Сергей Грошев - Поиск

• Название: Поиск
• Автор: Сергей Грошев
• Жанр: Детектив
• Год: 2005

---

— Так не одна я. Целое Тупилино их выхаживало.

— Ну, а когда каратели понаехали?..

Старушка, перебирая конец платка тонкими пальцами, заговорила сначала медленно, растягивая слова, потом быстрее:

— На крылечке была. Глянула: по дороге пыль с леса. Я скорей на чердак, упредить болезных: «Белогвардейцы скачут». И точно — не ошиблась… Примчались прямо к моей хате, а их главный — фенфебель — орет мне: «Твоя хата?» «Моя», — говорю. «Убирайся отсюда! Ревизуем для наших коней»…

— А как звали фельдфебеля?

— Гунявым его звали.

— Ну, а имя какое у него было?

— А пес его знает, — последовало без запинки, — он мне не представлялся. Так вот… Ты, сынок, не перебивай меня больше, спутаюсь… Погнал меня из хаты: «Иди, куды хочешь». Зараз кликнул одного, усатого, Яшком его звали: «Посмотри, что там есть, может, баба бонбу подложила?» Тот и давай внюхиваться — и на дворе, и в хате, в подпол слазил, не поленился… А ну как на чердак заберется? Нет, смотрю, не полез, докладает: так и так, всё в порядке. «А под крышей смотрел?» — «Нет». — «Чего ж ты докладаешь, тудыть твою?..» Яков приделывает лестницу (я ее оттащила в сторону, да недалеко, заметил), влезает. Пошатнулась, и сердце захолонуло. Ведь там, под крышей, и захорониться негде… А тот забрался и кричит оттель: «Господин фенфебель, ничего не обнаружил!» Стою столб-столбом: куды же они сховались? Здесь гунявый на меня взъелся: почему, дескать, не приветствуешь? Хочешь, твою хибару спалю? Я как окаменела. Солдат, что сверху слез, шепчет: «Вались в ноги», — да подталкивает меня. Упала, заголосила, смотрю, паразит, доволен…

Вот так поставили животину на двор, а меня вон выгнали… Разыскал меня вечером Яков: «Что делать будем? Ребят поить-кормить надо», — он, оказывается, их увидел, да знаку не подал. Думали, думали, и придумал он… Головастый мужик, куды до него фенфебелю!.. «Самогонки надо, — говорит. — Пролезу в ординарцы, буду в деревне на день оставаться, и продержим их. Тем более, уедем скоро…»

На такое дело не самогон, а кровушку, всю по капле, отдашь. Сделали. Сначала уж больно хорошего, со слезой, первачка. А потом всякой дрянью поили — сквозь табак процеживали, и карбиту подмешивали, и куриное дерьмо — тьфу! — ему туда, проклятому, бросали… Ничем не гребовал. Не знал, понятно… Так и подсобила я Якова в ординарцы… Проститься пришел, на нем лица не было. «Чего так спужался?» Заплакал: «Не поминай, Лукерья, лихом. А этому Лешке все равно не жить», — про фенфебеля, значит…

— Выходит, его Алексеем звали?

— Да? Стало быть, так… И уехали. Вот и все, мой любезный.

Краснов достал блокнот, стал записывать. Лукерья обеспокоенно спросила:

— Ты не на Якова в чемодан-то собираешь?

— Нет, Лукерья Ефимовна…

— Смотри, сынок. На него не надо. Что белогвардеец, так он только слово на себе носил… Хороший человек. Увидишь — привет передавай, Лукерья, мол, кланяется…

— А какая фамилия у ординарца была?

— Стерлось все… Да и зачем она тебе?..

— Знай мы фамилии солдат, сначала нашли бы их, а потом и его самого…

Старушка заволновалась:

— И нашли бы? Точно?

— Думаю, да.

— Марья! Марья! — закричала она, открыв дверь в коридор. — Кликни, желанная, племяшку мою скорее…

Та прибежала, расстроенная, укоризненно бросила:

— Говорила вам, обеспокоите тетю.

— Собирай скорее, в Тупилино поеду, — Лукерья засуетилась по избе, не обращая внимания на возражения родственницы.

— Да куда ты, тетя…

— Без меня нельзя. У меня там фамилии всех белогвардейцев до единого переписаны!..

Не сразу дошел до Краснова смысл этих слов, а когда понял, сердце его забилось. Он даже боялся поверить в это: конники Шевылева, ставя лошадей на двор, на одно из бревен вбили гвозди и на них вешали сбрую, седла, уздечки. Во избежание путаницы каждый солдат написал на бревне свою фамилию.

— Найдем ли мы его? Ведь дом уже разрушен.

— Ну? Когда успели только? Горячая голова у Ванюшки! И не отговаривай, Марья, не отговаривай! Без меня не разберутся, а дело государственное…

…Косые вечерние тени полосовали дорогу, а Тупилино еще только показалось на горизонте. Пришлось работу отложить до утра. Но Краснов так и не заснул в короткую летнюю ночь, сидя возле развалин.

