Аллегра Гудман - Семья Марковиц

• Название: Семья Марковиц
• Автор: Аллегра Гудман
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9953-0247-6, 978-5-7516-1159-0

Американская писательница Аллегра Гудман — лидер, как характеризует ее критика, писателей, вступивших в литературу после Б. Маламуда, С. Беллоу и Ф. Рота.

Сборник рассказов «Семья Марковиц», по сути, роман о трех поколениях американско-еврейской семьи. В лучших традициях еврейского повествования сострадание в нем сочетается с юмором, а зоркость и беспощадность взгляда — с любовью к своим героям. Дедушки и бабушки, иммигранты, торговцы и мелкие предприниматели, и их дети, профессора, литераторы и инженеры, уже наполовину ассимилировались, а вот кое-кто из внуков возвращается к истокам. При этом в отношениях трех поколений непонимание не мешает любви, а раздражение нежности.

Блестящее мастерство, с каким А. Гудман лепит образы своих героев, делает ее книгу чтением, от которого не оторваться.

---

— Это почему же? — наседает на Генри Эдуард, его брат.

— Почему? Да потому, что «Лора Эшли» не имеет никакого отношения к искусству, — отвечает Генри.

— Это розничная торговля, — говорит Эд, жестко и без обиняков.

— Эт-т-то дамские н-н-н…

— Работа есть работа, — говорит Эд.

— Наряды, — выдавливает наконец Генри.

— Ну и что, — говорит Эд, неизменный прагматик. — Я полагал, ты хочешь жить в Нью-Йорке.

— Шорт-Хиллс — не, не, не Нью-Йорк, — вопит Генри. И от дальнейших дискуссий отказывается.

Менеджер у Майкла Спивитца — вот какой путь открылся ему. Не Нью-Йорк, зато искусство. И Генри старается заполучить для галереи подлинник современных художников. Сейчас он готовит выставку потрясающего скульптора не из самых известных, скульптор этот работает в бронзе: отливает формы, похожие на проросшие зерна, из которых разворачиваются побеги, или крохотных человечков — фигурки людей наподобие земных гномов, нарождающихся из одного корня. Генри распростился с Нью-Йорком, сорвал с насиженного места престарелую мать, перебрался в Венис научился водить машину по Лос-Анджелесской скоростной автостраде, хотя одному Богу известно чего ему это стоило, но так и застрял на артрынке.

Он уже выключал свет, когда в стеклянную дверь забарабанили. Барабанила женщина, вид у нее был взбешенный, волосы распатлались. Генри жестами показал, что галерея закрыта, она жестами же показала, что ей необходимо с ним поговорить, ну он ее и впустил. Как только он отворил тяжелые стеклянные двери, галерею заполнил ее голос, исступленный, с сильным израильским выговором.

— Мой сын! Мой сын в беде!

— Несчастный случай? — спрашивает Генри.

— Да! Да, несчастный случай!

— Где он? — Генри вглядывается в темную улицу.

— Это не авария. Он пропал.

— Не понял, — говорит Генри.

— Вы понимаете иврит? — спрашивает она.

Он качает головой.

— Меня зовут Амалия Бен-Ами, — говорит она. — Я остановилась в «Венис-сэндс». Приехала несколько недель назад из Хайфы с сыном, а теперь он пропал.

— Ваш сын потерялся? Вы позвонили в полицию?

— Да, да. Они ничего не могут делать. Мне нужны вы, чтобы мне помогать.

— Я? — Генри — он в хлопковой индийской рубашке — рассматривает израильтянку. Она же обвешана всевозможными украшениями, при ней огромная кожаная сумка. То, что она говорит, похоже на какую-то бредовую фантазию, но говорит она с расстановкой, с нажимом, так, словно имеет дело с недоумком, который не может уследить за смыслом ее слов, — вот что странно.

— Полиция не может мне помогать, — говорит она. — Моего сына взял Майкл Спивитц. Мой ребенок у него.

— У Майкла Спивитца? — переспрашивает Генри — он опешил.

— Дайте мне вам все объяснять. Ваш наниматель взял моего сына. Он его держит.

— Не может такого быть, — говорит Генри.

Тут она разражается слезами, рыдает отчаянно, точно учительница, которая тщилась объяснить ученикам элементарную задачку, а они так ничего и не поняли.

— Он украл его, — рыдает она, огни проезжающих машин играют на ее раскосмаченных, пламенеющих от хны волосах.

— Да нет, это невозможно, — говорит Генри. — Ерунда какая-то. Мой наниматель не крадет детей.

— Я сказала правду, — говорит она. — У вас есть ко мне недоверие?

— Я ничего не могу понять, — увещевает ее Генри. — Вы расстроены, вы…

Она опускает свою поместительную сумку на пол, вытаскивает из нее бумаги — паспорт, билеты на самолет, письмо на консульском бланке.

— Вот его карточка, — говорит она, протягивая фотографию загорелого, темноглазого подростка. — Его имя Эйтан Бен-Ами.

— Послушайте, — говорит Генри. — Мне пора домой. Давайте я вызову вам такси.

Она, по-видимому, совершенно убита — рыдает взахлеб.

— У вас нет доверия. — Генри ничего не отвечает. — Вы меня не слушаете.

Генри не по себе — они в галерее одни.

— Если ваш сын потерялся, вам следует обратиться в полицию, — говорит он.

