Николай Лейкин - Первый день Пасхи

• Название: Первый день Пасхи
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

В книгу вошли избранные произведения одного из крупнейших русских юмористов второй половины прошлого столетия Николая Александровича Лейкина, взятые из сборников: «Наши забавники», «Саврасы без узды», «Шуты гороховые», «Сцены из купеческого быта» и другие.

В рассказах Лейкина получила отражение та самая «толстозадая» Россия, которая наиболее ярко представляет «век минувший» — оголтелую погоню за наживой и полную животность интересов, сверхъестественное невежество и изворотливое плутовство, освящаемые в конечном счете, буржуазными «началами начал».

---

Н. А. Лейкин Первый день Пасхи

Первый день Пасхи. Утро. У подъезда стоит щегольская двухместная карета. Кровные рысаки нетерпеливо ударяют подковами о камни. На козлах сидит жирный кучер с расчесанной бородой, на колесе примостился дворник и христосуется с ним. К подъезду подходит тщедушный чиновник в поношенном пальто и в зело помятой от времени треуголке.

— Здравствуй, Микитушка, здравствуй! — ласково кивает он кучеру. — Христос воскрес! И похристосовался бы с тобой, да высоко сидишь… Ну, ничего… Считай, на парочку пивца за мной. Не уезжал еще сам-то?

— Проклажается… — отвечает кучер.

Чиновник входит в подъезд. Швейцар отворяет дверь.

— Христос воскрес!

— Воистину…

До крови выбритое лицо чиновника прикладывается к жирным щекам швейцара. Шелестит рублевая бумажка.

— Извини, голубчик, что уж без красненького яичка… В мундир-то положить некуда… Того и гляди раздавишь. Где у вас расписываются-то? Не внизу разве?..

— Наверх пожалуйте! Илья камардин нынче у себя принимает. На наши доходы, изволите видеть, позарился и захотел сам рубли обирать, а от генерала со своей стороны потачка… — отвечает швейцар.

— Эх, Терентий Кузьмич! Не осуждай и не осужден будеши! Ведь и Илье Васильичу тоже питаться надо, а потому все мы люди и человеки… — говорит чиновник, снимает пальто и со вздохом лезет в тощий кошелек за вторым рублем для камердинера. — Вот у меня дома ребятишки: один говорит, папенька дай, другой говорит, папенька дай… Кому сапожонки, кому рубашонку… Ох, трудно жить на свете!..

— Это вы действительно. А фулярчик-то мне к празднику обещали?

— Повремени, голубчик… Вдруг нельзя… Все справлю, все отдам… Нынче тоже туда, сюда… и не видишь…

Чиновник начинает причесываться перед зеркалом. Плюет на пальцы и примазывает виски.

— Ну что, встали сами-то? — спрашивает он.

— Теперь прочухался, а то до одиннадцатого часа сегодня против обыкновения дрых… От французинки евойной и то уж присылали…

— Ах, Терентий Кузьмич, как это вы о такой особе и так выражаетесь. Дрыхнет! Ах, Боже мой!

— Это он для вас особа, а для нас никакой разности не составляет. Отошел от места — к другому пристал. С нашим видом и теперича при нашем росте мы завсегда нарасхват. Таких швейцаров ценят. Это вот вы, так действительно… Ну, он вам и страшен! Особа! Эта особа-то вот где у нас сидит!

— Не кощунствуй, Кузьмич, не кощунствуй!

— Пожалуйте наверх!

Чиновник взбирается по лестнице, но вдруг в это время раздается звонок. Двери квартиры распахиваются, и на пороге показывается «сам», в сопровождении камердинера, который несет какой-то сверток. Голова особы трясется, губы как бы пережевывают жвачку, ноги шагают как поленья, без сгибов. Другой лакей опережает особу и бежит вниз к карете. Швейцар выпрямляется. Чиновник как бы замер и прижался к стене. Особа наводит на него лорнет.

— Ах, это ты, Ларионов? — говорит она.

— Никак нет-с, ваше превосходительство, — Гвоздев! — поправляет чиновник. — Честь имею поздравить ваше превосходительство с великим праздником… Желаю вам в здравии и благоденствии навеки нерушимо священствовать… Виноват, ваше… Здравствовать и все эдакое…

— Так, так… А ну, Христос воскрес!

— Воистину, ваше…

Чиновник стискивает губы, затаивает дыхание и прикладывается к черствым щекам особы, но вдруг на третьем разе, потеряв равновесие, летит с лестницы затылком.

Наверху сдержанный старческий смех.

— Экой ты какой! Ну, что, не ушибся? Петров? Так, кажется?

— Гвоздев, ваше… Не извольте обо мне беспокоиться, — говорит, подымаясь, чиновник. — До свадьбы заживет.

— А ты разве холост? В эдаких летах и холост!

— Никак нет-с, ваше… Это только так, к слову-с… Имею законную жену и четверых младенцев, из коих старшему шестнадцать, а младшему три года… У старшего вы изволили осчастливить и быть восприемником, ваше превосходительство…

— А, помню, помню… Варвара… Ну, пришли ее ко мне, пришли…

— Никак нет-с, ваше… сын, Николай…

— А, да, да… Николай… Это, кажется, на Песках было где-то…

— Никак нет-с, ваше… Безвыездно на Петербургской живу…

— Так, так… Ведь ты ко мне из военного ведомства переведен…

— Изволили запамятовать, ваше… Я из духовного…

— Да… да… А ну, Васильев, поди, поди, распишись там для порядка…

— Гвоздев, ваше пр…

— Ну все равно. Так что же, будем еще крестить?

— Ежели осчастливите, ваше превосходительство… Жена и то восьмой месяц шестым беременна… Будем воссылать мольбы…

— Могу, могу… Илья, напомни мне, что Петров…

— Гвоздев, ваше…

— Ну, Гвоздев…

Особа спускается с лестницы. Чиновник стоит, вытянувши руки по швам.

— Со счастливой встречей честь имею поздравить, господин Гвоздев! — раздается над его ухом возглас младшего лакея и при этом виднеется протянутая пригоршней рука.

Чиновник лезет в карман.

1906