Николай Лейкин - Два соперника

• Название: Два соперника
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

Большое влияние на творчество Л. оказали братья В.С. и Н.С.Курочкины. С начала 70-х годов Л. - сотрудник «Петербургской газеты». С 1882 по 1905 годы — редактор-издатель юмористического журнала «Осколки», к участию в котором привлек многих бывших сотрудников «Искры» — В.В.Билибина (И.Грек), Л.И.Пальмина, Л.Н.Трефолева и др.

Фабульным источником многочисленных произведений Л. - юмористических рассказов («Наши забавники», «Шуты гороховые»), романов («Стукин и Хрустальников», «Сатир и нимфа», «Наши за границей») — являлись нравы купечества Гостиного и Апраксинского дворов 70-80-х годов. Некультурный купеческий быт Л. изображал с точки зрения либерального буржуа, пользуясь неиссякаемым запасом смехотворных положений. Но его количественно богатая продукция поражает однообразием тематики, примитивизмом художественного метода. Купеческий быт Л. изображал, пользуясь приемами внешнего бытописательства, без показа каких-либо сложных общественных или психологических конфликтов. Л. часто прибегал к шаржу, карикатуре, стремился рассмешить читателя даже коверканием его героями иностранных слов. Изображение крестин, свадеб, масляницы, заграничных путешествий его смехотворных героев — вот тот узкий круг, в к-ром вращалось творчество Л. Он удовлетворял спросу на легкое развлекательное чтение, к-рый предъявляла к лит-ре мещанско-обывательская масса читателей политически застойной эпохи 80-х гг. Наряду с ней Л. угождал и вкусам части буржуазной интеллигенции, с удовлетворением читавшей о похождениях купцов с Апраксинского двора, считая, что она уже «культурна» и высоко поднялась над темнотой лейкинских героев.

Л. привлек в «Осколки» А.П.Чехова, который под псевдонимом «Антоша Чехонте» в течение 5 лет (1882–1887) опубликовал здесь более двухсот рассказов. «Осколки» были для Чехова, по его выражению, литературной «купелью», а Л. - его «крестным батькой» (см. Письмо Чехова к Л. от 27 декабря 1887 года), по совету которого он начал писать «коротенькие рассказы-сценки».

---

Бесѣда кончилась тогда, когда двѣ бутылки наливки были выпиты. Иванъ Артамонычъ началъ прощаться и попросилъ позволеніе поцѣловать невѣсту. Та подставила ему щеку.

— Въ губы, губы! кричалъ отецъ.

Мать рванула сзади Наденьку за косу. Иванъ Артамонычъ поймалъ Наденькины губы и чмокнулъ въ нихъ своими мясистыми губами. Онъ былъ изрядно пьянъ, лицо его было пунцовое, но онъ крѣпко стоялъ на ногахъ. Его пошли провожать до экипажа. Здѣсь онъ сталъ прощаться съ отцомъ Наденьки, обнялъ его и почему-то боднулъ его въ грудь. Емельянъ Васильевичъ обнималъ его и трепалъ по спинѣ. Пили они поровну, но на ногахъ онъ стоялъ плохо.

— До завтра, сказалъ Иванъ Артамонычъ, сѣлъ. въ колясочку и кучеръ тронулъ лошадей.

VII

Тотчасъ послѣ отъѣзда Ивана Артамоныча, когда блескъ фонарей его маленькой колясочки еще не успѣлъ скрыться во мракѣ августовской ночи, Анна Федоровна тутъ-же на подъѣздѣ крѣпко обняла дочь и со слезами на глазахъ промолвила:

— Счастливица… Знаешь-ли, что твой женихъ имѣетъ болѣе двухъ-сотъ тысячъ состоянія? Поздравляю, отъ души поздравляю! Сбылись мои мечты… Мечтала выиграть двѣсти тысячъ — и почти сбылись мои мечты: дочь выдаю за человѣка съ состояніемъ въ двѣсти тысячъ.

— Нѣтъ, больше… Куда больше двухъ-сотъ тысячъ, отвѣтилъ пьянымъ заплетающимся языкомъ Емельянъ Васильичъ, котораго окончательно развезло на воздухѣ. — Онъ былъ женатъ на баньщицѣ Трамбуковой. Она была изъ богатаго купеческаго рода и, кромѣ большаго приданаго, получила еще послѣ смерти отца половинную долю въ баняхъ на Васильевскомъ острову, эту долю выдалъ ей братъ ея деньгами — и все это она оставила по духовному завѣщанію Ивану Артамонычу. Надюша! На грудь… Выдешь замужъ — не забудь отца и матери, вспомни, сколько они хлопотали, чтобы поймать тебѣ этого жениха.

