Николай Каронин-Петропавловский - Несколько кольев

• Название: Несколько кольев
• Автор: Николай Каронин-Петропавловский
• Жанр: Русская классическая проза

КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.

Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).

В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.

---

У него съ рабочими заведенъ былъ порядокъ: едва онъ показывался, какъ мужики, словно по командѣ, должны были снимать передъ нимъ шапки. Съ нанявшимся въ имѣніе человѣкомъ онъ обходился какъ съ крѣпостнымъ, безпрестанно придираясь и давая при случаѣ хорошіе подзатыльники. И отшлепанный никогда не жаловался, считая за Рубашенковымъ полное право бить, разъ ему удалось получить въ руки палку. Для всѣхъ безнаказанность Рубашенкова подтверждалась ежедневными фактами.

Рубашенковъ одѣвался въ тонкое сукно, въ скрипучіе сапоги, «при часахъ», тогда какъ раньше на его одеждѣ лежало нѣсколько десятковъ заплатъ. Рубашенковъ больше уже не ходилъ, а ѣздилъ. Крестьяне такъ и видѣли его въ двухъ видахъ: или стрѣлой пролеталъ по улицѣ, или стоялъ на работахъ «при часахъ», причемъ презрительно оглядывалъ своихъ людей. Все это поражало. Наконецъ, видѣли, что съ сильными міра сего онъ обращался за панибрата. На старосту, напримѣръ, онъ и глядѣть не хотѣлъ, какъ послѣдній на юлилъ передъ нимъ. Съ неменьшимъ пренебреженіемъ онъ относился къ старшинѣ, когда въ волости писали условія съ рабочими, которыхъ законтрактовывала контора. Рубашенковъ то и дѣло покрикивалъ на старшину: «Пошевеливайся, другъ!» — и имѣлъ такой видъ, что онъ очень гнѣвается. Видѣли, что, идя по улицѣ съ урядникомъ, онъ громко хохоталъ, хлопая того по плечу. Это урядника!

Никто не могъ отдать себѣ яснаго отчета, почему онъ пугается Рубашенкова. Послѣдній никогда не обсчитывалъ сверхъ мѣры, расплачивался аккуратно. Просто было отчего-то боязно. Онъ поражалъ. Иногда давъ зуботычину, платилъ деньгами получившему ее. Но это было рѣдко. Всего чаще онъ пускалъ пыль въ глаза: сорилъ кучами денегъ, издѣвался, мучилъ словами и вездѣ держалъ себя нагло. Это была свинья, посаженная негодными обстоятельствами за столъ совсѣмъ съ ногами.

Дѣло было вечеромъ. Окончивъ пилку, Тимоѳей пошелъ въ сарай, гдѣ обыкновенно въ это время Рубашенковъ подводилъ счетъ. Наступали уже сумерки, тѣни легли по угламъ сарая, и Тимоѳей едва разглядѣлъ фигуру подрядчика.

— А я къ вашему степенству, — сказалъ беззаботно Тимоѳей, улыбаясь. — Изволите видѣть, примѣтилъ я вонъ тамъ хворостъ и палки, и думаю: дай-ка я пойду къ нимъ, то есть прямо къ вамъ, и попрошу — авось они дадутъ…

— Это еще что за новость? — насмѣшливо возразилъ Рубашенковъ.

— Мнѣ чуть-чуть только… Хворостъ, вижу, зря валяется. Дай, думаю, спрошу у его благородія, т.-е. у васъ.

— Какіе палки и хворостъ?

— Да вотъ они тамъ въ кучѣ. Есть хворостъ, чурбашки, жердочки, вонъ посмотрите… Я и думаю: дай, молъ, думаю, къ его высокоблагородію доложить… — Тимоѳей проговорилъ послѣднія слова робко, думая, не пересолилъ-ли онъ, называя подрядчика высокоблагородіемъ.

— Зачѣмъ же тебѣ такая вещь понадобилась? — спросилъ послѣдній.

— Да ужь мнѣ пригодились бы… Извольте знать, у меня, можно сказать, заплоту нѣтъ при домѣ. Признаться, не на что поставить его… Такъ вотъ я и подумалъ: дай-ка у нихъ попрошу… Мнѣ маненько, а для васъ безъ пользы.

