Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

• Название: Снизу вверх
• Автор: Николай Каронин-Петропавловский
• Жанр: Русская классическая проза

КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.

Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).

В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.

---

Михайло зналъ, что главное его наслѣдство отъ отца — долги, отъ которыхъ нѣтъ нигдѣ спасенья. Но приходили мимолетныя минуты, когда онъ думалъ объ отцѣ съ сожалѣніемъ. Жалко и обидно становилось за этого поломаннаго человѣка. Мяхайло желалъ чѣмъ-нибудь удружить ему, помочь, усладить его горькую долю. Къ нему приблизилась уже старость, силы его видимо слабѣли; отъ всего сердца Михайло придумывалъ способы успокоить его на концѣ жизни. Въ эти мгновенія Михайло дѣлался спокоенъ, почти нѣженъ, ласково говорилъ съ семействомъ, не привыкшимъ вообще слушать его разговоры. Дѣдушку онъ переставалъ дразнить, сестрамъ покупалъ гостинцы, въ видѣ платковъ. Съ матерью обходился въ особенности хорошо, старался всѣми силами услужить ей и разъ купилъ ей кожаные башмаки. Когда мать растрогалась отъ такой ласки, онъ почувствовалъ себя на минуту счастливымъ.

Но такія минуты улетали, какъ дымъ, разгоняемый дѣйствительностью. Внутри его снова поселился волкъ.

Долго онъ не могъ собраться сходить въ волость и къ Трешникову, чтобы узнать количество отцовскихъ долговъ, но, наконецъ, нашелъ время. Сперва онъ отправился въ волость. Тамъ ему показали все. Сказанная цифра была такъ велика, что даже онъ съ невольнымъ страхомъ проговорилъ: „Ухъ, какая прорва!“ Впрочемъ, черезъ минуту успокоился. Этотъ долгъ не очень пугалъ его и не много онъ думалъ о немъ. Выходя изъ правленія, онъ сказалъ: „Чортъ съ нимъ!“

Не то вышло у него съ Трешниковымъ. Михайло чувствовалъ ко всей этой семьѣ непреодолимый страхъ, несмотря на свою смѣлость и негодованіе. Еще мальчишкой онъ дрался до крови съ сыномъ Трешникова, сверстникомъ своимъ. Онъ не любилъ этого плаксу, и тогда уже Гаврюшка, какъ его звали, всегда возбуждалъ въ его кулакахъ зудъ. Бывало, Мишка то дастъ ему въ носъ хорошаго тумака, то повалитъ на землю и прибьетъ. Гаврюшка былъ, однако, коварный мальчишка; онъ ревѣлъ, когда на него насѣдалъ свирѣпый Мишка, же, улучивъ минуту, изъ-за угла пускалъ въ голову послѣдняго камнемъ. Сколько разъ Мишка приходилъ отъ него съ разбитою рожей! Теперь они, конечно, не дрались, но ихъ взаимная антипатія еще болѣе усилилась. Михайло видѣть не могъ: этого выхоленнаго и наглаго сынка, державшаго себя заносчиво, съ сознаніемъ, что онъ — наслѣдникъ разбогатѣвшаго мельника. Лѣнтяй и шелопай, онъ уже стыдился черной работы, день-деньской слонялся по дому отца и покрикивалъ на рабочихъ. Онъ принадлежалъ къ той еще не многочисленной, но безпутной деревенской молодежи, которая въ Ямѣ и подобныхъ ей мѣстахъ играла родъ золотой молодежи. Онъ былъ отлично знакомъ со всѣми окрестными увеселительными мѣстами, умѣлъ пить виноградныя вина, курилъ папироски и ходилъ въ смазныхъ сапогахъ. Въ праздничные дни онъ выходилъ на улицу затѣмъ только, чтобы показать деревенскимъ парнямъ и дѣвкамъ свою великолѣпную фигуру, плисовый пиджакъ, смазные сапоги и цѣпочку отъ часовъ. Къ играмъ и разговорамъ молодежи онъ, конечно, не прикасался, смотря на всѣхъ гордо, какъ гусь. Отчего это у всякаго разжирѣвшаго мужика, энергіею проложившаго себѣ путь къ богатству, дѣти почти всегда выходятъ дохлыми и съ зачатками идіотизма? Несомнѣнно, что Гаврило Трешниковъ былъ дохлый идіотъ, которому предстояло послѣ смерти отца наполнить окрестность скотскими поступками.

