Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

• Название: Голод (пер. Химона)
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Гамсун (Hamsun) — псевдоним. Настоящая фамилия Педерсен (Pedersen) — знаменитый норвежский писатель, лауреат Нобелевский премии (1920). Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).

---

Гдѣ же мнѣ найти убѣжище на ночь? Неужели ингдѣ не было такой норы, куда я могъ бы забраться и спрятаться до утра? Гордость мѣшала мнѣ вернуться въ свою прежнюю квартиру; мнѣ даже не могло прійти въ голову. взять обратно свое слово, я оттолкнулъ съ возмущеніемъ эту мысль отъ себя, и мысленно улыбнулся маленькой красной качалкѣ. По ассоціаціи идей, я очутился вдругъ въ комнатѣ на Хегдехангенѣ, въ которой я когда-то жилъ; на столѣ я увидѣлъ блюдо съ толстыми бутербродами, измѣнившими свой видъ и превратившимися въ бифштексы, соблазнительные бифштексы… бѣлоснѣжная салфетка, масса хлѣба, серебряный приборъ. Затѣмъ открылась дверь: вошла моя хозяйка и предложила мнѣ еще чаю…

Самообманъ и глупыя мечты! Я говорилъ себѣ, что, если я теперь что-нибудь съѣмъ, въ моей головѣ опять все перепутается, лихорадка овладѣетъ моимъ мозгомъ, и мнѣ опятъ придется бороться съ сумасшедшими фантазіями. Я не могъ переноситъ никакой пищи, — такой ужъ я былъ, это была моя особенность, странность съ моей стороны.

Но можетъ быть до вечера я еще и найду гдѣ-нибудь убѣжище. Это было не къ спѣху; въ худшемъ случаѣ, я могъ бы отыскать себѣ мѣсто въ лѣсу, всѣ окрестности города были къ моимъ услугамъ, ночи еще не очень холодныя.

Передо мной разстилалось море въ грузномъ покоѣ. Корабли и широконосые, неуклюжіе паромы бороздили свинцовую поверхность, рѣзали полосы направо и налѣво; дымъ пароходовъ валилъ тяжелыми клубами. Стукъ машинъ глухо разносился въ сыромъ воздухѣ.

Ни солнца, ни вѣтра; деревья были мокрыя, а скамейка, на которой я сидѣлъ, холодная и скользкая. Время проходило, а я все продолжалъ мечтать, спина моя совсѣмъ похолодѣла; вскорѣ я замѣтилъ, что глаза мои закрылись. И я оставилъ ихъ закрытыми…

Когда я проснулся, вокругъ меня было совсѣмъ темно; оглушенный и иззябшій, я схватилъ свой свертокъ и началъ бѣжать. Я шелъ все быстрѣй и быстрѣй, чтобы согрѣться, потиралъ руки, растиралъ колѣни, потерявшія всякую способность ощущенія, и поднялся къ пожарной части. Было девять часовъ, — я проспалъ нѣсколько часовъ.

Что мнѣ теперь предпринять! Куда-нибудь нужно же мнѣ дѣваться. Я стою и смотрю наверхъ, на пожарную каланчу, и размышляю, не удастся ли мнѣ проникнуть въ коридоръ, улучить минуту, когда стража повернется ко мнѣ спиной. Я поднимаюсь наверхъ и хочу завязать разговоръ съ часовымъ; онъ дѣлаетъ мнѣ на караулъ и ждетъ, что я ему скажу. Этотъ приподнятый топоръ, обращенный ко мнѣ лезвеемъ, какъ будто пронизываетъ мои нервы холоднымъ ударомъ; я нѣмѣю отъ ужаса передъ этимъ вооруженнымъ человѣкомъ и невольно дѣлаю шагъ назадъ. Я ничего не говорю, но отхожу отъ него; чтобы соблюсти приличіе, я провожу рукой по лбу, какъ будто что-то забылъ. Очутившись внизу на тротуарѣ, я чувствую себя свободнымъ, какъ будто только что избавился отъ страшной опасности. Я пошелъ скорѣе.

