Инал Кануков - Антология осетинской прозы

• Название: Антология осетинской прозы
• Автор: Инал Кануков
• Издательство: Ир
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу вошли лучшие рассказы, повести, главы из романов осетинских писателей в переводе на русский язык.

---

— Сафират…

Она поняла его, отстранилась и заговорила испуганно:

— С утра не была дома. Не знаю, как там дети…

— А потом? — выдохнул он.

И снова она поняла его. Ответила на вопрос вопросом:

— Ты мне веришь?

— Слово есть слово, — неопределенно пробубнил он и подал ей мешок. Затем взял свой, и они двинулись в путь.

Сафират согнулась под тяжестью, но от мельницы до самого села прошла без остановки. Не зря, видно, говорят: когда несешь в дом, тяжести не чувствуешь.

Вернувшись на мельницу, Кудзан стал ждать. Время тянулось нестерпимо медленно, и радостное ожидание постепенно сменилось нетерпением. То и дело он выходил и подолгу смотрел на дорогу, но в кромешной тьме ночи ничего нельзя было разглядеть.

А жернова крутились, как всегда, размалывая зерно, но в привычном шуме их ему чудился упрек:

— Ай, ай, ай, Кудзан, ай, ай, ай!

Крайняя пара, на которой мололась чечевица для скота, выводила вполне внятно:

— Что ты задумал, что ты задумал, Кудзан?

— Ай, ай, ай! — слаженно вторили остальные.

Слушая, Кудзан задремал. Когда утренняя заря заглянула в окошко, он присел на топчане, тяжело вздохнул и покачал головой.

Весь день он чувствовал себя разбитым, все валилось из рук. Все раздражало, злило его. И понемногу, исподволь в душу закрадывался стыд. Он обидел женщину, которая пришла к нему в крайней нужде. Вдову обидел, мать сирот. Ему казалось, что все вокруг уже знают об этом, и он не мог смотреть людям в глаза.

Так минул день, второй, неделя, месяц… Время шло, а стыд оставался, то угасая вроде бы, то разгораясь с новой силой.

Не зная, как искупить свою вину, Кудзан прокрался однажды ночью в село и оставил на крыльце Сафират холщовый мешочек с мукой. Через некоторое время повторил вылазку. И еще раз. И еще…

Поздней осенью, когда собрали урожай и жить стало легче, на мельницу пришла Сафират. Кудзан растерялся и, пряча глаза, стал извиняться перед ней.

— Только не думай, что я, что у меня каменное сердце, — нескладно повторял он. — Пусть огонь моей жизни потухнет, если я…

Сафират молча шагнула к нему и обняла, как отца.

— Ты спас моих детей, — срывающимся голосом прошептала она. — Ты спас их…

— Хорошо, мое солнышко, хорошо, — успокаивая женщину, Кудзан погладил шершавой ладонью ее по щеке. — Прости меня, старика…

Но себя самого он так и не смог простить. Нет-нет да и всплывет в памяти та давняя весенняя ночь. Раны совести не заживают…

2

Кудзан встал с топчана. Подошел к жерновам. Обвел взглядом разоренную мельницу. Вышел и с болью в душе затворил за собой дверь.

— Вот и прошло наше время, мельница, — проговорил он вслух. — Никому мы с тобой не нужны…

Раньше, когда он проходил по деревенской улице, все наперебой приглашали его: «Зайди в дом, Кудзан. Окажи честь, отведай хлеб-соль». Но Кудзан заходил не в любой дом. Он знал, к кому идти. К председателю колхоза, бригадиру, парторгу, счетоводу…

…Пройдя немного, он остановился. Присел под старой развесистой ивой. Эту иву он сам посадил. Любил когда-то посидеть здесь в тени, отдохнуть. Была тут когда-то и скамейка. Теперь ее нет, а ива постарела. Кора потрескалась, покрылась паршой. В стволе образовались дупла. Дереву лет сорок, не больше, но ива долго не живет.

Отсюда мельница видна как на ладони. Кособокая, вот-вот развалится. И только опорные столбы стоят, как стояли. «Все-таки дуб вековечное дерево, — подумал о столбах Кудзан. — Сколько же лет стоит эта мельница? До меня был мельником Гарсо, — он загнул палец, считая, — до него — Лексо, а еще раньше — Ника. И каждый что-то обновлял. То пол, то двери, то жернова… А эти дубовые столбы никогда не меняли. Стоят себе и стоят. Да-а, крепкое дерево…»

Кому теперь нужны дубовые столбы? Бетон в ходу, железобетон. Кудзан снисходительно усмехнулся. Ему вспомнилось, как возле правления поставили столбы для ворот. Два года прошло с тех пор, а бетон уже сыплется понемногу, разрушается. Кое-где, как ребра, обнажились железные стержни арматуры…

С запада, с гор веет свежестью. Тихо шелестят листья старой ивы. Кудзану кажется, что он понимает тайный язык листьев. «Добро пожаловать, старый хозяин, — слышится ему. — Недолго нам осталось жить на свете. Задуют зимние ветры, и не выдержу я, повалюсь на землю. Повалишься и ты…»

В горле у Кудзана запершило, дыхание сперло, и он закашлялся. Придя в себя, он вытер ладонью слезы, глянул в пустой живот ивы и покачал головой: «Нет, Кудзан никогда не был таким слабым и водянистым, как ива. Кудзан всегда был твердым, как дуб. Но и дуб не живет вечно…»

