Николай Лейкин - Сцены

• Название: Сцены
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович (7(19).XII.1841, Петербург, — 6(19).I.1906, там же) — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

Большое влияние на творчество Л. оказали братья В.С. и Н.С.Курочкины. С начала 70-х годов Л. - сотрудник «Петербургской газеты». С 1882 по 1905 годы — редактор-издатель юмористического журнала «Осколки», к участию в котором привлек многих бывших сотрудников «Искры» — В.В.Билибина (И.Грек), Л.И.Пальмина, Л.Н.Трефолева и др.

Фабульным источником многочисленных произведений Л. - юмористических рассказов («Наши забавники», «Шуты гороховые»), романов («Стукин и Хрустальников», «Сатир и нимфа», «Наши за границей») — являлись нравы купечества Гостиного и Апраксинского дворов 70-80-х годов. Некультурный купеческий быт Л. изображал с точки зрения либерального буржуа, пользуясь неиссякаемым запасом смехотворных положений. Но его количественно богатая продукция поражает однообразием тематики, примитивизмом художественного метода. Купеческий быт Л. изображал, пользуясь приемами внешнего бытописательства, без показа каких-либо сложных общественных или психологических конфликтов. Л. часто прибегал к шаржу, карикатуре, стремился рассмешить читателя даже коверканием его героями иностранных слов. Изображение крестин, свадеб, масляницы, заграничных путешествий его смехотворных героев — вот тот узкий круг, в к-ром вращалось творчество Л. Он удовлетворял спросу на легкое развлекательное чтение, к-рый предъявляла к лит-ре мещанско-обывательская масса читателей политически застойной эпохи 80-х гг. Наряду с ней Л. угождал и вкусам части буржуазной интеллигенции, с удовлетворением читавшей о похождениях купцов с Апраксинского двора, считая, что она уже «культурна» и высоко поднялась над темнотой лейкинских героев.

Л. привлек в «Осколки» А.П.Чехова, который под псевдонимом «Антоша Чехонте» в течение 5 лет (1882–1887) опубликовал здесь более двухсот рассказов. «Осколки» были для Чехова, по его выражению, литературной «купелью», а Л. - его «крестным батькой» (см. Письмо Чехова к Л. от 27 декабря 1887 года), по совету которого он начал писать «коротенькие рассказы-сценки».

---

— Криникина, трое детей у ней. Пятьсот сорок платит, — отвечал дворник.

— Ну, шестьсот смело можно взять. Что за счет пятьсот сорок! Ни куль, ни рогожа.

Купец вошел в гостиную и стал озираться.

— Вишь ты! Диваны турецкие развели, а божие милосердие без серебряного оклада в углу висит, — кивнул он в угол и полез в другую комнату, дверь в которую была притворена,

— Куда вы! Куда вы! — замахала на него руками нянька. — Здесь ребенок спит, разбудить можете.

— Так что ж из этого? Не укусим твоего ребенка. А ежели проснется, то невелика важность.

— Софья Павловна, пожалуйте сюда! — позвала нянька, — Что это за безобразие! Они лезут насильно.

Показалась хозяйка. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с длинными, но остриженными волосами.

— Послушайте, как вам не стыдно? Здесь у меня сестра, девушка, одевается.

— Хозяину дома, да еще стыдиться! Вот напасть-то! Я в своем володении.

— Неправда. Вы хозяин дома, но когда я нанимаю квартиру и плачу деньги, то я здесь хозяйка! — крикнула женщина.

— Не ершись, не ершись! Что за щетина! Я познакомиться пришел и квартиру осмотреть. Так вы хозяйка? Ну очень приятно, — протянул он, попятившись, и сел в кресло. — Замужняя, вдова или девица?

— Что за расспросы! Вдова, — отвечала она, в недоумении смотря на хозяина.

— Важное кушанье! Уж будто и спросить нельзя. Должон же я понимать, с кем я имею дело и кто мои жильцы. Капиталы имеете или так, сбоку благодать?

— Да вам-то что за дело? Я плачу за квартиру исправно. Я повивальная бабка.

— И повивальные бабки тоже разные есть. Одни при родительницах, а другие при старичках. На повитушестве тоже не много попляшешь.

