Игнатий Потапенко - Канун

• Название: Канун
• Автор: Игнатий Потапенко
• Жанр: Русская классическая проза

Игнатий Николаевич Потапенко — незаслуженно забытый русский писатель, человек необычной судьбы. Он послужил прототипом Тригорина в чеховской «Чайке». Однако в отличие от своего драматургического двойника Потапенко действительно обладал литературным талантом. Наиболее яркие его произведения посвящены жизни приходского духовенства, — жизни, знакомой писателю не понаслышке. Его герои — незаметные отцы-подвижники, с сердцами, пламенно горящими любовью к Богу, и задавленные нуждой сельские батюшки на отдаленных приходах, лукавые карьеристы и уморительные простаки… Повести и рассказы И.Н.Потапенко трогают читателя своей искренней, доверительной интонацией. Они полны то искрометного юмора, то глубокого сострадания, а то и горькой иронии.

Произведения Игнатия Потапенко (1856–1929), русского прозаика и драматурга, одного из самых популярных писателей 1890-х годов, печатались почти во всех ежемесячных и еженедельных журналах своего времени и всегда отличались яркой талантливостью исполнения. А мягкость тона писателя, изысканность и увлекательность сюжетов его книг очень быстро сделали Игнатия Потапенко любимцем читателей.

---

Корещенскій слушалъ и какъ будто не понималъ. Лицо его выражало сперва недоумѣніе, потомъ изумленіе, а затѣмъ, наконецъ, его волосатая голова рѣшительно и энергично закачала въ отрицательномъ направленіи и слышались слова:

— Нѣтъ, нѣтъ, невозможно, немыслимо…

Тогда выдержка и спокойствіе въ лицѣ и въ словахъ Льва Александровича какъ будто исчезли. Голосъ его дрогнулъ, руки стали чаще подыматься и, описывая въ воздухѣ различныя линіи, старались помочь словамъ въ убѣдительности.

Но, можетъ быть, видя, что собесѣдникъ не поддается, Левъ Александровичъ возвысилъ голосъ и глаза его зажглись какимъ-то новымъ, несвойственнымъ ему огнемъ.

А собесѣдникъ не только не поддавался убѣжденіямъ но, напротивъ, казалось, что его несогласіе съ каждымъ получасомъ все больше и больше созрѣвало и выростало.

Вотъ уже онъ нетерпѣливо сидитъ на своемъ мѣстѣ, уже его поджатая нога вытянулась, и весь онъ отодвинулся отъ спинки дивана и больше не опирается на нее, а вотъ онъ вдругъ вскочилъ и забѣгалъ по комнатѣ.

Встряхивая головой, онъ говорилъ горячо, бурно, протестующе, сильно повысивъ голосъ, размахивая руками и сверкая глазами. И часто среди его словъ проскользало имя Ножанскаго и можно было видѣть, что въ эти моменты кулаки его сжимались. Иногда онъ подбѣгалъ къ круглому столику, схватывалъ чашку и отпивалъ глотокъ кофе.

Тогда и Левъ Александровичъ въ свою очередь поднялся и началъ ходить рядомъ съ нимъ, возражая, уговаривая, доказывая.

И можно было замѣтить, что послѣ трехчасовой битвы доводами Левъ Александровичъ началъ превозмогать. Корещенскій еще возражалъ, но уже не такъ рѣшительно. Искры въ его глазахъ уже потухли, движенія сдѣлались болѣе спокойными и какъ бы утомленными. Онъ уже не бѣгалъ, а ходилъ, иногда присаживаясь въ кресло. Когда же онъ вставалъ, Левъ Александровичъ подходилъ къ нему и бралъ его правой рукой за талію и они начинали ходить по комнатѣ медленно и плавно, и рѣчи Балтова лились теперь уже спокойно и увѣренно.

Пробило пять часовъ. Въ окна уже глядѣлъ дневной свѣтъ. Левъ Александровичъ провожалъ своего гостя въ переднюю и помогалъ ему надѣтъ пальто.

— Я уже не буду спать сегодня. Черезъ часъ я долженъ выѣхать въ уѣздъ. Но къ вашимъ проводамъ я постараюсь вернуться! — говорилъ Корещенскій.