— Я сказала: я была в полиции, — вопит она. — Они не помогают.

— Н-н-ну, — заикается Генри, — в таком случае ничего не поделаешь. А сейчас я должен закрыть галерею, мне пора домой. Позвольте вызвать вам такси оно доставит вас в гостиницу.

Она стоит, молчит, пауза тянется бесконечно долго. Стоит, не двигаясь. Генри уже подумывает, что надо бы позвонить в полицию. Здешние полицейские выше всех похвал. Действуют быстро и очень вежливые.

— Я хочу поговорить с раввином, — огорашивает она Генри, голос у нее жалкий.

— В таком случае я вызову раввина. — Генри опрометью кидается к своему столу, принимается названивать в синагоги, значащиеся в телефонной книге под рубрикой «Богослужебные дома». Оставляет сбивчивые послания на разных автоответчиках.

— Говорит Генри Марковиц. У меня тут одна женщина, Амалия Бен-Ами, она остановилась в «Венис-сэндс», ей нужно как можно скорее поговорить с раввином. Она с-с-сильно расстроена.

Кондоминиум Генри, вполне рядовой, белый, снаружи неприметный, но в кухоньке-каюте Генри повесил связки трав, косицу чеснока, вторую спальню заставил до потолка полками, на которых поместил свое собрание книг. В гостиной серый палас от стены до стены почти целиком застелил персидским ковром, раздвижные двери занавесил ниспадающими пышными складками портьерами и сшитым на заказ шелковым ярко-синим ламбрекеном. Стены покрыл старинными гравюрами, на почетном месте, подальше от света, так, чтобы не выцвел, повесил маленький, зато подлинный дюреровский рисунок кролика. Войдя, Генри тут сбрасывает одежду, надевает шелковый халат, напускает горячую ванну. Ему необходимо отмокнуть, необходимо закрыть глаза и изгладить из памяти этот день. Он наливает себе вина, вынимает оставшиеся со вчера кусок грудинки, свеклу и картофель au gratin[12]. Ему, хоть он и живет один, не лень готовить. Он из тех редких людей, которым в охоту приготовить полный обед для себя. Он не жалеет времени, обдумывая аппетитные блюда, красиво сервирует стол, ставит цветы, даже если не ждет гостей. Отменная еда на отменном фарфоре, тонкий хрусталь и старое серебро для него насущны, жизненно важны. Что за жизнь без ужина? Постель без свежего белья? Дом без цветов?

Он садится в ванну, вода обнимает его. Генри рослый, полный, кожа у него розовая, кудрявые волосы уже начали редеть, вокруг глубоко посаженных глаз темные круги — по ночам он допоздна предается научным штудиям. А все оттого, что Генри не перестает следить за литературой по своей отрасли, не перестает работать над статьями, вернее, одной статьей — за полночь, в постели, обложившись подушками. Вода проникает в поры, мышцы расслабляются, он отмякает. И тут звонит телефон. Он закрывает глаза. Звонил же он ей из галереи не так давно, так нет, ей все равно неймется. Телефон звонит одиннадцать раз. Он встает, по нему струится вода, обматывает бедра полотенцем.

— Алло, мама, — говорит он.

— Я купила билеты, — сообщает она.

— Билеты на что?

— Билеты на Йом Кипур, — говорит она.

— Мама, я же тебе сказал: у меня не получится пойти с тобой.

— Я этого не понимаю, — говорит она.

— Я не могу целый день отсутствовать на работе.

— Целый день! Изкор[13]. Полчаса в память папы. И Мори.

— Но, мама же, мне час ехать час туда, час обратно. Я и полдня не могу отсутствовать на работе.

— Если б я могла поехать автобусом… — говорит она.

— Ты не можешь.

— Если б я могла, я б села на автобус. Я сегодня купила билеты. И билеты, как я понимаю, возврату не подлежат.

— Мама, прежде чем покупать билеты, тебе следовало бы поговорить со мной.

— Я говорила с тобой.

— И что я тебе сказал? — Генри устал: ей хоть кол на голове теши.

— То же, что и сейчас.

— Тогда зачем ты купила билеты, раз я сказал что не пойду?

— Потому что ты должен пойти, — говорит Роза. — Один день в году ты должен оставить все дела и подумать.

— Я и так думаю о папе, — говорит Генри.

Он, и правда, последнее время много думал об отце. Они с психотерапевтом последние полтора года часами разбирались в отношении Генри к отцу.

— Ты должен подумать обо мне, вот о ком, — говорит Роза.

— Мама, я еще не ужинал, — говорит Генри. — Я совершенно измотан, весь день на ногах, вдобавок, похоже, у меня грудинка перестоится.

Утром, в галерее, Майкл говорит:

— Генри, у тебя усталый вид.

— Майкл, вечер вчера выдался хуже некуда. Сюда ворвалась какая-то тетка, искала тебя. Психопатка, не иначе, все твердила, что у нее пропал сын, что он у тебя. Я дважды чуть было не позвонил в полицию. Опасался: не ровен час — она выхватит пистолет.

— A-а, я ее знаю, — говорит Майкл. — Мне уже не одну неделю нет от нее житья. — Майкл усаживается за свой стол. — Жаль, что она тебя так напугала. — Майкл — канадец и не вполне избавился от канадского выговора, он светловолосый, высокий, стройный, с блондинистыми усами, голубыми глазами.