— Послушайте! Да как вы смеете! Я семейная женщина, у меня дети.

— Как смел, так и сел. Мы обязаны тоже знать, какого сорта у нас жильцы, потому домохозяева. Иван, что настоящая они вдова? — отнесся купец с вопросом к дворнику. — Как по паспорту-то?

— По паспорту настоящая, — отвечал тот.

— И слухов никаких насчет чего-либо? Благосклонного жития к мужчинам нет? Не наезжают к ним по вечерам кумовья да Дяденьки разные?

— О, это уж слишком! Подите вон! — крикнула хозяйка.

— Подите вон! Эво что выдумала! Я пришел квартире обозрение делать, а она подите вон! Так я сейчас и послушался! Что ж ты, Иван, стоишь и не отвечаешь на мою команду! Статуй!

— Жизнь ведут постоянную и мы ничего не замечаем, — застенчиво произнес дворник.

— Ну, то-то. Вот нам и довольно. А ты уж сейчас и вон. Домохозяина-то вон. На моей земле живешь, в моих стенах существуешь, да меня же и вон… Это вот я, так точно, что во всякое время и с мебелишкой твоей могу тебя из квартиры вышвырнуть. А мы давай лучше в мире жить. С домохозяином ссориться не след. Он покарать жильца может и помиловать. Поняла?

— Вы пьяны, должно быть.

— На свои выпил, а не на твои. А ежели на свои, то неужто мне у тебя спрашиваться? Выпил. Ну, что ж из этого? А ты гордость-то брось. Нечего нос-то задирать. Через это барыша не будет.

— Извольте идти вон! Еще раз вам повторяю.

— Ну полно! Она и в самом деле. Давай поговорим толком. Я человек покладистый, коли кто со мной ласковый. Вы это зачем волосы-то остригли? Болезнь какая была, что вылезать начали?

— Да что вы в самом деле? Разве я обязана вам давать отчет? Захотела и остригла.

Купец кивнул головой.

— А, значит, шустроперая. Из стриженных по своей собственной вере, по новомодности к учению. Понимаем. А ты ересь-то эту брось, коли ты вдова настоящая, богоспасаемая вдова. Право, нехорошо. Купи шиньон, что ли. Бога забывать не след. Ведь это по-вашему ангелизм[10], а по нашему вольнодумство называется, и вы ангела-то напрасно к своему названию припустили. Скорей же вы черту поклоняетесь в своем окаянстве, потому что попу, что бабе волос стричь не показано.

— Ежели вы не уйдете вон, я сейчас пошлю за полицией! — стояла на своем хозяйка.

— Что ж, посылай. Я пришел как домовладелец квартиру осмотреть. Обязан же я ремонт сделать, коли жильцы от дымовых труб или от зловония терпят стеснения. Нас, брат, тоже за санитарные-то беспорядки по шерсти не гладят, а ох как жучат! Князья да графы в тюрьму за несоблюдение-то полетели, а нам, купцам, и бог велел. Ну, садись и давай говорить спокойно, а то словно бельмо на глазу передо мной маешься.

— И не стыдно вам над женщиной издеваться? Уйдите, прошу вас.

— Ага, теперь запросила, а давеча гнать! То-то скоры вы на язык то. Уйду, уйду, вот только по квартире смотр сделаю. Печи и трубы в порядке?

— В порядке, в порядке. Пожалуйста, поскорей осматривайте, что вам нужно.

— Поскорей! А может ты водопроводы у меня засорила, дверные ключи растеряла, вьюшки утратила, подоконники разрубила и насчет полов безобразие. Должен я все это прочувствовать или нет? Кто муж-то был и какой чин тебе оставил?

— Это не ваше дело, да, наконец, вы и в паспорте можете об этом справиться.

— Не щетинься, не щетинься! — остановил ее купец. — Опять начинаешь? Вишь, какая блажная! Капиталы уж на тебе очень велики, что ли, что такое о себе воображение держишь?

— Идите и осматривайте квартиру. Нечего здесь сидеть. Пойдемте.