Рубашенковъ все это слушалъ въ полъ-оборота Потомъ снова принялся считать на стѣнкахъ. Онъ былъ безграмотенъ, а потому бухгалтерію велъ на палкѣ, а чаще всего на досчатыхъ стѣнахъ сарая, царапалъ мѣломъ или углемъ длинные ряды какихъ-то знаковъ. Но онъ никогда не ошибался, кто сколько заработалъ. Тимоѳей уже думалъ, что дѣло его не выгорѣло, и собирался уходить, какъ былъ круто остановленъ.

— Подожди тамъ! — сказалъ Рубашенковъ.

Тимоѳей сталъ ждать. Онъ пока занялся оглядываніемъ сарая и замѣтилъ по всѣмъ угламъ массу бутылокъ. По серединѣ сарая стоялъ большой ящикъ, служившій, какъ будто, столомъ, потому что на немъ валялись объѣдки ветчины и огурцовъ; подлѣ этого ящика стоялъ другой, поменьше, замѣсто стула. Подъ ними также навалены были груды пустыхъ бутылокъ. «Должно быть, шибко пьетъ!» — подумалъ Тимоѳей, а до него немногіе рабочіе знали, что Рубашенковъ ночи проводитъ на-пролетъ въ пьянствѣ.

Прошло много времени, прежде чѣмъ Рубашенковъ кончилъ счетъ.

— Такъ ты просишь дерева изъ той кучи? Хорошо, посмотримъ, умѣешь-ли ты заслужить… Вотъ я тебѣ такой урокъ задамъ: пробѣги до кабака и возьми для меня бутылку рому, и обернись сюда всего-на-всего въ десять минутъ. Ежели прибѣжишь вовремя, тогда посмотримъ, стоитъ-ли такой бродяга снисхожденія… Ну?

Тимоѳей при этомъ неожиданномъ предложеніи задумался, хотя во весь ротъ улыбался, но подъ упорнымъ взглядомъ. подрядчика рѣшился.

— Это я могу, — сказалъ онъ весело.

Рубашенковъ вынулъ часы, посмотрѣлъ на нихъ и махнулъ рукой. Тимоѳей пустился что есть духу бѣжать, засучивъ предварительно штаны. До кабака было довольно далеко, но Тимоѳей все-таки во-время прилетѣлъ, тяжело дыша; отъ усталости у него даже глаза были вытаращены. Подрядчикъ не взглянулъ на него, взялъ бутылку, усѣлся возлѣ ящика и выпилъ разомъ объемистый стаканъ рому. Потомъ, изъ-подъ сидѣнія вытащилъ бутылку сельтерской воды и всю ее опорожнилъ. Онъ барабанилъ отъ нечего дѣлать пальцами по столу. Ему, очевидно, было страшно скучно.

Во все это время Тимоѳей стоялъ у входа въ сарай и любопытными взорами наблюдалъ за Рубашенковымъ, думая, что послѣдній уже забылъ о его существованіи. Но тотъ, выпивъ еще стаканъ, тусклымъ взглядомъ оглядѣлъ его съ ногъ до головы.

— А, можетъ, и ты хочешь выпить? — насмѣшливо выговорилъ онъ.

— Ежели вашей милости угодно — отчего же…

— На, пей.

Тогда Тимоѳей, не подходя близко къ ящику, вытянулся и издалека взялъ стаканъ въ руки.

— Ухъ, какая крѣпость! — сказалъ онъ, задохнувшись отъ выпитаго стакана.

— Привыкли сивуху трескать, такъ это для васъ не по рылу! — презрительно замѣтилъ Рубашенковъ.

— Точно что не по рылу. По нашему карману, выпилъ на двугривенный и сытъ. А какая, позвольте спросить, цѣна этому рому?

— Какъ бы ты думалъ? — спросилъ въ свою очередь Рубашенковъ.

— Да я такъ полагаю, не меньше какъ рупь…

Рубашенковъ захохоталъ.

— Пять цѣлковыхъ!

— Б-боже ты мой! — возразилъ Тимоѳей и покачалъ головой.

На лицѣ Рубашенкова отражалось самодовольство.

— А какъ бы ты думалъ, сколько по твоему разуму стоило всего-на-всего мое платье? — спросилъ Рубашенковъ.

— Все дочиста?

— Дочиста, съ головы до ногъ.

