Ричард Олдингтон - Дочь полковника

• Название: Дочь полковника
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069553-9

Роман Олдингтона «Дочь полковника» некогда считался одним из образцов скандальности, — но теперь, когда тема женской чувственности давным-давно уже утратила запретный флер, читатели и критики восхищаются не «сенсационностью» этого произведения, но его искренностью, реализмом и глубиной психологической достоверности.

Мужчины погибли на войне, — так как же теперь быть молодым женщинам? Они не желают оставаться одинокими. Они хотят самых обычных вещей — детей, семью, постельных супружеских радостей. Но… общество, до сих пор живущее по викторианским законам, считает их бунтарками и едва ли не распутницами, клеймит и проклинает…

---

Я все думаю, что вы теперь будете делать? Прилагаю адрес конторы в Сити. Если вы напишете туда, мне перешлют.

Последние две-три недели я путешествовал на автомобиле и жуткое получил удовольствие, хотя погода была не самой лучшей. Все-таки мы сумели порядком объездить Англию, а теперь отправляемся с „бентли“ во Францию прокатиться по Ривьере. Под „мы“ я подразумеваю Марджи и себя. Вот еще одно, за что я никогда не сумею поблагодарить вас в должной мере, — за то, что вы познакомили меня с Марджи. Если бы не вы, я мог бы с ней вовсе не встретиться и лишился бы самого потрясающего, что только можно пережить. Она правда же жутко потрясающая.

Я пишу вам обо всем этом, потому что вы мне почти как сестра — вот что я чувствую. Знаете, ведь у меня нет никаких близких родственников, и было бы ужасно мило, если бы вы позволили мне думать о вас как о моей сестре и все вам поверять. Вы позволите?

Сказать по правде, Марджи ставит меня в тупик. Хотя она дала мне все, что только может женщина дать мужчине, она всякий раз смеется, когда я ее спрашиваю, когда мы поженимся. Она ничего мне не отвечает, а говорит: „Я тебя просто воспитываю, а если тебе приспичило жениться, возвращайся и женись на Джорджи!“ Но я знаю, вы бы сочли это невозможным. Я с самого начала чувствовал, что вы и я — как брат и сестра и что ни вы, ни я ничего другого не ждали и не хотели. Во всяком случае, так было со мной. И конечно, Марджи шутит, и ничего больше. Рано или поздно она должна же понять, что у нас нет другого выхода, как пожениться.

Если не считать этой тревоги, которая, я думаю, пройдет сама собой, я чувствую себя превосходно и очень счастлив. Надеюсь, и вы тоже. Кажется, я тут писал только про себя, а про вас ничего даже не спросил. Но я надеюсь, вы сообщите мне свои новости в обмен на мои. Пожалуйста, напишите и сообщите мне, что вы делаете и каковы ваши планы на будущее.

Смейл вернулся к вам или он уехал насовсем? В любом случае поклонитесь ему от меня, когда увидите его.

Мой самый горячий привет миссис Смизерс (чье радушие я никогда не забуду) и самый нежный и (можно?) братский привет вам самой.

Всегда ваш

Джоффри.

P.S. Оказывается, в спешке сборов я забыл пижаму и щетку для волос. Вас не очень затруднит выслать мне их по приложенному адресу? Огромное спасибо! Дж.»

Джорджи торопливо пробежала письмо стоя. Потом села поближе к свече на тумбочке и перечла его — очень медленно и внимательно. После чего аккуратно уложила назад в конверт, а конверт заперла в шкатулке для драгоценностей рядом с большим пакетом писем и прочего из бюро полковника. Когда она надела ночную рубашку и уже собралась лечь, она пристально посмотрела на свое отражение в зеркале, подняв свечу так, чтобы лицо было полностью освещено. Потом она задула огонек, отдернула занавеску, чтобы открыть окно, и забралась на кровать.

На исходе апреля мистер Перфлит почувствовал, что Лондон ему прискучил и пора бы перечитать буколических поэтов на лоне сельской природы. Он отправил Керзона в Клив привести коттедж в порядок, а сам на следующий день покинул Лондон на автомобиле, остановившись перекусить в некой гостинице, которая, как он слышал, специализировалась на возрождении местной простой и здоровой кухни. Своему приятелю, знатоку-гастроному, он послал открытку с кратким, но не подлежащим апелляции приговором: «Сочно, но грубо. Р. П.»

День был истинно очаровательный… да-да, он положительно должен был прибегнуть к этому истертому, неверно употребляемому прилагательному! Нежный воздух, мягкий солнечный свет, подернутая дымкой ширь лугов, деревья, разворачивающие почки, живые изгороди, точно зеленые волны с белыми гребнями цветущего боярышника, даже однообразное вышедшее из моды птичье пение — все слагалось в очарование, в скромное, но бесспорное очарование английского пейзажа весной. Во всяком случае, так думал мистер Перфлит, стоя на вершине кливского холма рядом со своим автомобилем и оглядываясь окрест. Ни вульгарно-открыточных эффектов заката, ни гнусных пасущихся на первом плане академических коров, ни — самое прекрасное — злокачественных поселян. Сдержанность, приглушенность, гармоничные переходы одной гаммы в другую, изящество соразмерности. Обычный тупой и безвкусный любитель пейзажей посмотрел бы вокруг с полным равнодушием — мало живописности. Но, черт побери, что они подразумевают под своей живописностью? Нечто пошло-очевидное, броское по форме или колориту, или гнетуще-сентиментальное. Неподправленная природа, размышлял он, редко дарует удовлетворение. В лучшем случае она может только следовать хорошей школе обезьянничать ее стиль.