На следующее утро никто из ребят не пошел за грибами. Вся деревня высыпала на околицу. Пришли плотники, стали разбирать постройку, вернее, то, что от нее осталось. Иван Андреевич проявлял крайнюю заинтересованность, казалось, позабыв подсчитать расходуемые «человеко-дни»…

— Легче, легче, ребяты, — кричала Лукерья, когда перебрасывали материалы. — Там трухлявинка. На гвоздочки больше посматривайте, на гвоздочки…

Наконец было найдено это бревно с черным шрамом продольной глубокой трещины, с «гвоздочками», под которыми сохранились сделанные химическим карандашом надписи. Все столпились вокруг него.

«Сухов, Федоров, Иванов, Скрыль, Горб», — прочитал Краснов, низко склонившись над бревном. Остальные подписи были неразборчивы.

«Конечно, искать у нас Иванова, Федорова — что в Корее Кима… Но Скрыль, Горб, да и Сухов — это уже реально!» — мелькнуло в голове.

— Гляди, сынок, не обманула тебя Лукерья, — сказала довольная старушка.

Николай подошел к ней, обеими руками крепко пожал ей руку:

— Спасибо, мать, большое спасибо…

VI

Человека по фамилии Скрыль, в возрасте сорока-пятидесяти лет, искали всюду: и на Сахалине, и в Средней Азии, и в Прибалтике, а проживал он совсем недалеко от Калининской области. Учитывая всю важность объяснений Скрыля, руководство управления одобрило предложение Краснова выехать в Псковскую область для личной встречи с бывшим подчиненным Шевылева.

…В один из июльских дней, между пятью и шестью вечера, сине-красная милицейская машина, немного не доехав до видневшегося на горизонте большого села, затормозила, развернулась и помчалась в обратном направлении. А вышедший из нее человек пошел вперед. Он не торопился, поскольку в запасе еще было время.

Краснов умышленно остановил машину: своим приездом на ней он привлек бы большее внимание односельчан Скрыля. Ему хотелось прийти попозже, чтобы переночевать и продолжить беседу утром, если по каким-либо причинам вечерний разговор сложится неудачно.

Основания для такой предусмотрительности были, потому что на следствии по своему делу Скрыль и словом не обмолвился о Шевылеве и о своей службе под его началом, рассказав лишь о пребывании в так называемой «русской освободительной армии» Власова (РОА).

Подходя к дому, на который ему показали, Николай услышал визгливый скрежет рубанка, затем громкий стук. Хозяин, невысокий, плотный мужчина, выколачивал из инструмента стружки.

— Степан Григорьевич? Здравствуйте, — сказал Краснов, ставя чемоданчик на землю и протягивая руку.

— Он самый, — хмуро ответил тот, в сердцах бросая рубанок на доски и неохотно пожимая ладонь капитана, — 1917 года рождения, беспартийный, судимый в 1945 году к восьми годам военным трибуналом второго гвардейского танкового корпуса, наказание отбыл, судимость снята по амнистии… Что еще от меня нужно?

— Но…

— Может быть, вы скажете, что пришли посмотреть, как я крыльцо обшиваю? — все более раздражаясь, произнес Скрыль. — Да я вашего брата научился по одному виду чуять. На автомобилях, на мотоциклах, на лошадях — сколько в моей хате этих работников перебывало! Вот только на самолете никто не прилетал да пешком не приходил.

— Погоди, Степан Григорьевич. Уж больно ты горяч, да к тому же и негостеприимен. Сам речь толкнул, а мне двух слов сказать не даешь. Со двора гонишь на ночь глядя, — Николай тронул хозяина за рукав, примирительно произнес: — Протоколов составлять не будем, а вот до утра я просил бы разрешения остаться.

— Ночлега за спиной не носят. Хата большая, — буркнул Скрыль, но уже без того раздражения.

Так и потекло время. Капитан сидел на крыльце, а хозяин продолжал возиться с досками, но у него не ладилось: то нож рубанка чересчур глубоко вгрызался в дерево, то выскакивали распорки, так что вскоре он бросил работу, убрал на двор инструмент и позвал приехавшего в дом. Поставил на стол вынутую из печки кашу и принесенную из чулана кринку молока.

— Не побрезгуешь власовским хлебом? — угрюмо спросил он, прижав одной рукой к груди домашнюю ковригу, а другой отрезая от нее толстые ломти.

— Почти такая же. Только та осталась целой… — задумчиво произнес Николай, взглянул на хозяина и понял: тот ничего не забыл.

Краснов сделал вид, что не заметил растерянности Скрыля, стряхнул воспоминания:

— Власовский? Не стал бы. А от трудового, твоего, не откажусь, если угощаешь.

Степан поколебался, вышел и возвратился с головкой лука и початой бутылкой.

— Сын приезжал из армии на побывку. Утром отправил. Мать на станцию повезла, да в городе, видно, и заночует. Как?.. — он показал на посудину.