Генрик Сенкевич - Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7

• Название: Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
• Автор: Генрик Сенкевич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

В шестой и седьмой тома Собрания сочинений Генрика Сенкевича (1846—1916) входят социально-психологические романы «Без догмата» (1890) и «Семья Поланецких» (1894).

---

И, любуясь благородным профилем Марыни, Поланецкий с самодовольством парвеню, который женится на княжне, подумал, что будущая его жена в полном смысле слова патрицианка. К тому же патрицианка красивая. Женщине, чтобы заблистать, недостает подчас фона да капельки счастья. Так и Марыня, после Литкиных похорон показавшаяся Поланецкому чуть не дурнушкой, поражала теперь своей красотой. По сравнению с ней Краславская была точно линялое платье рядом с новым, и, если бы приданое Марыни могло тягаться с ее внешностью, она прослыла бы здесь первой красавицей. Братья Выжи, вздевая пенсне на носы, уже и так с интересом обращали к ней свои лошадиные лица, а барон Кот «из Дембна» развязно заметил: хорошо, что она помолвлена, а то бы и он «втюрился».

В тот вечер Поланецкий обнаружил, что ревнив, — свойство, которого он раньше за собой не замечал. Причем ревнив совершенно безосновательно: ведь он много раз имел возможность убедиться, что Марыня вне всяких подозрений и ей слепо можно верить. В свое время он ревновал ее к Машко, но то было понятно, а теперь сам становился в тупик: почему так бесит его, что какой-нибудь Коповский с личиком херувима и птичьими мозгами подсаживается к Марыне и из приличия занимает ее дурацким разговором, а она тоже из приличия любезно ему отвечает. «Не может же она, в самом деле, язык ему показать!» — стал он себя урезонивать. Но потом ему показалось, что она больно уж часто к нему поворачивается, слишком ласково смотрит и чересчур благосклонно с ним беседует. И за ужином, сев рядом с ней, он угрюмо молчал, а на вопрос, что с ним, не нашел ничего лучше, как сказать:

— Не хочу портить впечатление, произведенное на вас паном Коповским.

Ей приятно было, что он ревнует, и она, сделав усилие, чтобы не рассмеяться, взглянула на него с притворной серьезностью.

— Вы тоже находите, что в нем что-то есть?

— Еще бы! Когда он по улице идет, можно подумать, что прическу свою несет, проветривает, чтобы ее моль не съела.

— Гадкий ревнивец! — прошептала Марыня, все еще сдерживая смех, но в глазах ее запрыгали веселые искорки.

— Я? Вот уж нет.

— Ну так и быть, перескажу наш разговор. Вчера во время концерта — вы, наверно, слышали — у одного музыканта был каталептический обморок. Кто-то рядом с нами заговорил об этом, и я так, между прочим, спросила у Коповского, приходилось ли ему видеть случай каталепсии. Знаете, что он мне на это ответил? Что у каждого может быть свое мнение. Ну, как вам это нравится? Не правда ли, что-то в нем есть?

Поланецкий, перестав сердиться, рассмеялся.

— Он не понимает, о чем его спрашивают, вот и отвечает невпопад, — сказал он.

Остальную часть вечера они проведи вместе в добром согласии. Прощаясь — Плавицкие не могли его подвезти в двухместной пролетке, — Марыня спросила:

— Придете к нам завтра обедать, противный вы насмешник?

— Приду, потому что люблю вас, — отвечал Поланецкий, укрывая ей ноги меховой полостью.

— И я вас, — шепнула она ему на ухо, словно сообщая великую тайну.

И хотя он сказал, что чувствовал, слова Марыни были ближе к правде.

Домой Поланецкий возвращался в сопровождении Машко. По дороге говорили о вечере. И Машко рассказал, что перед прибытием гостей попытался было поговорить с Краславской на деловую тему, но не получилось.

— Была удобная минута, — объяснял он, — и я совсем было решился, конечно, в самой деликатной форме, спросить. Но смелости не хватило. Да и вообще, почему, собственно, сомневаться, что у моей невесты есть приданое? Потому только, что они обходятся со мной лучше, чем я ожидал? Шутки шутками, но я боюсь заходить слишком далеко. Что, если мои опасения окажутся напрасными и деньги у них есть? Тогда моя чрезмерная настойчивость может показаться слишком уж утилитарной. Этого тоже не стоит упускать из вида, чтобы не потерпеть крушения у самой гавани.

— Ну ладно, допустим — и скорей всего это так, — что деньги у них есть. А если нет? Что ты намерен делать? Порвешь с ней или женишься все-таки?

— Нет, в любом случае не порву, потому что ничего не выгадаю. Если свадьба расстроится, все равно меня это от банкротства не спасет. Выложу им начистоту, в каком я положении, и, полагаю, панна Краславская сама мне откажет.

— А если не откажет?