Он потратил некоторое время, стараясь точно датировать пейзаж, которым любовался. Совершенно очевидно: английская школа пейзажа между 1770 и 1840 годами и, пожалуй, акварель. Да-да, несомненно, акварель, ибо только акварель способна «поймать» эти набухшие влагой белые облака с темной обводкой, а также пестроватость далей. Тернер слишком, почти до пошлости, очевиден. Слишком мученик и раб «живописности». Может быть, Констебл? Да-да, во многом, в очень многом — Констебл, но с чем-то от Боннингтона в решении среднего плана, а на переднем плане — чистый Кроум. Ну а эти всклокоченные ивы у подножия холма вносят экзотическую ноту и совершенно в духе Коро. Банальнейшая аналогия, но раз Коро вздумалось специализироваться на пушистых ивах ad nauseam[31], то попробуйте-ка не вспомнить про него, когда в пейзаже обнаруживается фрагментик законченного Коро?..

Мистер Перфлит осознал, что вверх по длинному склону въезжает темная фигура на велосипеде. Женщина. Ах черт! Джорджи Смизерс возвращается с покупками из Криктона в эту их жалкую лачужку за Кливом. Перфлит не видел ее несколько месяцев и теперь не спускал с нее глаз. Она продолжала приближаться, но, видимо, о чем-то глубоко задумалась — он заметил, как она вздрогнула, когда внезапно его узнала. Заметил он и ее убогий полутраур, и то, как побагровело ее лицо от трудного подъема — или от смущения. Когда она, тяжело вертя педали, поравнялась с ним у вершины холма, он приподнял шляпу, шагнул вперед и сказал:

— Здравствуйте, Джорджи! Как поживаете?

Она прерывисто дышала от напряжения, словно твердо решив не спешиваться и не предоставлять ему возможности завязать разговор. Во всяком случае, она не ответила на его приветствие, а только коротко кивнула, точно клюнула, и проехала мимо. Там, где шоссе пошло под уклон, она перестала налегать на педали и предоставила велосипеду катиться самому. Мистер Перфлит смотрел на ее удаляющуюся фигуру, пока на повороте ее не заслонила живая изгородь. А тогда он надел шляпу, раза два кивнул и сказал вслух:

— Бедная Джорджи!

Эпилог

ВХОДЯТ БИМ И БОМ

Бумажный кораблик луны, подсмотренный Шелли, запутался в густой кроне одинокого векового вяза и никак не мог высвободиться. Казалось, что росинки звезд вот-вот посыплются вниз. Или же, наоборот, — что блестки великолепнейшего фейерверка застыли в туманном эфире до скончания времен. Две звезды Большой Медведицы, нацеленные на Полярную звезду, слали и слали лучи, с утомительным однообразием промахиваясь на несколько градусов по мишени, которую по широко бытующему убеждению они поражают всякий раз с абсолютной точностью. Соловей монотонно подражал Тоти Даль Монте.

Пошел двенадцатый час вечера, заключавшего день на исходе весны, возможно, день дерби в послевоенной Англии. Снопы света, отбрасываемые фарами многочисленных автомобилей на шоссе в отдалении, сшибались в жутковатые сияющие фантомы — точно глубоководные рыбы бились на фосфоресцирующих лучах по правилам средневековых турниров. Время от времени бурканье клаксона или кашляющий скрежет сменяемых передач перебивали пение соловья, но не заставляли его умолкнуть. Поперек неба ползла странная ноющая звезда, которую оба релятивиста совершенно справедливо сочли аэропланом, совершающим ночной полет.

Бим и Бом сидели друг против друга внутри футбольных ворот на небольшом лугу, примыкающем к обширному парку. Сэр Хорес Стимс, смазочный магнат скрепя сердце пожертвовал этим ни на что ему не нужным клочком земли для поддержания благородного спортивного духа сельских оболтусов. По столь торжественному случаю русские клоуны надели соответствующие костюмы. Бим облачился в рубашку с узором из черно-красных ромбов, галифе и белые теннисные туфли; алая охотничья куртка, спортивные трусы и бутсы составляли наряд Бома. Из того же уважения к английскому вкусу оба водрузили на голову обычные белые клоунские колпаки. По колпаку Бима вилась надпись «крейсер Нарр», а буквы СЕВШП на колпаке Бома означали «Собственный Его Величества шотландский полк». Оба клоуна жадно жевали бутерброды, извлекая их из бумажного мешочка, и пили светлое бутылочное пиво а meme le goulot[32]. Ели и пили они с вульгарным смаком. Но вот Бим вздохнул и сказал: