Генрик Сенкевич - Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7

• Название: Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
• Автор: Генрик Сенкевич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

В шестой и седьмой тома Собрания сочинений Генрика Сенкевича (1846—1916) входят социально-психологические романы «Без догмата» (1890) и «Семья Поланецких» (1894).

---

Меж тем к Марыне поспешил Плавицкий.

— Ты отказала ему, иначе он зашел бы ко мне перед уходом.

— Да, папа.

— И никакой надежды не подала?

— Нет… Я его уважаю, бесконечно, но этого не могу.

— А он что тебе сказал?

— Все, что мог сказать такой благородный человек, как он.

— Новое несчастье, — промолвил Плавицкий, — кто знает, не лишила ли ты меня куска хлеба на старости лет… Но я знал наперед: с этим ты считаться не станешь.

— Я не могла, не могла иначе.

— Не хочу тебя неволить. Пойду искать утешения там, где стариковское горе встречает сочувствие.

И пошел к Lours'y смотреть на игру в бильярд. На Машко он готов был согласиться, но блестящей партией его в общем не считал, полагая, что Марыне может представиться лучшая, и не слишком горевал о случившемся.

Спустя полчаса Марыня уже входила к пани Эмилии.

— Ну вот, камнем меньше на душе, — в дверях сказала она, — я нынче решительно отказала Машко.

Пани Эмилия молча ее обняла.

— Мне жаль его, — продолжала Марыня. — Он так благородно и деликатно поступил со мной; впрочем, иного от него и нельзя ожидать, и люби я его чуточку, хоть сейчас дала бы свое согласие.

И она пересказала пани Эмилии разговор с ним. Действительно, трудно было его за что-либо упрекнуть, и пани Эмилия была даже несколько удивлена: Машко, по ее мнению, был по натуре груб, и она не предполагала, что в столь трудную для него минуту он поведет себя так достойно и благородно.

— Дорогая Эмилька, — сказала Марыня, — твои дружеские чувства к пану Поланецкому мне известны, но если судить этих двух людей по делам их, а не словам, сразу станет ясна вся разница. Сравни.

— Никогда я не стану сравнивать, — отвечала пани Эмилия. — Сравнения здесь просто неуместны. Пан Станислав, на мой взгляд, на целую голову выше Машко, а ты судишь предвзято. По какому ты праву говоришь: «Один отнял Кшемень, другой хотел вернуть». Это же не так. Поланецкий его не отнимал, а сейчас, будь это в его власти, отдал бы тебе его с радостью. В тебе, Марыня, говорит предубеждение.

— Не предубеждение, а факты, с которыми нельзя не считаться.

— Ну, конечно, предубеждение, — повторила пани Эмилия, усадив ее рядом с собой. — И скажу, чем оно вызвано: он до сих пор тебе небезразличен.

Марыня вздрогнула, как от прикосновения к открытой ране.

— Пан Поланецкий мне небезразличен… Ты права… — помолчав, ответила она изменившимся голосом. — Но мое расположение обратилось в неприязнь, и знаешь что, Эмилька: случись мне между ними выбирать, я, не колеблясь, предпочла бы Машко.

Пани Эмилия опустила голову, и Марыня обвила руками ее шею.

— Мне так неприятно огорчать тебя, но не умею я кривить душой. Сдается мне, что и ты меня разлюбишь, и останусь я на свете одна-одинешенька.

И она была не так далека от истины. Несмотря на объятия и поцелуи при расставании, обе молодые женщины почувствовали, будто меж ними и правда пробежала какая-то тень, охладив прежде столь сердечные отношения.

Пани Эмилия несколько дней колебалась, передавать ли Марынины слова Поланецкому, но он так горячо просил не скрывать от него ничего, что она подумала: может, и лучше сказать ему все как есть.

— Спасибо, — поблагодарил он, выслушав ее. — Если панна Плавицкая меня презирает, мне ничего не остается, как смириться с этим, но сам себя презирать я не согласен. Я и так зашел слишком далеко. Вы, дорогая пани, знаете, что если я и провинился перед ней, то старался загладить свою вину и заслужить прощение. Остальное не в моей власти. Не скрою, мне тяжело, но размазней я никогда не был и не буду и сумею побороть свое чувство к панне Плавицкой, выброшу его в окошко, как ненужный хлам. Клятвенно вам это обещаю!

— Я вам верю, но скольких это стоит мучений.

— Ничего! — отвечал он почти весело. — Будет невтерпеж, попрошу вас рану перевязать — и знаю наперед: от одного прикосновения ваших добрых рук станет легче. Литуся вам поможет, и я даже не пикну.

Вернувшись после этого домой, он почувствовал прилив сил и энергии. Ему казалось, он сумеет обуздать свое чувство, переломить, как ломают палку о колено. И на несколько дней этого подъема хватило. Он нигде не появлялся, кроме конторы, где разговаривал с Бигелем только о делах, работая все дни напролет и не позволяя себе даже думать о Марыне.

