Карл Штробль - Кровопускатель

• Название: Кровопускатель
• Автор: Карл Штробль
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

— Верно, верно! — с трудом переводя дух, подхватила сестра Варвара и попыталась повернуться в тесных сенях, однако беспомощно застряла в узком проходе. Ее ленивая душа была облечена телом, за время монастырской жизни втрое прибавившим в весе, и нелегко мирилась с маленькими неудобствами, которые ей доставляла тучность. Она предпочитала уединиться от шумного и неуютного мира за толстыми стенами и покоиться среди подушек, будто страдающая астмой разжиревшая комнатная собачка. Сестра Урсула вспомнила о своих христианских обязанностях, энергично уперлась в заднюю стену и вытолкнула сестру Варвару в маленький садик. Здесь, среди чахлых кустиков, которые выглядели так, словно стыдились опыляться и плодоносить в этих стенах, прогуливались монахини. Фантазерка Доротея превратила смородиновые кусты в сады Армиды, а скупую тень единственной кривой груши в девственный мрак цейлонского леса. Острой на язык Агате все нехитрые события и редкие случайности этого маленького мирка давали пищу для язвительных замечаний и насмешек, которым покорная Анастасия, из какой-то странной потребности к унижению, намеренно себя подставляла. Их мирила хлопотливая Текла, вечно снедаемая жаждой деятельности. Меланхоличная Ангелика бродила среди сестер с опухшими от слез глазами, будто воплощение неотвратимого несчастья, и ей, одержимой страстью к покаянию, доставляло удовольствие ходить босиком по усыпанной колючим гравием дорожке. Все комнаты и садик бывшего патрицианского особняка пропитывал дух абсолютной бесполезности, разжигавший кровь этих женщин, пока не возникала необходимость в ланцете врача. И все же где-то в закоулках этого дома, в самых потаенных уголках их душ таился бледный отвергаемый призрак, который едва можно было назвать надеждой на что-то по ту сторону этих стен — сверкающее облаками летнее небо или полную звуков землю под ногами, робкое ожидание, которое напрасно к ним взывало. В настоятельнице Базилии этот Дух Бесполезности, казалось, сосредоточил всю свою силу, и его трезвое равнодушие служило ей щитом, когда приходилось гасить возбуждение сестры Урсулы.

— Твои суждения чересчур горячи и поспешны, дитя мое. Он придет, потому что это его обязанность, если же он медлит к ней приступить, значит, на то есть причины.

Кипящая жаждой деятельности сестра Текла протиснулась между двумя смородиновыми кустами и принялась с жаром убеждать подруг все-таки послать ему весточку, а склонная к меланхолии Ангелика высказала мрачное предположение, что доктор Эузебиус умер. Охваченные едва сдерживаемым возбуждением, сестры обступили настоятельницу, и даже Доротея вынырнула из сумрачных дебрей своего цейлонского леса. Все трепетали в ожидании этого маленького события, являвшего пик жизни целого месяца, и общее желание сделало их на редкость единодушными: вздохи покорной Анастасии и пыхтение флегматичной Варвары выражали то же, что и молчание обычно язвительной Агаты.

Наконец треньканье колокольчика, зажатого в каменной руке Адама, возвестило вступление на сцену доктора Хофмайера и побудило монахинь принять вид напускного равнодушия.

— Благодарение Богу, — шепнула Урсула Текле и прибавила с довольным кивком, — наш маленький кровопускатель все-таки явился! — после чего изобразила безмятежное ожидание.

Тем временем доктор с улыбкой шагнул к настоятельнице и поклонился, прося прощения за свое опоздание.

— Меня задержали дела…

— Дела! — благоговейно вздохнула сестра Текла.

— … и, надеюсь, нет необходимости заверять мою досточтимую благодетельницу и почтенных сестер, что лишь действительно серьезные и неотложные negotia могли помешать исполнению обязанностей, которые в моем нелегком ремесле представляются настоящим оазисом посреди пустыни.

— О, мы умеем ждать, это потерпит, — промолвила настоятельница, смущенно касаясь четок, которые висели у нее на поясе.

— Впрочем — о чем да будет мне позволено заявить без ложной скромности — на основе долгих изысканий я пришел к заключению, что целесообразно и даже необходимо посредством небольшого промедления, если можно так выразиться, еще немного подогреть кровь, так сказать, довести ее до кипения, дабы снять с поверхности всю пену и разом удалить нечистоту. Для сестер, из которых та или другая каждую неделю несла дежурство на кухне, это прозвучало весьма убедительно.

