Анатолий Азольский - Кандидат

• Название: Кандидат
• Автор: Анатолий Азольский
• Жанр: Современная проза

---

С этим списком он добрался на метро до трамвая 11-го маршрута, поехал в сторону Богатырского моста; светило солнышко, погода великолепная, на аллеях Измайловского парка суетились любители книг, товар держа под полой или преспокойно покуривая с заткнутым в карман списком того, что нужно им или что имеется для продажи либо здесь, либо в месте, о котором договорятся. Книгами, короче, торговали заочно, милиция временами свирепствовала; Вадим ухитрился, однако, за сорок рублей купить двухтомник Гамсуна и сунуть его под свитер, недавно приобретенный за сто шестьдесят пять и ничем не отличавшийся от того, что некогда лежал в шкафу чуть выше Ирининой полки.

Довольный покупкой, походил еще по аллее, усмехнулся было при виде продаваемых лыж, но вспомнилось: точно такие же стояли на балконе трехкомнатной квартиры, незаконно занимаемой сейчас латышами, а ботинки лыжные — в прихожей, на верхней полке обувного комода. Но в список отобранных у него вещей лыжи не попали! Недоразумение вышло! Надо было немедленно исправлять оплошность, давнюю забывчивость!

Он свернул от аллеи на тропку, примостился на каком-то ящике, достал полный список (он постоянно таскал его с собой в напоминание о цели жизни), стал вносить коррективы: вписал и ботинки лыжные, и сами лыжи, и мазь лыжную, название которой запамятовал, потому и ограничился кратким «м. л.?». Затем достал «книжный» список, тот тоже подвергся изменениям: надо было подкупить и какую-нибудь брошюрку о правильном уходе за спортинвентарем.

Солнце распалилось, ветерок увял, снежок поскрипывал под ногами библиоманов… Хороший денек!

Вот в этот денек вновь судьба свела его с выдающимся человеком редчайшей профессии, но был он не спецом по радиоэлектронике, как Сидоров, а социологом, который случайно оказался позади Вадима, через плечо его глянул на список, многозначительно цыкнул, спросил разрешения вступить в разговор и соболезнующе заявил, что со списком этим — намаешься, в нем весьма редкие книги, найти их в Москве — дело почти гиблое, а некоторые только в Ленинке пылятся, нет их в продаже. Но лично он («Позвольте представиться: Рушников Леонид Сергеевич, социолог… чрезвычайно признателен…») благодарен любезному (Глазычев назвал себя) Вадиму Григорьевичу за ценнейшую информацию, заключенную в стыдливо припрятанном списке. Ведь учет того, что читается в стране, производится только через библиотеки, но какие книги требуются населению, что хотят читать граждане Страны Советов — это тайна, загадка, вот и приходится путем моментальных опросов у мест книготорговли, в том числе и полулегальной, допытывать до правды.

Лет сорок было социологу, излучал он доброту и предупредительность, кое-что подсказывало Вадиму, что Рушников — человек с положением и достатком; обладал социолог и внушающим доверие голосом. В дни, свободные от студенток, Вадим заглядывал в книжные магазины, где однажды испытал злость: какой-то парень, по виду рабочий, из-под носа его выхватил числившуюся в проскрипционном списке книгу. Зачем она ему? Ему пить положено, а не читать!

Эти мысли он выложил социологу, Леониду Сергеевичу Рушникову, который живо возразил: а как же быть с тем, что рабоче-крестьянская и социалистическая страна наша — самая читающая в мире? И получил ответ: 15 процентов населения должны читать только газету «Труд»!

Мысль эта показалась социологу забавной, он тихо посмеялся, уважительно посматривая на Глазычева. А тот, преисполненный доверием к нему, разрешил глянуть на листочки обширного списка. Что ищет Вадим — это мгновенно усвоил социолог и уверенно заявил, что кое-что постарается достать, причем — за весьма умеренную цену. Вопрос в том, как сообщить это.

Вадим продиктовал ему номер своего телефона, который Рушников не стал записывать, поскольку запомнил. Вадим еще раньше отметил выдающуюся память ученого.

— Насколько я понимаю, вы живете где-то в районе метро «Профсоюзная»?

Вадим подтвердил это. И (в нем еще держалась злость на милицию) спросил: а как социологи оценивают отношение советских людей и отдельных граждан к органам общественного порядка? Вот с ним недавно…

И рассказал про обиду, более того — оскорбление, нанесенное ему гнусными сержантами из отделения милиции, — ему, который чуть ли не самолично раскрыл преступление!

Так пылко и гневно высказал обиду, что Рушников встревожился, долго вглядывался в него светлыми добрыми глазами.