— Тогда влюблюсь в нее и постараюсь как-нибудь поладить с кредиторами. Перестану, как ты говоришь, «барина из себя строить» и примусь зарабатывать на нас обоих. У меня репутация неплохого адвоката. Впрочем, ты знаешь.

— Весьма с твоей стороны похвально, но ни мне, ни Плавицким от этого еще не легче.

— Вы в лучшем положении, чем другие, — у вас на крайний случай остается Кшемень. Ты возьмешь имение в свои твердые руки и сумеешь выжать из него доход. Хуже с теми, кто верил мне на слово; честно говоря, это меня больше волнует. Я пользовался полным доверием — и до сих пор еще пользуюсь… Это мое самое больное место; но если б немножко подождали, выкрутился бы как-нибудь… А капелька семейного счастья только помогла бы работать…

Машко не докончил: они были у дома Поланецкого. Но перед тем как попрощаться, он сказал вдруг:

— Я знаю, в глубине души ты меня считаешь мошенником. Но я честней, чем тебе кажется. Да, я важного барина из себя строил, как ты выражаешься, мне ужом приходилось изворачиваться, не всегда идти к цели прямым путем. Но я устал ловчить и, честно говоря, истосковался по счастью, которого в жизни не имел. Поэтому и хотел жениться на твоей теперешней невесте, хотя у нее нет состояния. А что до панны Краславской, веришь ли, иногда мне хочется, чтобы и у нее не оказалось денег, но чтобы она не отвернулась от меня, узнав, что и я весь тут. Честное слово… Ну, спокойной ночи!

«Ну и ну! — подумал Поланецкий. — Это что-то новое».

Войдя в ворота, он в удивлении остановился перед своей квартирой: оттуда доносились звуки фортепиано. Это оказался Вигель, который ждал его уже часа два, по словам слуги.

Сперва Поланецкий встревожился, но рассудил, что он не стал бы играть, случись что-нибудь. И действительно: Бигелю срочно понадобилась его подпись по делу, которое предстояло завершить завтра утром.

— Чего же ты не оставил бумагу и не пошел домой спать? — спросил Поланецкий.

— А я уже поспал у тебя на диване, а потом сел поиграть. Когда-то я изрядно играл на фортепиано… не хуже, чем на виолончели, но сейчас пальцы не слушаются. Твоя Марыня, кажется играет. Когда в семье музицируют, это приятно!

— Моя Марыня? — засмеялся своим добрым, сердечным смехом Поланецкий. — Моя Марыня играет совсем по евангельскому изречению: «Не ведает левая, что творит правая». Она, бедняжечка, ни на что не претендует, играет, разве уж очень попросят.

— Ты вроде бы подтруниваешь, но так трунят только влюбленные.

— А я и есть самый настоящий влюбленный. По крайней мере, мне так кажется. И в последнее время все чаще, должен тебе сказать. Выпьешь чаю?

— Пожалуй. Ты от Краславских?

— Да.

— Ну и как там Машко? Пристает наконец к берегу?

— Мы только что расстались. Он меня проводил до самого дома. Машко — он иной раз такое скажет… Кто бы ожидал.

Обрадовавшись собеседнику — ему давно хотелось поговорить по душам, — Поланецкий пересказал Бигелю свой разговор с Машко, выразив удивление относительно того, что даже такому человеку не чужды романтические порывы.

— Он не мошенник, — сказал Бигель, — он только еще вступил на этот скользкий путь, и все из-за тщеславия и боязни, что скажут в свете. Но, с другой стороны, эта боязнь и спасает его от окончательного падения. А что до романтических порывов… — Бигель откусил кончик сигары, осторожно поднес к ней спичку, закурил, наморщив лоб, затем сел поудобней и продолжал: — Букацкий отпустил бы в связи с этим десяток иронических замечаний насчет нашего общества. Он вот издевается над тем, что мы не можем жить без привязанностей, — помнится, ты так мне говорил. Считает, что это глупо и бессмысленно, а по-моему, это добрый знак. Каждый должен в жизни что-то совершить, а мы что можем? Денег у нас нет, практического ума и дальновидности мы почти лишены, хозяйствовать не умеем; единственно, что нам дано, — кого-то или что-то любить: дар почти неосознанный, скорее настроение, наклонность или потребность. Я ведь, знаешь, человек деловой, положительный, здраво на вещи смотрю. И об этом только из-за Букацкого говорю… Потому что в дугой стране твой Машко был бы шельма первостатейный. Я много знаю таких. А у нас и под личиной мошенника что-то человеческое можно обнаружить — и ничего удивительного тут нет! Ибо пока в душе тлеет хоть искра добра, ты еще не совсем оскотинился, а в нас есть эта искра благодаря потребности любить.

— Ты мне Васковского напоминаешь. То, что ты говоришь, очень похоже на его теорию о миссии славян как самого молодого европейского народа.