные сколки с будущего пролетарского эпоса, отдельные куски большого полотна, а зачастую являлись и как бы сжатыми стихотворными конспектами поэмы. Из числа «коммунэр» следует отметить «Червоноказачий эскадрон» Г. Коренева, «С донесением» Романа, «Поэму о красноармейце Петрове», «Тринадцатый» и др. Андрея Иркутова, «Коммунэры» Родова и много др.

С особой радостью следует подчеркнуть, что этот переход к показу живого человека революции не остался без влияния и на некоторых поэтов «Кузницы». Александровский дал «Кузницу при дороге», — яркий портрет деревенского кузнеца, и превосходную «Поэму о Пахоме», — повесть о деревенском пастухе, превратившемся в председателя Губчека и погибшем на революционной работе. А напечатанное в 7-й книге «Красной Нови» стихотворение Обрадовича «Узловая», повествующее о горячем бое красных с белыми у ст. Узловая, является типичнейшей «коммунэрой».

Но не только конкретную пролетарскую лирику и фрагменты эпопеи дал нам истекший год. О, нет! Он дал нам и целый ряд больших полотен, показывающих нам современную действительность, освещая ее с точки зрения пролетарского авангарда.

8. Широкие полотна

В области поэзии мы имеем такую эпопею, как поэма Безыменского «Комсомолия». Это — вещь, равной которой нет в русской поэзии последних лет. Такой галлереи революционных типов, такого грандиозного захвата конкретной революционной обстановки не заключалось ни в одном из стихотворных произведений последнего периода. Подробно об этой поэме говорится в другой статье настоящего номера.

Еще более богаты беллетристические итоги пролетарской литературы. В области беллетристики даже «космическая» «Кузница» дала несколько полотен, ярких и ценных. Отрывки из повести Дорохова «Колчаковщина», при всех своих недостатках, при бедности и бледности языка, при некоторой газетности изложения являются первой попыткой художественно выявить сибирскую контр-революцию. Весьма значительна книга Федора Гладкова «Пучина». Крупнейшая вещь этой книги — «Огненный конь». Это — крупное литературное явление, позволяющее нам прощупать биение пульса революции, это повесть, опаляющая нас не бенгальским огнем ложно-классического пафоса Филиппченко, а подлинным раскаленным дыханием «огненного коня» Октября. Правдивая, живая обрисовка типов, великолепный украинский язык, мощный подлинно-революционный пафос, — все это резко отличает повесть Гладкова от попутнических писаний о мужиках.

Значительна повесть покойного А. Неверова «Ташкент — город хлебный», о которой в этом номере пишет тов. Ингулов.

Образностью, меткостью и поистине матросской соленостью отличается язык сколков с романа «Реки огненные» Артема Веселого. Стихийная, бунтарская, забубенная сторона революции показана в этих отрывках великолепно. Артему придется не мало поработать над собой, чтобы так же талантливо показать и пролетарскую организующую сторону революционного процесса, восстановив таким образом правильную перспективу.