Игнатий Потапенко - Канун

• Название: Канун
• Автор: Игнатий Потапенко
• Жанр: Русская классическая проза

Игнатий Николаевич Потапенко — незаслуженно забытый русский писатель, человек необычной судьбы. Он послужил прототипом Тригорина в чеховской «Чайке». Однако в отличие от своего драматургического двойника Потапенко действительно обладал литературным талантом. Наиболее яркие его произведения посвящены жизни приходского духовенства, — жизни, знакомой писателю не понаслышке. Его герои — незаметные отцы-подвижники, с сердцами, пламенно горящими любовью к Богу, и задавленные нуждой сельские батюшки на отдаленных приходах, лукавые карьеристы и уморительные простаки… Повести и рассказы И.Н.Потапенко трогают читателя своей искренней, доверительной интонацией. Они полны то искрометного юмора, то глубокого сострадания, а то и горькой иронии.

Произведения Игнатия Потапенко (1856–1929), русского прозаика и драматурга, одного из самых популярных писателей 1890-х годов, печатались почти во всех ежемесячных и еженедельных журналах своего времени и всегда отличались яркой талантливостью исполнения. А мягкость тона писателя, изысканность и увлекательность сюжетов его книг очень быстро сделали Игнатия Потапенко любимцем читателей.

---

Но Левъ Александровичъ всегда смотрѣлъ на него, какъ на человѣка, котораго необходимо привлечь къ такому дѣлу, гдѣ потребуются энергія и способности. И онъ всегда держалъ его въ своихъ планахъ на будущее, которыхъ еще никто не зналъ.

Зигзагова въ домѣ Мигурской встрѣтили радостными криками. Максимъ Павловичъ принялся съ дружескимъ жаромъ цѣловать руки Натольи Валентиновны, и облобызался съ Корещенскимъ. Даже Вася, которому теперь было не больше двѣнадцати лѣтъ, помнилъ его и раздѣлялъ общую радость.

Гостинная, гдѣ они сидѣли, была обставлена очень уютно и мило. Въ ней хорошо сидѣлось, она располагала къ непринужденной бесѣдѣ. И бесѣда лилась безостановочно.

Конечно, прежде всего, дано было слово Зигзагову, отъ котораго требовали, чтобы онъ разсказывалъ о своей жизни въ ссылкѣ.

— Да ничего, господа, ей-ей же, не такъ это плохо, какъ думаютъ. Скверное помѣщеніе, скучная пища, но люди, право же, люди очень интересные и милые. У меня тамъ осталось полгорода пріятелей. Я вѣдь люблю человѣка во всѣхъ его видахъ, а чуть въ немъ открывается какая-нибудь своеобразная черта, такъ ужъ меня тогда и конфектами отъ него не отвлечешь. А городъ изстари служилъ мѣстомъ ссылки и тамъ половина населенія образовалась изъ прежнихъ ссыльныхъ. Вѣдь многіе застрѣваютъ въ мѣстѣ ссылки и дня, когда имъ разрѣшено вернуться. они не ждутъ. Ужъ завязались отношенія, женились, породнились, завели дѣла. А вѣдь это все люди недюжинные. Когда-то они были сосланы за мошенничество, за подлоги и разныя ухищренія съ цѣлью жить лучше, чѣмъ живется. На эти ухищренія, вѣдь, посредственный человѣкъ не пойдетъ, потому что это рискъ, да и способности требуются повыше обыденныхъ и характеръ. Теперь они давно уже перестали быть плутами и сдѣлались почтенными гражданами, но печать выдающагося ума и характера не можетъ изгладиться. Она остается и въ потомкахъ. И потому они всегда интереснѣе, гораздо интереснѣе нашихъ здѣшнихъ патентованныхъ честныхъ людей, то-есть тѣхъ, у которыхъ не хватило характера нарушить законъ. Ужъ не говорю о моихъ товарищахъ, политическихъ ссыльныхъ, которые всѣ поголовно принадлежатъ къ высшей расѣ людей, способныхъ жертвовать своимъ высшимъ благомъ ради прекрасной фикціи… Нѣтъ, господа, я рѣшительно не жалѣю. Я пріятно, а главное съ пользой провелъ, три года. Если бы не предательская тоска по роднымъ мѣстамъ, по солнцу и ясному чистому небу, да по милымъ друзьямъ и по хорошенькимъ ручкамъ Натальи Валентиновны, по возможности ихъ цѣловать, я охотно просидѣлъ бы тамъ еще столько же.

Такъ говоритъ Зигзаговъ и онъ не ломался. Его живой и впечатлительный умъ въ самомъ дѣлѣ умѣлъ найти интересное всюду.

Корещенскій поддержалъ его. Старшинство по ссылкѣ принадлежало ему. Онъ испыталъ ее послѣ эпизода съ диссертаціей, которая привела къ изгнанію его изъ родного города. Онъ провелъ въ далекихъ мѣстахъ всего два года.

Когда они перешли въ столовую, гдѣ шипѣлъ самоваръ, и усѣлись вокругъ стола, разговоръ какъ-то незамѣтно коснулся приглашенія Ножанскаго. Всѣ четверо знали о немъ. Левъ Александровичъ не скрывалъ своей переписки съ могущественнымъ человѣкомъ отъ Натальи Валентиновны и отъ Корещенскаго.