— Ты-то ужъ хлопоталъ! Ты только пилъ съ нимъ, какъ послѣдняя пьявка. Вотъ я…

— А не пей я съ нимъ, онъ въ трезвомъ видѣ не сдѣлалъ-бы и предложенія. Не пей я, не пилъ-бы онъ, и ничего этого не вышло-бы…

— Поздравляю, барышня, отъ души поздравляю! — говорила горничная Феня, стоя на подъѣздѣ съ оплывшею отъ вѣтра свѣчкой.

— Сколько онъ тебѣ, Феня, далъ на прощанье? — поинтересовалась Анна Федоровна. — Я видѣла давеча, что онъ тебѣ что-то сунулъ въ руку, когда ты ему пальто подавала.

— Рублевую бумажку, барыня, дай имъ Богъ. здоровья.

— Видишь, видишь, какой щедрый человѣкъ! Ну, Надюша, ты будешь, какъ сыръ въ маслѣ кататься, съумѣй только угождать ему.

— Да, маменька, но онъ ужъ очень старъ для меня, — сказала дочь.

— Что за вздоръ ты городишь. Твой отецъ былъ еще старѣе, когда я выходила за него замужъ.

— Ну, ужъ это ты врешь! — воскликнулъ Емельянъ Васильичъ.

— Молчите, идолъ! Чѣмъ-бы поддерживать дочь, а онъ еще расхолаживаетъ ее.

— Да я, мамочка…

— Иди и ложись спать! Пьяница.

— Да вѣдь я-же для него пилъ.

— Молчи! Смотри подъ ноги-то! А то съ крыльца свалишься. Феня! Поддержи его.

Вошли въ домъ.

— Царицей, царицей будешь жить… повторяла Анна Федоровна, прижимая дочь къ груди.

— Пуще всего мнѣ, маменька, обидно, что онъ и лѣто хочетъ жить въ этой трущобѣ, на Петербургской сторонѣ. А мнѣ-бы хотѣлось въ Павловскѣ…

— Это, матушка, все вздоръ, все вздоръ, все это пустяки. Какъ себя поведешь. Поведешь себя хорошо, съ умомъ и съумѣешь взять его въ руки, такъ будешь жить и заграницей.

— Но изъ словъ его я замѣтила, что онъ хочетъ, чтобы жена у него была на манеръ экономки. чтобы и грибы ему солила, чтобы и варенье варила, и настойки настаивала.

— Все это одни разговоры. Ну, настоишь ему какую-нибудь тамъ четверть на рябинѣ, велишь кухаркѣ сварить банку яблочнаго варенья.

— Да вѣдь и вы, маменька, толковали въ этомъ-же смыслѣ.

— Подходъ къ сердцу, подходъ — и больше ничего. Вотъ на эту-то удочку онъ и поддался. Ахъ, Надюша! Дай еще разъ тебя поцѣловать. Поздравляю, другъ мой.

Послѣдовали опять объятія.

— Дай и мнѣ, Надюша… сказалъ отецъ.

— Ахъ, папенька! Да у васъ губы пьяныя и мокрыя. Отстаньте, пожалуйста!

— Ну, Емельянъ Васильичъ, раскошеливайся! Теперь ужъ надо на славу его ужиномъ кормить, обратилась Анна Федоровна къ мужу.

— Да ужъ въ грязь лицомъ не ударимъ. Въ крайнемъ случаѣ можно билетъ Дворянскаго банка заложить. Онъ очень грибы любитъ. Завтра онъ пріѣдетъ вечеромъ — вотъ ты ему грибы въ сметанѣ къ ужину и закати.

— Что грибы! Тутъ нужно и телячьи котлеты. Да привези ты изъ города закусокъ хорошихъ побольше.

— Это все будетъ. А ты грибы… Котлеты котлетами, а грибы грибами. А ты, Надюша, скажешь, что сама ходила въ лѣсъ и собирала.

— Да вѣдь послѣ этого такъ пріучишь, что онъ, и женившись, будетъ меня въ лѣсъ за грибами посылать, отвѣчала дочь.

— Полно, полно, милая. Ты теперь-то будь къ нему ласкова и предупредительна. Ласковое телятко двухъ матокъ сосетъ. Вѣдь вотъ завтра онъ уже долженъ, какъ помолвленный женихъ, пріѣхать съ подаркомъ.

— Посмотримъ, что отвалитъ! крикнула Анна Федоровна.

— Я думаю, что онъ брилліантовый браслетъ покойницы жены привезетъ, отвѣчалъ мужъ. — Завтра надо рѣшить насчетъ свадьбы: когда и какъ…

— Бога ради только завтра ты опять не напейся съ нимъ пьянъ. Вѣдь тебѣ вредно, вѣдь у тебя сердце же въ порядкѣ. Выслужи сначала пенсію мнѣ, а потомъ и напивайся. А то умрешь безъ пенсіи, причемъ я-то останусь!