— Как вам будет угодно, господин доктор, — кивнула настоятельница и прошла вперед, а доктор, как обычно, сопровождал ее на расстоянии полушага. Сестры гурьбой последовали за ними, и черные одеяния зашелестели между кустами, словно ропот нетерпения. У входа в трапезную доктор с низким поклоном пропустил процессию вперед. Сам он вошел последним и, убедившись, что все в сборе, с довольной улыбкой затворил дверь. Здесь, в четырех голых беленых стенах полным ходом шли необходимые приготовления: операционное кресло с мягкой обивкой раскрыло свои объятия, тазик важно круглился, готовый принять сцеженную кровь, а белые платки, казалось, истосковались по алому цвету жизни. Даже вода в большом чане трепетала в ожидании и по поверхности ее разбегались круги, а в центре всего этого, окруженный сестрами, священнодействовал доктор Хофмайер, раскладывая на маленьком столике свои сверкающие инструменты. "Как странно он позвякивает ножами", — вполголоса заметила Доротея, на что язвительная Агата фыркнула: "Музыка врача!"

Эузебиус Хофмайер повернулся к ней так стремительно, что разом остудил все ее ехидство.

— Музыка врача, досточтимая сестрица? А почему бы врачи не могли сочинять музыку? Мои исследования проникли в человеческую природу глубже, чем у моих коллег, и позволили установить связь между музыкой и медициной: ведь музыка — это движение так же, как и процесс жизни, а подобное воздействует на подобное. Внезапно сестрам почудилось, будто его голос, точно странное пение, заполняет все уголки просторной залы и рождает там новые звуки, а над этой завораживающей симфонией царило острое, возбуждающее позвякивание ланцета, пока сквозь экстаз монахинь не прорвался крик настоятельницы:

— Образ… кто отвернул образ?

В самом деле: изображение распятого Спасителя, небесного жениха девиц, нашедших здесь убежище от мирской суеты, писаное искусной рукой мастера Бургмайерса и бдевшее над трапезами женщин, висело теперь обращенное ликом к стене. Эузебиус Хофмайер с невозмутимой улыбкой стоял посреди перепуганных сестер, наблюдая за тем, как настоятельница подошла к образу и повернула лик Спасителя обратно к зале. Потом, словно изнуренная тяжким усилием, она, пошатываясь, вернулась на свое место и содрогнулась от ужаса, так как лицо врача предстало ей вдруг странно изменившимся. Его челюсти выдвинулись вперед, а тонкие губы растянулись, обнажив два ряда острых зубов, которые скрежетали, словно зубья пилы. Рука с понюшкой табаку застыла у носа, похожего на нос летучей мыши, и в пустых глазницах над костлявыми щеками напрасно искала она проблеска жизни, но как будто заглянула в подобные долгим, наполненным стенающими голосами ночам глаза Тьмы. Сестры, привыкшие во всем следовать за настоятельницей и легко поддающиеся внушению, замерли на месте, увидев, что Базилия оцепенела. Липкая жаба страха внезапно стиснула им горло и стала пухнуть внутри, мучительно затрудняя дыхание. И тогда все призраки снедавших их желаний набросились на них, кривляясь, дергая за покрывала и одежду, и принялись хлестать их души плетью грехов.

Тем временем Эузебиус Хофмайер изменился еще больше, окончательно утратив сходство с чопорным ученым, а отбрасываемая им гигантская тень, казалось, вытеснила из трапезной весь свет. Яркие солнечные узоры на полу и стенах поблекли, утратив свою изящную четкость, заметались в муке, отпрянули, испуганные, искаженные, проползли, как истерзанные уродливые существа, по красным и белым плитам и наконец вырвались через окна на свободу, где были поглощены студнем: воздух в саду внезапно помутнел и, загустевший, струился вокруг кустов и деревьев так, что они казались погруженными в плотную, вязкую массу — и каждая веточка, каждый листок были исполнены какой-то болезненной, неправдоподобной рельефности.

— Кровь дарует власть над кровью! — громовым голосом воскликнул лже-Хофмайер и, схватив сестру Теклу за шею, вонзил ей в кожу свои железные когти так, что из ранок брызнули тонкие струйки крови.

Раздался вопль, громкий, пронзительный, отчаянный.

— Образ… образ!

Изображение Спасителя снова было повернуто ликом к стене. Тогда сестры поняли, что Господь их покинул, и отныне они преданы во власть другому жестокому господину. Базилия и еще несколько монахинь бросились к двери, но дверная ручка не подчинилась настоятельнице и, словно гадюка, ужалила ее в руку. Все завитки и резные украшения топорщились, по-змеиному выгибая спины, разевали маленькие дымящиеся пасти и злобно шипели. Те же сестры, которые пытались выбраться через окна и укрыться в саду, увязли в сгустившемся, клейком воздухе и бились в нем беспомощно, будто мухи, угодившие в паутину. Чудовищно изменившийся Эузебиус Хофмайер следил за отчаянными усилиями монахинь, и на его тонких губах над скрежещущими зубьями пилы играла насмешливая улыбка. Под ехидную, хихикающую музыку ножи и ланцеты выстроились парами на столике для инструментов и, позвякивая, танцевали гротескный менуэт.