— Те-те-те! Не кудахтай, не испугаешь. Иван, вот как домохозяев-то подданные жильцы у себя принимают! — снова обратился купец к дворнику. — Вот ты и смотри! Ну, что с тобой делать, пойдем.

Начался осмотр квартиры. Войдя в кухню и увидав, что на плите жарилась говядина, купец не утерпел и заметил:

— А вы зачем по средам скором едите? А еще православные считаетесь. Вот ересь-то вашу и видно.

Хозяйка промолчала, но он не унимался и продолжал:

— И образа не во всех комнатах, а это тоже нехорошо. Пожарное наслание за такой грех может быть. Оно, конечно, может быть у тебя твоя требуха вдвое застрахована, так ты хоть домовладельца-то пожалей. У меня страховка в аккурате. Ну, прощай! Да впредь веди себя хорошенько. Такая поведения по-нынешнему нейдет. Я вот хотел на тебя только шестьдесят рублей в год за квартиру-то набавить, а теперь за твое непочтение накину сто двадцать. Иван, чувствуешь? — отнесся купец к дворнику.

— Очень чудесно чувствуем, Трифон Мироныч.

— Ну, и штраф с нового срока.

Дворник и домовладелец вышли вон из квартиры через черную лестницу.[11]

17 СЕНТЯБРЯ

— С ангелом[12], Софья Дмитриевна, честь имею вас поздравить. Позвольте в сей день Веры, Надежды, Любви и Софии вам пожелать, чтобы ваша вера в любовь вашего супруга была так же крепка, как незыблемый гранит, а надежда на крупный выигрыш по пятипроцентному билету оправдалась в следующий же тираж. Что же касается до Софии, то есть премудрости, то вы ее сами собой олицетворяете не по наименованию только, но и на деле. Все сие мы видим в образцовом порядке вашего дома.

— Очень вам благодарна. Только вы уж насчет дома-то оставьте… Представьте вы себе, что мы как приехали с дачи, до сих пор не можем устроиться: даже занавески на окнах не повешены.

— Занавески, наплевать-с. И при занавесках может быть беспорядок, а я касательно того, что дом ваш всегда яко чаша переполненная, так и пенится избытком содержимого. Позвольте вам вручить пирожную сладость в виде хлеба-соли.

— Ах, что вы это! Напрасно беспокоитесь. А мы, должна вам сказать, при нашем неустройстве и гостей к себе сегодня не звали. Даже от стыда за наш беспорядок хотела всем отказывать, что, дескать, дома нет, в Новгород на богомолье уехала. Впрочем, милости просим. Покорнейше прошу садиться.

— Пирог, доложу, отменный. У Вебера взял. Немка продавщица сказала, что там что-то особенное внутри. Извольте только кушать на здоровье. У обедни изволили быть?

— Была. Да что, только срам один. Все поздравляют, а я к себе позвать не могу. Видите занавески-то… Вот и шторы не везде повешены. Начали у мужа в кабинете перебивать диван, материю содрали, а обойщик до сих пор еще не идет.

— А зачем зов, сударыня? Зов великое дело. К хорошим же и добрым людям и без зова придут. Ободранный диван тоже не при чем. Ежели в стуколку сразиться, то и сидя на ободранном можно. Еще иногда счастливее так-то. Я вот недавно у свояка на новой триповой мебели шестьдесят три рублика простукал.

— Курить не хотите ли?

— Покурить покурим-с. А я бы попросил бы у вас махонькую рюмочку водчишки. Час адмиральский, и вонзить в себя одну-единственную смерть хочется.

— С удовольствием. Хоть мы сегодня к себе никого не звали, но водка есть. Даже и пирог пекли. Только уж вы извините, что не с сигом и вязигой, а просто с капустой. Думаю: никого из гостей не будет, так зачем же? Сиги-то нынче полтора рубля маленькие, к вязиге приступу нет. Картофель и тот рубль четверик. Ну, когда это бывало?

— Уж и не говорите! Ужас, ужас. Просто словно перед светопреставленьем. А что насчет пирога с капустой — не беспокойтесь… С капустой-то я еще лучше… Особливо, ежели к нему паюсной икорки… Наверно, уж у вас есть?