Алексей Щавелев - Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян

• Название: Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян
• Автор: Алексей Щавелев
• Издательство: Северный паломник
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос
• Год: 2007
• ISBN: 5-94431-228-0

В монографии исследуются генезис и структура сюжетов и мотивов древнейшей славянской мифопоэтической традиции. Особое внимание уделяется реконструкции моделей архаичной власти, отразившейся в этих преданиях, а также позднейшим трансформациям устных сказаний в процессе их включения в раннеисторические хроникальные и летописные памятники. Книга адресована историкам, филологам, культурологам, а также широкому кругу читателей, интересующихся проблемами исторической поэтики и прошлым славянских народов.

---

Банашкевич сделал важное наблюдение о том, что в Хронике Галла Анонима фольклорная триада братьев (Семовит, Лешко, Семомысл) превратилась в трёх потомков Пяста[233]. Он изучил фабулу предания о Пясте и Попеле и выделил два ключевых мотива — «бога-гостя» и «пира по случаю постригов», а также топос «смерть злого правителя»[234].

Во второй монографии о древних славянских легендах Банашкевич провел сравнительный анализ трёх традиций — польской (на основе текстов Хроники Винцентия Кадлубка), чешской (Хроника Козьмы Пражского) и русской (ПВЛ)[235]. Он сделал вывод о сохранении в средневековой славянской историографии сюжетов и мотивов древних племенных сказаний[236]. Банашкевич подробно останавливается на описании этапов становления власти у славян и образах первых правителей[237]. Исследователь приводит большое количество мифологических, эпических, раннелитературных аналогий, не оставляющих сомнения в устном, фольклорном происхождении повествований о первых славянских князьях.

Однако, несмотря на общий новаторский взгляд Банашкевича, ряд его положений вызывает сомнение. Ученый, на мой взгляд, неправомерно исключил из числа «древних племенных легенд» легенду о Попеле и Пясте (считая ее только династической), и в результате более древние тексты ПВЛ и Козьмы Пражского сравниваются им с поздним сочинением Винцентия Кадлубка, в котором ранняя традиция подверглась значительному литературному «искажению». Кроме того, Банашкевич больше внимания уделяет эпической, дружинной традиции (воинским «карьерам» потомков Пяста, образам польских городов, регалиям власти), а не племенной. Этап поиска критериев реконструкции и последующего сравнения древнейших славянских текстов, в которых отразилась традиция описания становления власти и древнейшие представления о ней, им фактически пропущен. Тем не менее в настоящее время работы Я. Банашкевича представляют собой наиболее подробный и удачный опыт изучения древнейших славянских легенд.

Примечания:

176. Нидерле, 2000; Шафарик, 1837-1848.

177. Нидерле, 2000. С. 159, 248, 257.

178. Соловьёв, 2000. С. 25-36.

179. Dobrovský, 1803-1819. Подробно об истории изучения и изданий Хроники Козьмы Пражского см.: Санчук, 1962. С. 5-24.

180. Регель, 1890. Ч. I. С. 240-246; Ч. II. С. 108-111. Ср. современные работы о письменных источниках текста Козьмы: Třeštík, 1960. S. 567-785; Королюк, 1960. С. 3-23.

181. Koláŕ, 1925. S. 2-74.

182. Dümmler, 1854; Loserth, 1880. S. 3-32; Brückner, 1904. S. 660-826.

183. Novotný, 1912-1913.

184. Nejedlý, 1953. S. 7-9, 11-12, 16-18, 23, 25, 30-31, 33, 42-44.

185. О рукописях, истории издания, а также этапах изучения Хроники Галла см.: Maleczinski, 1952. S. I-CXIV; Попова, 1960. С. 61-68; Plezia, 1982. S. I-LV; Назаренко, 2004. C. 16-19.

186. Польская историография подробно рассмотрена в монографиях Я. Банашкевича (Banaszkiewicz, 1986. S. 5-18; Banaszkiewicz, 1998. S. 5-12). См. также: Piast, 1970. S. 70-71; Piast, 1980. S. 815-817.