— Вы уж простите их, верных слуг государевых… Они ведь не со зла, а по жестокой жизненной необходимости. Есть такое в милиции понятие — инициативное задержание. То есть они сами, сержанты, без подсказки, по внутреннему позыву хватают подозрительных граждан и оказываются правыми, граждане-то — преступники, в розыске. За такие инициативы и премии дают, и в званиях повышают, и в должностях. А если кто-то, как это вы сделали, направил их, навел на преступников — так это ваша гражданская обязанность…

Он сокрушенно покачал головой, скорбя о несовершенстве мира и тупости милиции. Повздыхал. Тепло попрощался с Глазычевым, обещав достать Стендаля и Метерлинка и еще раз попросив книголюба Вадима простить милицию.

— Да и меня тоже простите, пристал вот к вам… Иначе нельзя. Не жалуют разные сержанты науку нашу — социологию. Цифру от книжного товарооборота получат — и думают, что все запросы населения удовлетворены.

12

Что ж, он простил милицию, потому что ему очень понравился новый знакомый, он поверил социологу.

Но и милиция одумалась. Неделю спустя раздался звонок, Вадима приглашал сам начальник отделения, говорил уважительно и так же, как социолог, осуждающе покачивал седой головой. «Еще раз благодарим!» — сказано было. А затем прибавил, — в некотором смущении, — что с Вадимом хотят поговорить товарищи из вышестоящих органов.

Их было двое, этих товарищей, они ожидали его в соседней комнате, было у них какое-то чрезвычайно таинственное и секретное дело к Глазычеву, они даже просунули головы в коридор, прежде чем закрыть дверь для уединенного разговора, посвящать в суть которого воспрещалось кому бы то ни было, о чем они предупредили деловым тоном людей, озабоченных важностью чрезвычайно серьезного разговора. Беда в том, сказали они Глазычеву, что блестяще проведенная, не без участия его, Глазычева, операция по поимке преступников провалена, поскольку обоим задержанным удалось бежать при перевозке их в следственный изолятор. А преступники они опасные, очень опасные, и прикидывались обычными грабителями, чтоб усыпить бдительность милиции. Теперь их надо поймать — и поэтому нужна помощь Глазычева, поскольку он, считай, почти единственный, помнящий в лицо врагов советской власти, потому что преступники, совершая побег, убили обоих сержантов, тех, кто участвовал в задержании их. Согласен ли Глазычев Вадим Григорьевич помочь органам общественного порядка изловить злостных врагов?

Можно бы и не спрашивать, Глазычев от помощи отказаться не посмел. Ему протянули листок бумаги с машинописным текстом, обязывающим Глазычева Вадима Григорьевича информировать органы правопорядка в случае, если он встретит и опознает виденных и опознанных им 14 декабря 1983 года преступников. И бумагу эту он подписал, запомнив номер телефона, у которого не спит и не дремлет сотрудник, руководящий поимкой врагов советской власти.

Товарищи тепло простились с ним, а Вадим, из милиции выйдя и пройдя пару кварталов, не удержался и расхохотался. Экие дурачки! Ну и кретины! Сержанты, которые будто бы убиты, живы и здоровы, толстые ряшки их мелькнули, когда он подходил к отделению милиции. Потому-то и предложили ему два товарища переехать в другой район, если поиски беглецов затянутся. В тот, где ориентировочно прячутся преступники. Дурачки полные! Бумагу ему подсунули на подпись — ему, которого однажды обманул адвокат. Поэтому так тщательно изучил он текст. Ничего обязывающего или вредящего в бумаге нет. Можно утешения милиции ради раз в два месяца позвонить и доложить: нет, не встречались похожие на преступников люди. Да и преступников никаких нет, это уж точно. Просто милиции надо сохранить, так сказать, лицо, убрать подальше человека, который истинный герой, а не эти красномордые сержанты.

Вновь судьба протянула ему руку помощи, и грех было бы не отвечать ей взаимностью, в очередной раз призывая себя к бдительности. О скором переезде надо помалкивать, и позвонившему социологу Вадим ни слова не сказал о грядущем.

А встретились у метро «Кутузовская», посидели на скамейке, социолог принес обещанное — три книги из списка, не очень дешево, но и не так уж дорого. «Это мой домашний», — протянул Рушников клочок бумаги с телефоном. Поинтересовался, вносит ли Глазычев, глаголя студентам о законах физики, святую и чистую струю высокой нравственности.

Ответа не получил. Вопрос безобидный и его не касающийся, и все же вошло в Глазычева сомнение: каким-то путем догадывался социолог о возможном переселении, не хотел обрыва связи, расчетливо давал свой телефон.