Михайло, встрѣчаясь съ нимъ и его отцомъ, нарочно не сдвигалъ шапки со лба. Его отецъ былъ крѣпко связанъ съ Трешниковымъ, но въ Михайлѣ это возбуждало только дикія чувства, но не раболѣпство. Онъ явился къ Трешникову поговорить зубъ-за-зубъ. Безъ всякихъ околичностей, онъ спросилъ, въ какой суммѣ повиненъ его отецъ? Трешниковъ велѣлъ подождать на дворѣ. Это ожиданіе продолжалось очень долго, Наконецъ, мельникъ вынесъ зажатыми въ горсти кучу замазанныхъ и рыжихъ клочковъ бумаги, изображавшихъ векселя.

— Вотъ гдѣ сидитъ твой отецъ! Вотъ ихъ сколько, вексельковъ-то! — сказалъ Трешниковъ.

Михайло съ недоумѣніемъ оглядѣлъ горсть засаленныхъ бумажекъ.

— Да ты не хочешь-ли наняться ко мнѣ въ батраки, можетъ, затѣмъ и пришелъ? — спросилъ мельникъ.

— Въ батраки къ тебѣ я не пойду, а хочу знать, сколько на отцѣ ты считаешь? — возразилъ Михайло.

— Ты хочешь платить за отца? Не больно-ли ты прытокъ, парень?

— А сколько годовъ ты еще будешь мучить отца? — спросилъ сдержанно Михайло.

— Ахъ, ты, молокососъ! Да ты бы долженъ въ ноги поклониться мнѣ, что я кормилъ твоего отца! Да я и говорить съ тобой не стану, рвань ты эдакая!

Михайло дико озлился, слушая это.

— Жирный песъ! — наконецъ, проворчалъ онъ, — больше я тебѣ ничего не скажу. Прощай, туша! Попался бы ты мнѣ въ другомъ мѣстѣ… Ну, да прощай!

Михайло вышелъ со двора, не оглядываясь. Онъ понялъ, что отецъ его пропалъ. И поправить его нельзя. Онъ воочію видѣлъ, какъ отецъ помираетъ, задавленный худыми дѣлами. Тогда въ его груди появилось новое чувство, до этой поры не извѣданное имъ: месть.

Съ этого дня онъ уже не любилъ оставаться дома. Появляясь домой, онъ глядѣлъ волкомъ и всѣ семейные боязливо обращались съ нимъ. Достаточно было перваго случая, чтобы сдѣлать его окончательно чужимъ семьѣ.

Какъ-то весной, когда со дня на день въ домѣ Луниныхъ ждали отца съ заработковъ, въ деревнѣ оповѣстили всѣхъ домохозяевъ, что пріѣхалъ старшина изъ волости и приказываетъ всѣмъ собраться на съѣзжую. Домохозяева собрались, но молодежи собралось больше, чѣмъ пожилыхъ мужиковъ. Многіе еще не вернулись съ заработковъ. Пожилые стояли особою кучкой, въ ожиданіи выхода начальства. Они держали себя степенно. Ожидая нагоняя, они заранѣе какъ бы подготовлялись къ своей участи. Въ то же время молодежь обнаруживала всѣ признаки недовольства и роптала, что людей безъ дѣла держатъ столько времени. Пожилые и смирные уговаривали ропщущихъ замолчать, потому что старшина, такъ, сказываютъ, пріѣхалъ сердитый и очень гнѣваться будетъ, если ему станутъ досаждать. Молодежь не унималась и ругала во всеуслышаніе начальника, пока тотъ не вышелъ.

Онъ, дѣйствительно, сердито оглядѣлъ собравшуюся на дворѣ толпу; затѣмъ сказалъ краткую, но сильную рѣчь.

— Эй, вы, идолы, знаете-ли, гдѣ я вчерась сидѣлъ?