187. Brückner, 1980. S. 289; Brückner, 1937. S. 597; Brückner, 1898. S. 307-352; Gajsler, 1908. S. 143-154. Зависимость легенды о получении власти Пястом от христианских легенд о св. Германе доказывал также Е. Богуславский {Bogusławski, 1910. S. 25-43).

188. Карлина, 1996. С. 11-13.

189. Woiciechowski, 1895. S. 171-221.

190. Balzer, 1895. S. VIII-IX, 17, 327.

191. Schneider, 1907. S. 591-603.

192. Kawczyński, 1895. S. 171-221; Łepkowski, 1911. Эти наблюдения были развиты и дополнены в работе Я. Довиата (Dowiat, 1968. S. 83-88).

193. Была предложена и более адекватная этимология от «коса», «клок волос», «оселец» (Kucharski, 1927. S. 170).

194. Siemovit, 1970. S. 169. О структуре семейных и родственных отношений у славян см.: Гимбутас, 2003/1. С. 163-171.

195. Łowmiański, 1973. S. 262. Ср.: Ловмяньский, 1972. С. 4-16.

196. Флоря, 2002. С. 206-207.

197. Łowmiański, 1973. S. 462, Łowmiański, 1962. S. 111-116. Отмечу, что в современной историографии сравнение имен восточнославянских и западнославянских богов позволяет сделать вывод о том, что восточные славяне сохранили древний общеславянский пантеон, а у западных славян его место заняли «обожествленные герои и правители». «Имена западнославянских богов: Святовит, Яровит, Руевит, Поревит, Витолюб, Радегаст и т.п. — по структуре типичные личные имена князей, ср. обычные княжеские имена Вигомир, Ви-тослав, Витомысл, Добровит, Людевит, Доброгаст» {Клейн, 2004. С. 247).

198. Ślaski, 1968. S. 14-37, 69-84.

199. Hertel, 1980. S. 18-47.

200. Potkański, 1965. S. 414-438.

201. Hensel, 1953. S. 71-72.

202. Piast, 1970. S. 70-71; Popieł, 1970. S. 228-229. В отечественной историографии процесс становления польского государства был реконструирован В.Д. Королюком (Королюк, 1957). Работа Королюка тем не менее во многом устарела, особенно в отношении догадок о военных подвигах первых представителей династии Пястов (Там же. С. 122).

203. Łowmiański, 1972. S. 405-444. См. также: Флоря, 1981. С. 96-129.

204. Граус, 1959. С. 138-155.

205. Там же. С. 153.

206. Graus, 1969. S. 817-844.

207. Třeštík, 1978. S. 9-10.

208. Třeštík, 1968. S. 166-183; Тржештик, 1991/2. С. 38-43.

209. Мыльников, 1977.

210. Систематический и подробный обзор славянского язычества принадлежит X. Ловмяньскому (Ловмяньский, 2003).

211. Łowmiański, 1973. S. 320; См. также: Klucas, 1970. S. 426-431. Возможны два варианта: звукоподражательный от «крак» — «ворон» или от слова «клюка», «палка», «посох». Второй вариант семантически сближает имена Крака и Кия, обозначающие «посох». Легенда о польском Краке, скорее всего, восходит к племенной традиции висленских славян (Bardach, 1955. S. 16).

212. Svoboda, 1964. S. 77-80, 194. Ср.: Banaszkiewicz, 1998. S. 122.

213. Jacobson, 1971. P. 609; Милов, Рогов, 1988. С. 105.

214. Щавелёва, 1987. С. 23-27; Щавелёва, 1976. С. 54-57; Мыльников, 1996. С. 141-203.

215. Существует и достаточно древнее историческое упоминание княжеского имени Лех: славянского князя с этим именем убили в ходе завоевательных походов Карла Великого (Ронин, 1982. С. 97-107).