— Не торопитесь, Алексѣй Алексѣевичъ, не дѣлайте для этого усилій, возражалъ ему Левъ Александровичъ: — все равно, недѣли черезъ четыре мы увидимся тамъ… Но будьте готовы и… не перерѣшайте…

— Нѣтъ, нѣтъ, вы меня убѣдили… Вы освѣтили мнѣ дѣло совсѣмъ новымъ свѣтомъ… И я загорѣлся, я теперь горю. И я вашъ. Не Ножанскаго, а вашъ.

Онъ крѣпко пожалъ руку хозяину и ушелъ. Левъ Александровичъ вернулся въ кабинетъ. Онъ былъ взволнованъ. Въ восемь часовъ утра ему уже нужно было быть въ управленіи, онъ не легъ въ постель, а сѣлъ къ кресло и, сидя, задремалъ.

Черезъ два дня на мѣстномъ вокзалѣ вечеромъ собралась несмѣтная толпа обывателей. Изъ газетъ узнали, что въ этотъ вечеръ Левъ Александровичъ Балтовъ, донынѣ украшавшій городъ своей великолѣпной практической дѣятельностью, а съ этого момента призванный еще прославить его государственной мудростью, уѣзжаетъ въ Петербургъ.

Всѣ помѣщенія вокзала были запружены публикой, не оставалось свободнаго мѣста. Тутъ были представители думы, различныхъ общественныхъ организацій, пароходнаго общества, банковъ и промышленныхъ предпріятій и были тысячи простыхъ обывателей, которые почему-то чувствовали себя гордыми по поводу высокаго назначенія перваго гражданина города.

Готовились говорить рѣчи, но Левъ Александровичъ отнялъ у всѣхъ возможность сдѣлать это, пріѣхавъ на вокзалъ всего за три минуты до отхода поѣзда.

Онъ явился въ сопровожденіи небольшого кружка ближайшихъ друзей, среди которыхъ были — Зигзаговъ, Корещенскій, Володя, Наталья Валентиновна и еще полдесятка другихъ.

Елизавета Александровна шла впереди, страшно торопясь и боясь, какъ-бы не опоздать. Пожимали руки, кричали ура и, наконецъ, поѣздъ медленно отошелъ.

Публика стала расходиться, нѣсколько разочарованная проводами, которые вышли не достаточно шумны. Дольше всѣхъ оставались на вокзалѣ близкіе друзья уѣхавшаго.

Зигзаговъ стоялъ нѣсколько поодаль, когда къ нему подошла Наталья Валентиновна.

— Отчего у васъ такое строгое лицо, Максимъ Павловичъ? сказала Мигурская, — это не по дружески.

— Ахъ, милая, дорогая, — отвѣтилъ ей Зигзаговъ и въ голосѣ его звучала безконечно искренняя нота грусти:- прикажите мнѣ, что хотите, — готовъ служить вамъ всю жизнь. Но не приказывайте мнѣ улыбаться.

— Но почему? Почему?

— Почему? Я вамъ скажу: когда отошелъ поѣздъ, мнѣ показалось, что я опустилъ въ могилу лучшаго друга… Казалось мнѣ, или лучше, я такъ чувствовалъ.

— Полноте. Поѣдемте ко мнѣ чай пить.

— Я сдѣлаю вашъ чай горькимъ…

— Ничего. Будемъ пить горькій чай…

— Хорошо. Будемъ пить горькій чай…

И они всей маленькой группой отправились къ Натальѣ Валентиновнѣ.

VIII

Полторы тысячи верстъ, которые проѣхалъ Левъ Александровичъ и Лизавета Александровна въ поѣздѣ, точно перенесли ихъ въ иной міръ. Въ родномъ городѣ они покинули чудное яркое солнце и расцвѣтающія акацій, а въ Петербургѣ встрѣтилъ ихъ сѣверный холодный вѣтеръ, мрачно бродившія по небу темносѣрыя тучи, закрывавшія солнце. Падавшій хлопьями снѣгъ таялъ, вновь подмерзалъ и образовалъ гололедицу. Люди ходили сгорбившись, съ поднятыми къ верху воротниками пальто, по улицамъ еще тянулись сани, на каждомъ шагу тяжело падали лошади.