— Да какъ бы сказать… Надо думать, полсотни мало…

Рубашенковъ захохоталъ. Потомъ высчиталъ по пальцамъ: пара стоила сотню рублей, часы семьдесятъ, сапоги пятнадцать, картузъ семь, шейный платокъ четыре и т. д.

— Б-боже ты мой! — сказалъ Тимоѳей и покачалъ головой. Нѣсколько минутъ помолчали. Въ сараѣ горѣлъ уже огонь, въ видѣ сальной свѣчки, воткнутой въ расщелину ящика. Мрачные углы освѣтились, но приняли какой-то зловѣщій видъ, наполненкые разбитыми бутылками, пробками и объѣдками закусокъ. На стѣнахъ отъ колебанія пламени прыгали знаки Рубашенкова, нацарапанные мѣломъ и углемъ. Рубашенковъ молча пилъ. И чѣмъ больше онъ пилъ, тѣмъ видъ его дѣлался скучнѣе и наглѣе. Тимоѳеемъ, все стоявшимъ у входа, овладѣлъ смутный страхъ передъ этимъ пьянѣвшимъ человѣкомъ, хотя у него у самого шумѣло въ головѣ передъ этою мрачною обстановкой.

— Такъ какъ же, хочется тебѣ получить изъ ентой кучи? — спросилъ Рубашенковъ, обративъ помутившіеся глаза на Тимоѳея.

— Да, ужь дайте… Что для васъ составляетъ?…

— А очень хочется? Ну, чѣмъ же ты меня поблагодаришь?

— Я бы услужилъ… по гробъ жизни!

— Ты! Такой нищій пролетай! Ха, за!… Какъ тебя звать?

— Тимоѳей.

— Значитъ, Тимошка, Тимка. Ладно. Такъ ты, Тимка, полагаешь, что по гробъ жизни?… А знаешь, кто ты передо мной? Вѣдь все одно червякъ? Ну, скажи, червякъ ты? Иначе прогоню.

— Точно что по нашему необразованію… — прошепталъ испуганно Тимоѳей.

— Нѣтъ, ты скажи прямо — червякъ? — зловѣще повторилъ Рубашенковъ.

— Оно, конечно…

— Молчать! Отвѣчай прямо — червякъ?

— Ну, червякъ… — дрожащимъ голосомъ, сквозь зубы проговорилъ Тимоѳей.

— Хорошо. Такъ вотъ эдакій червякъ, котораго ничего не составляетъ растоптать, вздумалъ услужить мнѣ? Эдакая вотъ козявка? Чисто что козявка. Вотъ хочу — дамъ тебѣ сору, который тебѣ понравился, а не захочу — прогоню. А захочу — сейчасъ вотъ дать тебѣ плевокъ въ самую что называется образину — и плюну. Вотъ смотри.

— Нѣтъ, ужь позвольте, я на это согласія не имѣю! — торопливо залепеталъ Тимоѳей и пятился задомъ къ выходу.

Рубашенковъ захохоталъ.

— Не пугайся. Не плюну. На, вотъ, пей! — Рубашенковъ налилъ стаканъ и заставилъ Тимоѳея выпить.

Рубашенковъ разыгрался. Что-то отвратительное, какъ бредъ, происходило дальше. Прежде всего, Рубашенковъ сжегъ зачѣмъ-то передъ самымъ носомъ Тимоѳея одну ассигнацію, а другую швырнулъ въ Тимоѳея. Онъ требовалъ, чтобы послѣдній забавлялъ его. Просилъ сказать его какую-нибудь такую гнусность, отъ которой сдѣлалось бы стыдно. Тимоѳей сказалъ. Потомъ онъ заставилъ его представить, какъ можно прыгать на четверенькахъ. Тимоѳей принялся прыгать, бѣгая на рукахъ и ногахъ по сараю, и лаялъ по-собачьи. Онъ самъ вошелъ во вкусъ. Прыгая по полу и лая, онъ затѣмъ уже отъ себя, безъ всякой просьбы со стороны Рубашенкова, представлялъ свинью, хрюкалъ, показывая множество другихъ штукъ. Но когда онъ обнаружилъ неистощимый запасъ разныхъ штукъ, принимая на себя всевозможныя роли, Рубашенковь мало-по-малу пьянѣлъ; у него уже слипались глаза; онъ уже неподвижно сидѣлъ и не видѣлъ ничего изъ того, что представлялъ Тимоѳей.