216. На примере легенд о Пясте (Deptula, 1973. S. 1365-1403), Пржемысле (Urbanek, 1915-1916. № 23. S. 51-77; № 24. S. 57-67; Krappe, 1923. S. 86-89) и в сравнении с другими мифопоэтическими традициями (Krappe, 1919. Р. 516-546; Krappe, 1930. Р. 114). Вопрос о мифологеме «низкого» происхождения государя подробно рассмотрел А.П. Толочко (Толочко, 1994. С. 210-215).

217. Петрухин, 2000. С. 50-57. О лингвистическом аспекте проблемы см.: Куркина, 1998. С. 381-397.

218. Рогов, Флоря, 1991. С. 208-210.

219. Флори, 1999.

220. Лаптева, 1993. С. 48-50.

221. Щавелёва, 1978. С. 154-165. Ср.: Попова, 1960. С. 62-66.

222. Ruszard, 1955. S. 149-170.

223. Щавелёва, 1995. С. 84-85; Франчук, 1988. С. 147-154.

224. Развитие этнического самосознания, 1982; Королюк, 1985/1. С. 204-220; Толстой, 2000. С. 413-440; Живов, 1998. С. 321-337.

225. Флоря, 1991. С. 43-53; Рогов, Флоря, 1991. С. 207-217.

226. Флоря, 1996. С. 260-272; Мочалова, 1996. С. 350, 356-359.

227. Banaszkiewicz, 1993. S. 29-58.

228. Banaszkiewicz, 1986.

229. Ibid. S. 5-24.

230. Ibid. S. 24-31. Самая яркая аналогия — легенда о пастухе Пердикке, ставшем полководцем Александра Великого (Herod. VIII).

231. Banaszkiewicz, 1986. S. 40-58, 71-75, 81-82.

232. Ibid. S. 82-83.

233. Ibid. S. 95-96, 98-99, 101.

234. Ibid. S. 126-160,166-193.

235. Banaszkiewicz, 1998.

236. Ibid. S. 9-11.

237. Ibid. S. 9-34, 52-56, 62-65, 122-130, 152-153, 303.

3. История изучения фольклорных сюжетов в южнославянской исторической традиции

В южнославянских сочинениях мифоэпическая традиция выражена гораздо слабее и фрагментарнее, чем в западно- и восточнославянских раннеисторических текстах. Славянский «фольклорный пласт» исторической памяти был практически стерт уже на этапе становления историографии и позже заменен книжным «псевдофольклором». Кроме того, самостоятельные национальные «школы» историописания в этих странах не получили своего развития в позднем Средневековье. Это было обусловлено значительным влиянием «высокой» культуры Византийской империи, спецификой политических процессов на Балканах, а затем потерей южными славянами своей независимости[238]. В силу «бедности» материала собственно устным источникам южнославянских летописей и хроник посвящено незначительное число работ. При этом многие ученые занимают крайние позиции: одни гиперкритически оценивают ранние известия как литературные конструкты, другие же, наоборот, относят практически все сообщения такого типа к оригинальной фольклорной традиции славян и тюрков.

По общему мнению исследователей, в Первом Болгарском царстве доминировала тюркская политическая и, соответственно, эпико-идеологическая традиция[239]. Соотношение и синтез тюркских, славянских и византийских элементов в политическом строе и идеологии Болгарских царств подробно рассматривалось Г.Г. Литавриным, С.А. Ивановым, С. Димитровым[240].

Древнейший памятник болгарской историографии — «Именник болгарских ханов» — большинство исследователей датирует IX-X вв. Он представляет собой перечень болгарских ханов с мифических времен до второй половины VIII в. Несмотря на то, что этот текст сохранился в древнерусских списках[241], а его оригинал был написан либо на греческом, либо на старославянском языке, по общему мнению исследователей, «Именник» полностью принадлежит тюркской генеалогической, историко-календарной и политической традиции[242]; славянские элементы в нем отсутствуют. Позднейшая же «официальная историография» Болгарии XIV в. ориентировалась в основном на византийские образцы[243]. Следы участия славян в формировании болгарского государства отразились, наряду с тюркскими и византийскими элементами, только в ранней эпиграфике[244].