Мнѣ было холодно и голодно, на душѣ у меня было какъ-то нехорошо. И я побѣжалъ по улицѣ Карла Іоганна, ругаясь вслухъ и нисколько не безпокоясь о томъ, что меня всѣ слышали. Внизу у зданія Стортинга, какъ разъ у перваго льва, по какой-то ассоціаціи мыслей мнѣ; вспомнился одинъ художникъ, котораго я какъ-то разъ спасъ отъ пощечины въ Тиволи и послѣ этого раза два я посѣтилъ его. Я прищелкнулъ пальцами, спустился по Торденскольдгаде и, отыскавши дверь съ надписью «Захарій Гартель», постучался.

Онъ самъ открылъ мнѣ; отъ него пахло пивомъ и табакомъ до противности.

— Добрый вечеръ! — сказалъ я.

— Добрый вечеръ! Ахъ, это вы? Но, чортъ возьми, зачѣмъ вы приходите такъ поздно? При вечернемъ освѣщеніи это совсѣмъ не то. Съ тѣхъ поръ, какъ вы были, я приписалъ еще одинъ стогъ сѣна и кое-что подмазалъ. Это нужно смотрѣть при дневномъ освѣщеніи. Смотрѣть ее теперь нельзя.

— Но все-таки покажите мнѣ ее, — сказалъ я. Собственно говоря, я совсѣмъ не зналъ, о какой картинѣ идетъ рѣчь.

— Сейчасъ невозможно, — возразилъ онъ, — все кажется желтымъ. И потомъ вотъ еще что. — Онъ наклонился ко мнѣ и шепотомъ сказалъ:- У меня сегодня вечеромъ одна женщина, такъ что это неудобно.

— Ну да, если такъ, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи.

Я пожелалъ покойной ночи и вышелъ.

Значитъ, другого исхода не было, какъ только поискать себѣ мѣстечко въ лѣсу. Если бы только земля не была такъ ужасно сыра. Я потрогалъ свое одѣяло и началъ свыкаться съ той мыслью, что мнѣ придется ночевать на открытомъ воздухѣ. Я такъ много мучился съ городскими квартирами, я такъ отъ всего этого усталъ, что для меня было наслажденіемъ покориться судьбѣ и прекратить безцѣльную бѣготню по улицамъ, безъ единой мысли въ головѣ.

Я пошелъ въ университетскимъ часамъ, увидѣлъ, что было уже 10 часовъ, и снова вернулся во внутренній городъ. На Хегдехангенѣ я останавливался передъ нѣкоторыми гастрономическими магазинами, въ окнахъ которыхъ были выставлены съѣстные припасы. Подлѣ круглаго французскаго хлѣба лежала и спала кошка, около нея стоялъ горшокъ съ саломъ и нѣсколько стакановъ съ кашей. Я постоялъ нѣкоторое время, разсматривалъ ѣду, но вспомнилъ, что у меня нѣтъ, на что купитъ ее, и пошелъ прочь. Я шелъ медленно, шагъ за шагомъ, пока не добрался до городского буковаго лѣса.

Здѣсь я сошелъ съ дороги и присѣлъ, чтобы отдохнуть. Затѣмъ я сталъ разыскивать удобное для ночлега мѣсто; я собралъ немного вереску и и можжевельнику и приготовилъ себѣ ложе на пригоркѣ,гдѣ было болѣе или менѣе сухо; затѣмъ я открылъ свой свертокъ и досталъ одѣяло. Я чувствовалъ себя усталымъ и разбитымъ отъ долгаго пути и потому тотчасъ же улегся спать, но долго ворочался съ боку на бокъ, располагаясь поудобнѣе; ухо все еще болѣло, оно опухло отъ удара, и я не могъ на немъ лежать. Сапоги я снялъ и положилъ подъ голову, прикрывъ ихъ бумагой отъ Земба.

Величавое настроеніе мрака царило вокругъ меня; все было тихо; но наверху въ вышинѣ раздавалась вѣчная пѣсня, вѣяніе вѣтра, далекій, беззвучный, неумолкающій шумъ. Я такъ долго прислушивался къ этому нескончаемому, болѣзненному вздоху, что трепетъ овладѣлъ мной… То были, можетъ быть, симфоніи катящихся надо мною міровъ, гармонія сферъ.