Левъ Александровичъ, выѣзжая изъ родного города, не послалъ Ножанскому телеграммы. Они были давніе пріятели, но все же теперь Ножанскій являлся сановникомъ и даже его начальникомъ. Телеграмма, пожалуй, поставила бы его въ затрудненіе. Пріятеля, да еще соблазненнаго и приглашеннаго, желаннаго, надо было встрѣчать, а подчиненному надо сдѣлать величественный пріемъ. Левъ Александровичъ не хотѣлъ начинать свои сношенія съ Ножанскимъ съ такого неудобнаго положенія.

Онъ пріѣхалъ въ девять часовъ утра по Варшавскому вокзалу. Ни въ поѣздѣ, ни въ публикѣ не оказалось ни души знакомыхъ. Ощущеніе какой-то чужести произвело смущеніе даже въ его твердомъ сердцѣ.

И почему-то вдругъ стало ему ужасно жаль мягкихъ лучей солнца, которые онъ покинулъ, и когда онъ ѣхалъ съ вокзала въ гостинницу и глядѣлъ по сторонамъ на торопливо бѣгущихъ куда-то какихъ-то сѣрыхъ пѣшеходовъ въ этотъ дѣловой рабочій петербургскій часъ, у него явилось такое ощущеніе, какъ будто онъ навсегда разстался съ своей свободой.

Да, вѣдь, та свобода, которою онъ пользовался въ своемъ родномъ городѣ, была исключительная, ни отъ кого онъ не зависѣлъ и все отъ него зависѣло. Но то было въ предѣлахъ города. Онъ въѣзжалъ въ шумную столицу, въ которой сосредоточены концы отъ нитей, идущихъ изъ всѣхъ угловъ обширной страны. Такъ вотъ, если взять въ свои руки всѣ эти концы, тогда отъ него будетъ зависѣть вся страна. Не одинъ городъ, а вся страна. И это будетъ свобода высшаго порядка.

Онъ пріѣхалъ въ гостинницу и взялъ лучшій номеръ, какой только нашелся. Лизавета Александровна помѣстилась въ другомъ номерѣ. Наскоро онъ привелъ себя въ порядокъ. Въ десять часовъ пилъ кофе, затѣмъ нарядился во фракъ и въ одиннадцать часовъ былъ у подъѣзда высокаго казеннаго зданія.

Входъ въ служебныя мѣста былъ съ площади, а этотъ подъѣздъ съ небольшого переулка велъ въ квартиру Ножанскаго.

Внизу, у швейцара онъ узналъ, что Ножанскій дома, что на службу онъ уходитъ часа въ два. Левъ Александровичъ, не поднимаясь на верхъ, послалъ свою карточку.

Черезъ минуту сверху стремительно сбѣгалъ лакей и издали почтительнымъ голосомъ говорилъ.

— Пожалуйте-съ… Ихъ высокопревосходительство просятъ…

Левъ Александровичъ поднялся. Когда онъ вошелъ въ переднюю, то тутъ же встрѣтилъ протянутыя къ нему руки Ножанскаго, который заключилъ его въ объятія.

Черезъ цѣлую амфиладу комнатъ, обставленныхъ богато, но какъ-то сyxo, холодно и неуютно Ножанскій повелъ его въ свой кабинетъ — очень большой, серьезный, съ гигантскимъ письменнымъ столомъ, цѣлой коллекціей книжныхъ шкафовъ, изъ которыхъ выглядывали почтенные корешки переплетовъ.

Ножанскій самымъ рѣшительнымъ образомъ укорялъ его за то, что онъ не предупредилъ о своемъ пріѣздѣ.

— И не къ чему вамъ было ѣхать въ гостинницу и съ вашей стороны это прямое вѣроломство. Моя квартира къ вашимъ услугамъ. Вы здѣсь были бы дорогимъ гостемъ. А затѣмъ васъ ждетъ казенное помѣщеніе, которое вы можете занять во всякое время. Ну, знаете что, — прежде всего я хочу наслушаться отъ васъ южныхъ солнечныхъ разговоровъ… Здѣсь такъ холодно. Не могу привыкнутъ… Я ежечасно тоскую по солнцу и мнѣ иногда кажется, что я завядаю… Садитесь же, дорогой, пока поболтаемъ, а тамъ будемъ завтракать… Нѣтъ надобности мнѣ заявлять, что я безконечно благодаренъ вамъ за то, что вы согласились оставитъ ваше маленькое королевство, чтобы служитъ большому… Ну, говорите же, говорите, какъ сіяетъ тамъ солнце, какъ плещетъ море, какъ цвѣтутъ мои любимыя акаціи!