Лэйни Тейлор - Дни Крови и Звездного Света

• Название: Дни Крови и Звездного Света
• Автор: Лэйни Тейлор
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Давным-давно, ангел и демон полюбили друг друга, и посмели мечтать о мире, свободном от войны и кровопролития. Это не тот мир. Художница и ученица монстров Кару наконец-то получила те ответы, которые так стремилась узнать. Кару знает кто она — и что она. Но с этим знанием приходит и иная правда, и девушка отдала бы все, чтобы изменить ее: она полюбила врага, и он предал ее, а мир пострадал из-за этого. В этом потрясающем сиквеле высоко оцененной книги «Дочь дыма и костей» Кару должна решить, как далеко она зайдет в стремлении отомстить за свой народ. Полные горя и красоты, тайн и сложных решений, Дни Крови и Звездного Света расставят Кару и Акиву по разные стороны баррикад, а старая как мир война вернется к жизни. Пока Кару и ее союзники собирают армию из монстров в стране пыли и звездного света, Акива готовиться к битве иного рода: битве за спасение. За надежду. Но может ли надежда возродиться из пепла их разбитой мечты?  

---

— Смогли бы вы вернуться обратно тем путем, которым пришли сюда? Если бы вам пришлось? Если идти ночью, когда не так жарко?

Они кивнули с вытаращенными глазами.

Кару прикусила губу и обеспокоенно взглянула на друзей.

— Как думаете... — спросила она, запинаясь, надеясь, что это не самая худшая идея, которая ее когда-либо посещала, — может, хотите, научиться, гмм, становиться невидимыми?

Она бы многое отдала, чтобы в этот момент у нее под рукой оказался фотоаппарат, чтобы навечно запечатлеть выражения лица своей лучшей подруги.

Ответ, разумеется, был «да!»

Они работали над этим весь день.

— Это чуть менее круто, чем могло бы быть, — выдала Сусанна нечто похожее на жалобу, в связи с расплатой за волшебство. Но ее восторг, когда она стала невидимой, после первого успешного гламура, был ярок и прекрасен, как и сама она, яркая и прекрасная, и Кару ничего не могла с собой поделать — она сгребла ее в свои долгие, слишком крепкие объятья, которые на самом деле могли означать только одно: «Именно так, я наслаждалась каждой секундой знакомства с тобой». Когда она, наконец, отстранилась, глаза Сусанны были на мокром месте, а рот был перекошен в гримасе «фигли я расплачусь», но сама она не произнесла ни слова.

Кару все же пришлось провести несколько воскрешений, с тем, чтобы она смогла представить их Тьяго, и тот, в свою очередь, не заподозрил, что ее голова занята совсем другим. Ей все удалось, благодаря помощи Иссы (три новых солдата). Она выдержала обед, механически прожевывая пищу, и теперь, пристальнее, чем когда-либо, она оглядывала, собравшуюся публику и гадала: «У кого из них найдется довольно храбрости, чтобы восстать против Волка?»

«Ради той причины, которую она готова была дать им, — сказала она себе, — их должно быть несколько».

Сусанне с Миком не оставалось ничего, как сидеть на полу между солдатами, как обычно, и учить потусторонний язык, на котором у них больше не будет возможности заговорить. «Друг», «полет», «я люблю тебя». «Вирко, — подумала она, — наверное, в последний раз будет таким уморительным». И Кару чувствовала, как от всего этого становится мягкотелой. Мик играл Моцарта в ту ночь, и Кару видела, как Баст утирала слезы, и позже, гораздо позже, в своей комнате, она протянула тиски своим друзьям, и они одели их на себя, и растворились невидимками в ночной пустыне. Они взяли только то, что помещалось в карманах — деньги, неработающие сотовые телефоны, паспорта, компас — фляги. Все остальное оставили.

Кару проводила их чуть-чуть, а потом улетела в казбу, чтобы посмотреть и убедиться, что их отсутствие прошло незамеченным.

Так и было.

В подвернувшемся под руку подносе с зубами, она обнаружила свернутый листок бумаги: рисунок Сусанны с Миком, подписанный фонетически на химеровом языке «Я люблю тебя». И она сломалась, Исса обнимала ее, а она обнимала Иссу, и они обе рыдали, но к тому моменту, как взошло солнце, и казбу очнулась ото сна, они вновь были собраны и спокойны. Бледны и подавлены. Но готовы.

Время пришло.

Когда-то давным-давно, химеры спустились тысячами в собор под землей.

И никогда его не покидали.

65

ЗВЕРИНЫЙ РЕКВИЕМ

Всегда был выбор. Когда приходит конец, каждая химера в Лораменди вольна его сделать. Разве что, только не солдат. Они погибнут, защищая город. И не дети. Родители выберут за них, и серафимы-захватчики потом припоминали, что видели совсем мало детей в городе, когда, осаждая, взломали наконец-то прутья Клетки. На самом-то деле, может быть, и нет. Столько уже было сожжено, разрушено и убито. Было трудно учесть все потери.

Так что ангелы никогда даже и не догадывались, что было похоронено под их ногами.

Не догадались бы спуститься вниз, под город. Куда химеры несли свои тела и вели своих детей за руку. Уйти в душную темноту и никогда из нее не вернуться.