Старшина замолчалъ. На лицахъ молодыхъ отразилось недоумѣніе. Но смирные боязливо возразили:

— Какъ же мы можемъ, ваше степенство, знать, гдѣ вы сидѣли?

— „Какъ же мы можемъ знать!“ — передразнилъ старшина. — Въ кутузкѣ я сидѣлъ вчерась — это, чай, можно сообразить!

Въ толпѣ молодежи послышался сдержанный смѣхъ. Но пожилые жалостливо покачали головой.

— Сохрани Богъ! — сказали они.

— Въ кутузкѣ сидѣлъ, въ кутузкѣ, идолы! А черезъ кого? — спросилъ старшина.

— Сохрани Богъ, ежели черезъ насъ…

— Черезъ васъ. Не черезъ кого больше, какъ черезъ васъ!

Въ средѣ молодежи смѣхъ сдѣлался общимъ. Старшина разъярился.

— Вы надъ чѣмъ зубы-то скалитѣ, а? Погоди ужо, я вамъ пропишу смѣхъ… Эй, ребята, заприте ворота! Не смѣть выходить!

Ворота заперли. Лица собравшихся вытянулись.

— Неси, ребята, хворосту! Начнемъ. Господи благослови!

Пожилые сдавались безропотно, но молодежь заволновалась, Послышались рѣзкія возраженія.

— Что же кто мы, ребята, глядимъ, разиня ротъ? — сказалъ это-то.

— Мы, ваше степенство, на это не согласны! — сказалъ другой.

— Взыскивайте съ отцовъ, а мы неповинны! — замѣтилъ Михайло.

— Руки еще коротки, ваше степенство! — сказалъ Щукинъ, ухмыляясь.

— Ахъ, вы, молокососы! Ребята, хватай сперва вотъ этихъ двухъ сорванцовъ! Слава Богу, вспомнилъ: на этого Мишку Лунина уже давно жаловался Трешниковъ. Вотъ ихъ!

Но тутъ вышло невообразимое смятеніе. Михайло съ Ѳедькой вырвались послѣ отчаянной борьбы и бросились къ воротамъ. Вслѣдъ за ними хлынула, какъ буйное стадо, остальная толпа. Ворота сшибли и бросились въ разсыпную, кто куда могъ. Черезъ мгновеніе на дворѣ осталось пять-шесть мужиковъ, да множество шапокъ, рукавицъ и кушаковъ, въ безпамятствѣ брошенныхъ бѣжавшими. Старшина не зналъ, что предпринять ему, и рѣшилъ ѣхать жаловаться.

И выдался же этотъ денекъ для Ямы! Скромная, тихая, почти мертвая деревенька взволнована была неслыханными происшествіями. Послѣ паническаго бѣгства изъ съѣзжей избы ночь всѣми проведена была тревожно. И вдругъ на слѣдующее утро разнеслись изъ конца въ конецъ вѣсти, одна другой изумительнѣе. Одна касалась старшины. Онъ вечеромъ поѣхалъ въ волость, разгнѣванный, но больше удивленный окончаніемъ сходки въ Ямѣ, и рѣшалъ въ умѣ, какую награду припасти для сорванцовъ, устроившихъ ему такую пакость. Дорога его шла по кустарникамъ, продолжающимся вплоть до мельницы Трешникова. Свѣтила луна, виднѣлись звѣзды. Вдругъ, уже возлѣ мельницы, изъ кустовъ, съ противоположныхъ сторонъ дороги, выскакиваютъ разомъ два страшныхъ человѣка. Они были одѣты въ вывороченные шерстью вверхъ тулупы. Лошади, увидавъ такихъ чудовищъ, рванулись въ сторону, телѣжка опрокинулась, кучеръ полетѣлъ въ одну сторону, старшина въ другую. И лишь только онъ палъ на землю, какъ почувствовалъ, что на него кто-то насѣлъ. Онъ безропотно ждалъ своей участи. Но разбойники помяли его немного и слѣзли, сказавъ: „Помни это. Худо тебѣ будетъ, если эти глупости не оставишь, помяни слово!“ Вслѣдъ затѣмъ тулупники скрылись въ кустахъ.