— Дура! Да неужто ты не можешь понять, что я для него пилъ!

— Поди ты! Могъ бы себѣ и полъ-рюмки наливать, а вѣдь ты самъ радъ и норовишь налить себѣ даже больше. И наконецъ, онъ крѣпокъ какъ столбъ верстовой, а ты ужъ размокъ совсѣмъ.

— Ну, и онъ тоже… Въ женскую калошу ногой полѣзъ. Ну, прощай, Надюша, желаю тебѣ кудрявыхъ сновидѣній. То-то ты сегодня будешь съ пріятными мечтами засыпать!

— Ахъ, папенька, пуще всего меня тревожитъ, что онъ старъ и на пастора похожъ.

— На кого?

— На пастора. Это всѣ говорятъ. Петръ Аполлонычъ вонъ увидалъ его и смѣется.

— Ахъ, да, Надюша… Какъ ты, мать моя, была неосторожна, когда ты при Иванѣ Артамонычѣ объ этомъ Петрѣ Аполлонычѣ вывезла. Положимъ, что онъ гимназистъ, мальчишка, но Иванъ-то Артамонычъ можетъ Богъ знаетъ, что подумать. Ты ужъ, дружокъ мой, остерегись. Тутъ иногда глупое, праздное слово можетъ все дѣло испортить. Ну, прощай. Ну, Христосъ съ тобой! Ну, или спать. Завтра поговоримъ. Феня! Гаси лампу. Остатки ужина и посуду можешь завтра поутру убрать. Емельянъ Васильичъ! Что ты бродишь, какъ мокрая курица! Иди спать.

Потухла лампа въ столовой и семейство стало расходиться по спальнямъ.

Наденька въ эту ночь не скоро заснула. Передъ ней поперемѣнно стояли то грузная фигура Ивана Артамоныча съ сочными красными губами и оловянными сѣрыми глазами, то стройная вертлявая фигурка Петра Аполлоныча.

«Надо завтра утѣшить Пьера, надо. Какъ только встану, сейчасъ-же побѣгу къ нимъ на дворъ, признаюсь, что выхожу замужъ, и увѣрю его, что ему даже еще лучше будетъ, когда я буду замужемъ за богатымъ. Замужемъ буду за Иваномъ Артамонычемъ, а любить буду Пьера. Мало-ли есть замужнихъ дамъ, которыя имѣютъ у себя на сторонѣ Пьеровъ. Да вонъ аптекарша… Замужемъ за аптекаремъ, а докторъ сидьма сидитъ у ней на дачѣ. Ежели Пьеръ будетъ благоразуменъ и подумаетъ хорошенько объ этомъ, онъ не проклянетъ меня, что я выхожу замужъ за Ивана Артамоныча, и даже не разсердится. Ахъ, Пьеръ, Пьеръ! И зачѣмъ ты бѣдный гимназистъ, а не какой-нибудь богатый купецъ, инженеръ или банкиръ? Застрѣлиться вѣдь хотѣлъ. — Положимъ, это онъ сгоряча, но у него характеръ рѣшительный, отъ него станется. Ахъ, дай-то Господи, чтобы онъ хоть до одиннадцати-то часовъ утра не застрѣлился! Тогда-бы я, проснувшись, побѣжала къ нему и уговорила его».

Такъ блуждали мысли въ головѣ Наденьки. Наконецъ, сонъ началъ туманной шапкой надвигаться на нее и она заснула.

VIII

На утро Наденька проснулась поздно. Отецъ ея уже уѣхалъ въ городъ на службу, а мать вмѣстѣ съ кухаркой отправилась въ мясную и зеленную лавки, дабы выбрать тамъ что-нибудь получше къ обѣду, такъ какъ обѣщался пріѣхать обѣдать Иванъ Артамонычъ. Напившись на-скоро кофею съ сдобными булками, Наденька тотчасъ-же бросилась къ дачѣ, гдѣ жилъ съ своей матерью Петръ Аполлонычъ. На улицѣ около палисадника ихъ дачи извощикъ-ломовикъ и дворникъ укладывали уже на возъ ихъ мебель. Около воза суетилась растрепанная кухарка, размахивала руками и переругивалась съ ломовикомъ и дворникомъ. Балконъ дачи, задрапированный обыкновенно парусиной, былъ ободранъ. На немъ виднѣлись въ безпорядкѣ разставленные горшки съ чахлыми растеніями. Въ садикѣ, разбитомъ передъ дачей, около цвѣточной клумбы, стоялъ Петръ Аполлонычъ и самымъ спокойнымъ манеромъ срѣзалъ цвѣты, дѣлая изъ нихъ букетъ. Наденька увидала Петра Аполлоныча и у ней какъ-бы какой-то тяжелый камень свалился съ сердца.