Борис Лазаревский - Урок

• Название: Урок
• Автор: Борис Лазаревский
• Жанр: Русская классическая проза

Лазаревский, Борис Александрович — беллетрист. Родился в 1871 г. Окончив юридический факультет Киевского университета, служил в военно-морском суде в Севастополе и Владивостоке. Его повести и рассказы, напечатал в «Журнале для всех», «Вестнике Европы», «Русском Богатыре», «Ниве» и др., собраны в 6 томах. Излюбленная тема рассказов Лазаревского — интимная жизнь учащейся девушки и неудовлетворенность женской души вообще. На малорусском языке Лазаревским написаны повесть «Святой Город» (1902) и рассказы: «Земляки» (1905), «Ульяна» (1906), «Початок Жития» (1912).

---

— А Ольга Павловна об этом знает?

— Кузьма, который мне всё это рассказал, говорит, что не знает. Я же думаю, что это не совсем так. Несомненно она знает. Мне даже кажется, что Ольга Павловна поэтому и не живёт с мужем круглый год. А как она сумела простить всё это Любови Петровне, — Бог её знает… Один знаменитый русский писатель, на вопрос, счастливы ли, по его мнению, данные муж и жена, ответил так: «Об этом могут знать только он, она и Бог»[6]. Да-а…

От всех этих разговоров у Константина Ивановича разболелась голова. Он надел фуражку и долго ходил взад и вперёд по тёмной аллее. Думалось о том, что жизнь человеческая вообще очень сложна, и до сих пор он её совсем не знал.

XVII

В субботу ездили в коляске четвериком в церковь, в соседнее большое село Колдобино. Кальнишевский остался дома, и Константин Иванович сидел на его месте, против Дины. Рассудок говорил: «И зачем ты здесь, в семье, с которой у тебя нет ничего общего, зачем волнуешься, глядя на девушку, которая ни физически, ни морально никогда не будет тебе близка?..» А другой голос стыдливо шептал: «Мне хорошо, когда я возле неё»…

Проезжали мимо усадьбы Брусенцова. Дом его был такой же одноэтажный, с мезонином, как и в Знаменском, только побольше. Константин Иванович думал, что жить там одному, вероятно, очень скучно, и поэтому Брусенцов непременно женится на Дине.

За неделю рожь очень поднялась; от её волн шёл крепкий, очень приятный запах. Колдобинская церковь стояла на краю села. Из-за нового тесового забора, окружавшего её, выглядывали берёзки с такими тонкими ветвями как на картинах Левитана. Вечерня только что началась. Мужики и бабы, шаркая ногами, раздвинулись, пропуская вперёд Ореховых. На клиросе хор школьников пел «Благослови, душе моя, Господа»…

Константин Иванович не был в церкви с самой Пасхи. Хорошее пение, запах ладана, лица действительно молившихся крестьян, — всё это производило сильное впечатление. Он стоял рядом с Диной. Некоторые мотивы казались похожими на венчальные, и тогда становилось и страшно, и сладко, и хотелось жить только этим моментом. Когда запели «Свете тихий», мужики и бабы закрестились и стали бить поклоны, многие губы что-то шептали.

Совершенно неожиданно для себя перекрестился и Константин Иванович и мысленно произнёс: «Господи, прости, если я верю не так, как следует, но я знаю, что Ты несомненно существуешь, и прошу Тебя, сделай так, чтобы она, рано или поздно, была моей женой»… И больше ни о чём молиться он не мог, а только думал, что никогда ни Кальнишевскому, и вообще никому, не скажет об этом моменте.

Назад ехать было ещё лучше, и хотелось, чтобы коляска как можно дольше рокотала своими рессорами по мягкой дороге, хотелось без конца глядеть на силуэт Дины и на зеленоватое небо над головою. Ольга Павловна закурила папиросу; её лицо на секунду осветилось красноватым огнём. Глаза как будто глядели грустно. Здесь, в Знаменском, она говорила гораздо меньше, и тембр голоса у неё был такой, как в те дни, когда в город приезжал муж. Константин Иванович вспомнил всё, что слыхал вчера от Кальнишевского, и ему стало жаль эту барыню, принуждённую вечно скрывать своё горе.

— Скажите, Ольга Павловна, правда ли, что этой зимой вы собираетесь за границу? — спросил он.

— Да. Мне доктор советовал провести несколько месяцев в Киссингене. Вероятно, я возьму с собой и барышень, пусть посмотрят людей. А вы что собираетесь делать?

— Мне нужно учиться. Я ведь на второй год остался из-за этой болезни. Впрочем, ещё возможно, что мне разрешат держать экзамены осенью.

— Я ужасно боялась за вас. Досадно, что вы не могли поехать сейчас же вместе с нами. Степан Васильевич пригласил Кальнишевского, и потом уже неловко было ему отказать. Вы это понимаете?

— Да.

Когда приехали домой, то во всех комнатах было темно: никто не распорядился зажечь ламп. Ольга Павловна рассердилась и ещё в передней стала кричать на Анюту. Огонь горел только в кабинете у Степана Васильевича, и барышни, не снимая шляп, прошли туда, а за ними и Константин Иванович.

— Ну, что, как вам понравилась Колдобинская церковь? — спросил он и стал заклеивать языком какой-то конверт.

— Симпатичная.

— А хор?

— Хор — отличный.

— Это Брусенцов его так оборудовал. Он и регента выписал. У нас тоже недурно поют. Вот во вторник, на Петра и Павла, — сходите. Вся наша церковно-приходская школа, это уж дело моих рук.

Константин Иванович глядел на его двигавшиеся баки и думал: «А то, что ты третируешь как горничную, девушку, которая от тебя имела ребёнка, это тоже дело твоих рук?» И всё выражение лица, и особенно баки Орехова — казались ему особенно противными.

— Вам на почту не нужно? — спросил Орехов и поднял голову.

— Нет, а что?

— Да я на станцию посылаю.

— Нет, спасибо.

Вечером на балконе опять винтили и пили чай. Кроме Брусенцова приехал ещё помощник исправника, и пришли регент с батюшкой. Взял карту и Кальнишевский, и поэтому играли с выходящим.

Брусенцов каждый раз, когда был свободен, садился за чайный стол и просил налить себе «только полстаканчика». Губы его насмешливо улыбались, а глаза щурились. Фуражка всё время была на затылке.

Константину Ивановичу захотелось с ним поговорить, и он спросил:

— Отчего вы ходите всегда в поддёвке?

— Оттого, что я — русский, — ответил Брусенцов, не глядя на него, и бросил хлебным шариком прямо Дине в лицо.

— Ну, — простонала она и улыбнулась.

— Вы были на юридическом факультете? — опять спросил Константин Иванович.

— Вот именно.

Брусенцов снова бросил шариком в Дину. Константин Иванович молча ушёл с балкона. На дорожке встретилась Любовь Петровна, и они пошли рядом.

— Нравится вам парк? — спросила она.

— Очень.

— Ведь ему уже лет сто есть, а может быть, и больше. Много, много видели эти деревья… — и она вздохнула.

— Да. Ну, простите, мне нужно ещё к себе, кое-что хочу написать до ужина.

— Вы всё письма пишете?

— Да, делюсь впечатлениями, — солгал он.

В этот вечер окончилась ровно неделя с тех пор, как он сюда приехал. И Константину Ивановичу казалось, что теперь ему уже всё известно и понятно, и оставаться здесь больше не нужно. Звёзды тихо горели вверху.

Следующие два дня прошли бесцветно. Каждая встреча и каждый разговор с Диной оставляли на душе боль точно после тяжёлого личного оскорбления.

XVIII

В день Петра и Павла все мужчины и женщины, встречавшиеся во дворе, были одеты чище обыкновенного и с напомаженными головами. Кучер Кузьма целых полчаса стоял возле конюшни и, подняв голову, расчёсывал медным гребнем свою бороду, снизу вверх. Ольга Павловна с утра ушла пешком, с дочерьми в свою Знаменскую церковь. Константин Иванович остался дома.

Солнце жарило. Во флигеле приставали мухи. Ни на одну минуту не умолкая, клокотала где-то за сараем курица. Кальнишевский был не в духе. И весь день тянулся тоскливо. Когда солнце уже собиралось садиться, на балкон прибежала Леночка и затараторила:

— Мама, мамочка, милая, золотая, слушай, что я тебе скажу: во двор пришли парни и девки, они просят позволить им водить хоровод. Мама, милая, можно? Можно?

— Ну, хорошо, Константин Иванович, вы видели когда-нибудь хоровод?

— Нет. Это, должно быть, интересно.

— Да, интересно, — отозвался Кальнишевский, — эстетики только в этом мало.

И все пошли через комнаты, на чёрное крыльцо, смотреть хоровод.

— В сущности, это один предлог получить угощение, — говорила на ходу Ольга Павловна, — мне не нравится эта форма попрошайничества, но детям их песни и танцы доставляют большое удовольствие.

Посреди двора толпилось душ двадцать девушек в очень пёстрых платьях. Преобладали малиновый и зелёный цвета. У всех фартуки были подвязаны выше грудей, а ноги обуты в толстые белые чулки и лапти. Только три или четыре щеголихи были в козловых ботинках на высоких каблуках. У подростков платочки были не на головах, а накинуты на плечи.

Пять или шесть парней, как будто стесняясь, стояли позади. В их группе слышались звуки немного сипевшей гармоники. Все грызли подсолнухи и разговаривали, но, увидя господ, вдруг смолкли. И гармоника тоже оборвалась на половине хриплого звука.

Стоявшие впереди девушки низко поклонились, а парни сняли и опять надели картузы.

— Ну, что же вы? — Веселитесь, веселитесь, а мы поглядим, — сказала Ольга Павловна.

Гармоника запилила. Девушки раздвинулись, образовав неправильный полукруг. Одна из них, обутая в ботинки, вышла вперёд и затопталась на одном месте, потом махнула рукой и смеясь спряталась за спинами подруг. Гармоника опять умолкла.

— Они стесняются, — прокричала Леночка возле самого уха Константина Ивановича.

— Какие ты глупости говоришь, раньше ведь не стеснялись, — произнесла недовольным тоном Ольга Павловна. — Нужно сказать Луше, чтобы она начала, она отлично танцует. Пусть пройдётся с Митькой. Луша, Луша, где ты, поди сюда!..