Или остаться наверху и встретиться лицом к лицу с ангелами.

Это был выбор смерти, и сделать его было легко. Та смерть, что в храме, была ласковее. И возможно... скорее всего... не навсегда.

Бримстоун ничего не обещал. Разве он мог? Это была всего лишь мечта.

— Ты всегда был мечтателем из нас двоих, — сказал Военачальник ему, когда Бримстоун пришел с предложением. Они, два старых создания — два «старых монстра», как бы их назвали враги — восставшие из самого жалкого рабского существования, чтобы поквитаться со своими поработителями и выкроить своему народу тысячу лет свободы. Тысячу лет, но не более. Так уж вышло. Все закончилось, а они очень устали.

— Бывали у меня мечты и получше, — сказал Бримстоун. — Тот собор предназначался для благословений и свадеб, а не для воскрешений. Я никогда не мечтал, чтобы он превратился в могилу.

Кафедральный собор являл собой массивную естественную пещеру, которая лежала под городом. Кому-то никогда не доводилось видеть ее сталактитов, но не ревенентам, которые приходили в себя на каменных столах. Независимо от того, о каких благословениях и свадьбах он там не мечтал, когда впервые ее обнаружил и выстроил город над ней, теперь он видел в ней только одно предназначение: дым воскрешения и хамзасы.

А теперь еще и это.

— Не в могилу, — сказал Главнокомандующий, опустив руку на сгорбившееся плечо своего друга. — Разве не в этом смысл? Вовсе не могила, а кадило.

В кадиле, запечатанном надлежащим образом, душа может сохраняться бесконечно. И если собор закрыть, его вентиляционные шахты заблокировать, а его длинную спиралевидную лестницу разрушить и скрыть, то Бримстоун предположил, что он может служить, в сущности, массивным сосудом для сохранения тысячи душ.

— Это может стать даже хуже могилы, — предупредил он.

— Но чья это идея? — спросил Военачальник. — Кто я такой, чтобы убеждать тебя, того, кто пришел ко мне с ней? Ты можешь взглянуть сегодня в окно и увидеть небеса, с которых дождем льет огонь, и сказать, что все было не зря, все, что когда-либо мы сделали, потому что сегодня мы все потеряли. Но народ был рожден и жил, и познал дружбу и музыку в этом городе, уродство и ужас, каким оно есть, и все в этой стране, за что мы боролись. Кто-то состарился, иным не так повезло. Многие рожали детей и растили их, и получали радость, зачиная их, и мы дали им столько времени, сколько смогли. Кто когда-либо смог сделать больше, друг мой?

— А теперь наше время закончилось.

В улыбке Военачальника сквозило сплошное сожаление:

— Да.

Для них же могилы (сосуда) не могло быть, потому что ангелы не оставят камня на камне, пока не перевернут все и не разыщут Главнокомандующего и воскресителя. Император должен был насладиться финалом по своему сценарию. Может быть, это и мечта Бримстоуна, но ее выполнение будет зависеть от другого.

— Веришь, что она придет? — спросил Военачальник.

У Бримстоуна тяжело было на сердце. Ему было неведомо, сможет ли она вообще найти свою дорогу обратно в Эретц; он не готовил ее ни к чему подобному. Он даровал ей человеческую жизнь и старался верить, что она, возможно, избежит судьбы оставшегося ее народа, бесконечной войны, разрушенного мира. И теперь он все это взгромоздит ей на плечи? Повесит тяжелые-претяжелые ключи от разрушенного королевства. Груз всех этих душ, которые сковывают не хуже кандалов, но он знал, она бы не стала увиливать.

— Да, — сказал он. — Она придет.

— Ну, и ладненько. Ты очень метко дал ей имя, старый дуралей. «Надежда», да.

Поэтому они оставили за своим народом выбор, а выбор был прост. Все знали, что последует; их жизни сводились бы к тому, что все сбивались бы в одну толпу и голодали (и огонь, всегда огонь), пока бы они ждали конца. И вот их погибель была уже здесь, и... как мечта, эта надежда явилась к ним; она пришла вместе с шепотом в их темные жилища, в их руины, к их беженцам. Они познали, все они, опустошение пробуждения от обнадеживающей мечты в темноту и вонь осады. Надежда была миражом, и никто вот так просто на нее не полагался. Но эта была настоящей. Здесь не было обещания, только надежда: на то, что они снова могли бы жить, что их души и души их детей, возможно, обретут мир, в стазисе до того дня, пока...

А это была другого рода надежда, тяжелая ноша, что Бримстоун повесил на шею Кару, и более того, задача, на будущее: что когда-нибудь может наступить такой день для всех, мир для всех очнется. Бримстоун с Военачальником не могли его достичь, со всем своим ополчением, но Мадригал и ангел, которого она любила, разделяли одну прекрасную мечту, и, хотя, мечта умерла на плахе, Бримстоун знал, что чья-то смерть не конец, несмотря на то, что так кажется.

Во имя тысячи народов объединенных племен, спустившихся по винтовой лестнице. Которая будет разрушена, и у которых не будет выхода. Они постигали собор, и это было великолепно. Они прижимались плотнее друг к другу и пели гимн. Возможно, собор никогда не будет большим, чем просто их могила, но это был простой выбор.