Да, большим уважением пользовался в народе Кудзан. Только хвалу он слышал от людей. Заслуженную хвалу… А теперь? Кому он нужен? Вчера у его соседа Аруса были гости. Сидели во дворе, в тени орехового дерева. Слышался смех, звон стаканов. Кудзан прошелся так, чтобы его видели. Прошелся раз, другой, но Арус и не подумал его пригласить. А раньше, всего лишь несколько лет назад все было иначе. Тогда Арус нуждался в нем. Соседское зерно Кудзан всегда молол вне очереди. И вот она, благодарность. Арус даже здоровается с ним как-то нехотя, небрежно. Забыл, наверное, как повторял когда-то на собраниях, да и на улице: «Такие люди, как Кудзан, являются истинным украшением нашей деревни».

Без малого полвека проработал Кудзан на мельнице. Полвека вдыхал мучную пыль. Днем и ночью крутились жернова. Летом и зимой и даже в самые лютые морозы. Кудзан проламывал лед, и шум жерновов не стихал ни на минуту. Все эти годы он был словно прикован к мельнице. Забывал о семье, о больной своей жене. Не знал отдыха, никогда не выезжал из деревни. Он был нужен людям и, как мог, служил им. Если бы взять теперь и выстроить в ряд все те мешки с мукой, что вышли из его мельницы, как далеко бы протянулся ряд!

Но никому до этого нет дела. Забыт Кудзан. Лишь дочь его единственная иногда вспоминает, захаживает к нему. Но дочь и сама уже старуха. Своя семья у нее, свои заботы. В последнее время ему кажется, что он и дочери уже в тягость…

Обида точит его сердце, и даже здесь, под ивой нет ему покоя. Что ж, посидел и хватит. Кудзан встает, в последний раз оглядывается на свою мельницу и направляется к деревне. Тяжело идти в такую жару. Не хватает воздуха, подгибаются ноги, горбится спина. Куда девалась его былая сила? Руки, его сильные, мускулистые руки теперь и годятся только для того, чтобы на палку опираться. Кожа стала морщинистой, пятнистой. Но глаза, как и раньше, хорошо и далеко видят, да и зубы пока неплохие; только слышать вот стал похуже.

Слава богу, все, что человеку нужно, у него есть. Корова, свиноматка, поросята, сад, виноградник. Хлеб — в сельмаге, обед — в столовой. Не хватает только человеческого тепла, участия. Он старше всех в деревне. Ровесники его давно ушли в царство мертвых. Да и тех, кто помоложе был лет на пять, на шесть, — тоже не осталось.

Тяжело идти Кудзану, но он торопится, шагает без отдыха. Тревога одолевает его. Вспомнилось, а может, только кажется, что он не выключил плитку на веранде. Поставил чайник и забыл о нем. А в такую жару и одной искры достаточно. Ах, старость, старость! И людей, как назло, нет в деревне. Все на сенокосе…

Спешит Кудзан, ног под собой не чует. Доковылял до деревни, остановился, смотрит — дыма не видать, дымом вроде бы не пахнет. Значит, выключил все-таки плитку! Облегченно вздохнув, Кудзан присел на скамейку у крайнего плетня и тут же вскочил. Дым! Пригляделся — действительно дым. Сердце обмерло. Что же теперь будет? Стыд и позор на весь мир. Люди скажут, сожалея: «Дожил старый Кудзан. Даже присмотреть за собой не может. Лучше умереть, чем так жить»…

— Смотрите, смотрите! Кудзан бежит! — услышал он восторженный мальчишеский вопль. — Смотрите, какой быстрый!

Свернув на свою улицу, Кудзан увидел Хетион, жену Аруса. Она спускалась сверху, от родника, несла на коромысле ведра с водой. «И она уже старуха», — мельком подумал Кудзан, а ведь и Арус и Хетион были намного моложе его. Вдруг женщина сбросила коромысло с плеч и закричала в ужасе:

— Горим! Ой, горе мне! Ребенок там, ребенок!..

Кудзан не верил своим глазам. Горел не его дом, а соседский. Дом Аруса горел. Услышав о ребенке, Кудзан непроизвольно прибавил шагу. Вбежал во двор и отшвырнул в сторону свою палку. Так отшвырнул, словно она никогда больше ему не понадобится. А языки пламени жадно облизывали карниз веранды. Столбы на крыльце, оконные ставни.. Огонь стремительно разрастался, пожирая иссохшее в летнюю жару дерево. Кудзан поднялся на тлеющее крыльцо, толкнул плечом дверь. Ворвался в комнату и, задыхаясь в чаду, стал шарить, искать ребенка. Глаза Кудзана слезились, грудь разрывал кашель. Старик ударил ногой дверь, ведущую в другую комнату, и услышал слабый детский плач. Разглядев в дыму колыбель, Кудзан бросился к ней и схватил ребенка на руки. Через дверной проем уже нельзя было пройти, — в комнату рвался огонь. С ребенком на руках Кудзан полез в окно. Подоконник еще не занялся, слава богу, и старик кое-как перевалился через него и подошел к обезумевшей Хетион. Увидев ребенка, она ожила, схватила его, прижала к груди и заплакала от радости.