Но не мог отогнать этих дум в бессонные ночи. И тогда со всей ясностью сознавал, что Марыня могла бы его полюбить, и выйти за него, и что лучшей жены не найти, — с ней он был бы счастлив, как ни с какой другой, и любил бы, как никого на свете.

От размышлений этих копилась печаль, она заполонила его существование и не покидала, точа, разъедая душу и тело, как ржавчина железо. И Поланецкий стал чахнуть.

Ломка чувства, как он убедился, влечет за собой и неизбежную ломку счастья. Никогда еще не ощущал он такой пустоты в себе и впереди себя и не понимал так ясно, что восполнить ее нечем. Понял он также, что можно любить женщину и не такой, какая она есть, а такой, какой бы могла быть. И тосковал безмерно.Но не терял власти над собой и избегал встреч с Марыней. Зная заранее, в какие дни она бывает у пани Эмилии, он там не показывался.

Лишь когда Литка заболела, стал ежедневно бывать у пани Эмилии, проводя там целые дни и часами просиживая у постели больной вместе с Марыней.

ГЛАВА XV

Бедная девочка никак не могла оправиться после нового, небывало сильного сердечного приступа. Дни она проводила в гостиной на шезлонге: уступая ее просьбам, доктор и пани Эмилия разрешили ей подыматься на время с постели. Она любила, когда Поланецкий оставался подле нее, и болтала, о чем придется, с ним и матерью. С Марыней же, напротив, бывала молчалива, иногда подолгу всматриваясь в нее и подымая глаза к потолку, словно обдумывая что-то и стараясь понять, разобраться в себе. Случалось, и наедине с матерью впадала она в задумчивость, и как-то раз позвала, словно очнувшись ото сна:

— Мамочка, сядь, пожалуйста, поближе, вот сюда.

Пани Эмилия села; девочка обняла ее, склонив головку ей на плечо.

— Мамочка, — промолвила она нежным, ослабевшим от болезни голоском, — я хотела тебя о чем-то спросить, только не знаю, как это лучше сказать.

— О чем же, детка?

Литка помолчала, словно собираясь с мыслями, потом спросила:

— Мамочка, а если любишь кого-нибудь, что тогда?

— Если любишь, Литуся? — повторила вопрос пани Эмилия, не сразу поняв, что имеет в виду девочка.

Но та не умела выразиться ясней.

— Что тогда, мамочка?..

— Тогда хочется, чтобы любимый был здоров, вот как я тебе желаю здоровья.

— А еще?

— Чтобы он счастлив был и ему хорошо жилось на свете, а приключится с ним беда, хочется избавить его от страданий.

— А еще что?

— Чтобы всегда рядом был, как ты со мной, и любил, вот как ты меня любишь.

— Теперь я поняла, — сказала Литка задумчиво. — Я и сама так думала.

— Значит, верно думал, мой котик.

— Знаешь, мамочка, еще в Райхенгалле — помнишь, на Тумзее — я слыхала, что пан Стах любит Марыню. И теперь поняла: он, должно быть, очень несчастный, хотя ничего не говорит.

— Ты, котик, не устала? — спросила пани Эмилия, опасаясь, как бы девочка не разволновалась от этого разговора.

— Нет, нисколечко! Я теперь поняла: он хотел, чтобы она его полюбила, а она его не любит, и еще ему хотелось всегда быть с ней, а она живет с отцом и не хочет на нем жениться.

— Выйти замуж за него…

— Да, замуж. А он огорчается, да, мамочка?

— Наверно, деточка.

— Я и сама знаю. А если б она вышла за него, то полюбила бы его?

— Наверно, котик, он ведь такой добрый.

— Теперь понимаю.

И девочка закрыла глаза. Пани Эмилия подумала, что она засыпает, но Литка немного погодя снова спросила:

— А нас он перестанет любить, если женится на Марыне?

— Нет, Литуся, он всегда будет нас любить.

— Но Марыню больше?

— Марыня была бы ему ближе. Но почему, котик, ты об этом расспрашиваешь?

— Это нехорошо?

— Нет, ничего плохого тут нет, ровно ничего! Просто боюсь, как бы ты не устала.

— Нет, нет! Все равно я и так думаю о пане Стахе. Только ты Марыне не говори.

После этого разговора Литка была несколько дней как-то особенно молчалива и еще пристальней прежнего всматривалась в Марыню. Иногда возьмет ее за руку, взглянет в лицо, словно собираясь о чем-то спросить. А если Марыня сидела возле нее с Поланецким, переводила глаза на него и опять закрывала. А они часто теперь приходили, каждый день по нескольку раз, — помочь пани Эмилии, которая по ночам сама дежурила возле Литки, не доверяя никому, и уже неделю не спала, прилегала лишь ненадолго днем по настоянию Литки. Насколько серьезно больна дочка, пани Эмилия не представляла, да и доктор, не в состоянии предугадать течение болезни, не знал, очередное это ухудшение или конец, и по просьбе Поланецкого лишь усиленно успокаивал мать.