— Къ чорту! — воскликнулъ я и громко разсмѣялся, чтобы придать себѣ храбрости. — Это не что иное, какъ совы.

И я вставалъ и снова ложился, надѣвалъ сапоги и ходилъ взадъ и впередъ въ темнотѣ, боролся и мучился въ страхѣ и досадѣ до самаго разсвѣта, когда, наконецъ, заснулъ.

* * *

Было уже совсѣмъ свѣтло, когда я раскрылъ глаза; мнѣ казалось, что скоро полдень; я надѣлъ сапоги, свернулъ одѣяло и пошелъ обратно въ городъ. И сегодня опять не было солнца, я мерзъ, какъ собака, ноги мои совсѣмъ окоченѣли, а глаза слезились, какъ будто перестали переносить дневной свѣтъ.

Было 3 часа. Голодъ начиналъ давать себя знать; я совсѣмъ изнемогъ, по временамъ меня тошнило. Я повернулъ къ паровой столовой, прочелъ вывѣшенное меню, пожалъ плечами, какъ будто вовсе не ѣлъ солонины; а оттуда я пошелъ внизъ на желѣзнодорожную площадь.

Вдругъ у меня страшно закружилась голова; я пошелъ дальше и не хотѣлъ обращать на это вниманія, но мнѣ становилось хуже и, въ концѣ концовъ, пришлось присѣстъ на лѣстницу. Во всемъ моемъ существѣ происходила какая-то странная перемѣна. Мнѣ казалось, будто внутри меня что-то сдвинулось, или порвалось какая-то ткань въ моемъ мозгу. Я глоталъ воздухъ и продолжалъ сидѣть. Я былъ въ полномъ сознаніи, потому что я ясно чувствовалъ боль въ ухѣ и, когда мимо меня прошелъ какой-то знакомый, я тотчасъ же всталъ и поклонился ему.

Что это еще за мучительное чувство, присоединившееся къ всѣмъ другимъ?.. Было ли это слѣдствіемъ того, что я спалъ на холодной землѣ? Или причиной этому было то, что я еще не завтракалъ… Собственно говоря, такъ жить совершенно безсмысленно, клянусь Христомъ! Я не понимаю, чѣмъ я заслужилъ это преслѣдованіе судьбы. Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что я могу сдѣлаться мошенникомъ и отправиться съ одѣяломъ въ погребокъ «дяденьки». Я могу заложить его за крону и за эту цѣну получить три роскошныхъ обѣда, а потомъ продержусь какъ-нибудь на водѣ, пока подыщется что-нибудь, а Гансу Паули придется что-нибудь выдумать. Я уже былъ на дорогѣ къ лавочкѣ, но остановился передъ входомъ, нерѣшительно покачалъ головой и повернулъ назадъ.

Чѣмъ больше я удалялся, тѣмъ радостнѣе становилось у меня на душѣ, что я вышелъ побѣдителемъ изъ этого тяжелаго испытанія.

Сознаніе, что я еще могу быть чистымъ и честнымъ, вскружило мнѣ голову, дало мнѣ удивительное удовлетвореніе; у меня есть характеръ, я свѣтлый маякъ среди житейскаго моря, вокругъ котораго носятся лишь одни обломки кораблей.

Проѣсть чужую собственность, а вмѣстѣ съ нею пожрать и собственное къ себѣ уваженіе, запятнать душу; первымъ грязнымъ поступкомъ, назвать себя мошенникомъ и потупитъ взоръ передъ собственнымъ приговоромъ. Никогда! Впрочемъ, у меня и не было этого серьезнаго намѣренія, мнѣ даже не приходило это въ голову; нельзя же быть отвѣтственнымъ за отрывочно мелькающія мысли, въ особенности: когда такъ ужасно болитъ голова, и когда такъ усталъ изъ-за одѣяла, принадлежащаго чужому человѣку.