— Получили что-нибудь новое, Левъ Александровичъ? — спросила Мигурская, разливавшая чай съ какой-то необыкновенно граціозной манерой, и вскользь обратилась къ Зигзагову. — Ну, вы, конечно, за три года не разлюбили крѣпкій чай…

— Разлюбилъ, Наталья Валентиновна, но только тотъ, тамошній, потому что онъ пахнетъ вѣникомъ, которымъ уже цѣлый день мели комнату, но вашъ навѣрно сейчасъ же полюблю.

— Что-нибудь новое? — вторично спросила Наталья Валентиновна Льва Александровича и улыбнулась Зигзагову.

— Да, сегодня, — отвѣтилъ Левъ Александровичъ и сообщилъ о томъ письмѣ, о которомъ говорилъ съ Максимомъ Павловичемъ. Но все тоже. Зовъ безъ опредѣленныхъ указаній. Вы необходимы! Вы неизбѣжны, такого, какъ вы, здѣсь недостаетъ. Я вижу васъ своимъ сотрудникомъ. Но это все очень обще, а я совершенно не выношу общихъ и расплывчатыхъ вещей. Я люблю браться за опредѣленное и ясное. При томъ же приходится сказать и это: сотрудничать съ Ножанскимъ, тогда какъ я почти кореннымъ образомъ не раздѣляю его взглядовъ…

— О, да, онъ передъ вами стушуется… Растаетъ какъ дымъ, сказала Мигурская.

— Безусловно! подтвердилъ Корещенскій. — При васъ ему не сдобровать.

— Кончится тѣмъ, что онъ будетъ проситься къ вамъ въ секретари, — сказалъ Максимъ Павловичъ и всѣ разсмѣялись.

— Вотъ именно въ секретари-то я его и не взялъ бы, промолвилъ Левъ Александровичъ. — Скорѣе товарищемъ или даже начальникомъ вытерплю. Но секретарь — это отраженіе моей души. А Ножанскій отражалъ бы ее въ изуродованномъ видѣ.

— Какъ выпуклое зеркало!

— Нѣтъ, какъ вогнутое… У него какой-то вогнутый умъ. Онъ теоретикъ и цифристъ.

— Браво, браво! — подхватилъ Зигзаговъ, ужасно любившій новыя и мѣткія опредѣленія:- цифристъ, вотъ слово, которое я запишу въ своей памяти и сдѣлаю его основой десятка моихъ фельетоновъ. Цифристъ, цифровая душа… Это цѣлый міръ….

— Да, цифристъ, иначе я не могу опредѣлить его, — замѣтно воодушевившись, сказалъ Левъ Александровичъ и глаза его загорѣлись какими-то перемѣнчивыми огнями. — Да, цифристъ… Онъ еще убѣжденъ, что если въ его смѣтахъ сходится балансъ, то этимъ все достигнуто. Я внимательно изучалъ его бюджеты… И всегда только разводилъ руками… Ножанскій устарѣлъ. Онъ устарѣлъ слишкомъ рано, еще даже не состарившись.

— Однако, сказалъ Зигзаговъ, — въ вашихъ словахъ я чувствую бойца, у котораго руки чешутся помѣряться силушкой… «Силушка-то по жиламъ такъ живчикомъ и переливается»… а? Вотъ бы вамъ, Левъ Александровичъ, отыскать точку, пупъ земли… Вы тогда землю перевернули бы. А, можетъ быть, вы отыскали?

— Почемъ знать! — загадочно сказалъ Левъ Александровичъ и засмѣялся.

Разговоръ былъ прерванъ внезапнымъ появленіемъ новаго лица. Это былъ племянникъ Льва Александровича, носившій его фамилію, студентъ Володя. Молодой человѣкъ былъ сынъ умершаго нѣсколько лѣтъ тому назадъ родного брата Льва Александровича. Съ дядей онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ, но жилъ отдѣльно въ очень небольшой квартиркѣ съ своей матерью, которая была въ холодныхъ отношеніяхъ съ Елизаветой Александровной, а потому въ домѣ Льва Александровича не бывала. Володѣ это не мѣшало приходить туда запросто.

У него съ дядей были прекрасныя отношенія, а Елизавету Александровну, которая всегда встрѣчала его недружелюбнымъ молчаніемъ, онъ игнорировалъ.

— Простите, Наталья Валентиновна, ворвался къ вамъ въ одиннадцатомъ часу… Но раньше не могъ, зубрилъ. А хотѣлось повидать Максима Павловича, — говорилъ онъ здороваясь съ Мигурской, съ дядей, съ Корещенскимъ, а Зигзагова заключивъ въ объятія.

Они были большими пріятелями. Володя поклонялся таланту Зигзагова, а Максимъ Павловичъ восхищался юношескимъ пыломъ Володи.

Въ самомъ дѣлѣ, среди студентовъ, даже крайнихъ, онъ отличался смѣлостью и горячностью. Превосходный ораторъ, онъ всегда зажигательно говорилъ на сходкахъ, призывая товарищей къ единенію и борьбѣ, и за время его пребыванія въ университетѣ, его ученіе уже дважды прерывалось противъ его воли. Могущественный въ городѣ дядя не мало помогъ ему своимъ вліяніемъ. Онъ просилъ за него и здѣсь и въ Петербургѣ. И только благодаря этому, Володя теперь кончалъ курсъ, пробывъ въ университетѣ шесть лѣтъ. Въ университетъ же онъ поступилъ совсѣмъ мальчикомъ — ему едва минуло тогда восемнадцать лѣтъ — и теперь онъ еще не дошелъ до четверти вѣка.

— Ну, разсказывайте о вашихъ университетскихъ подвигахъ, — говорилъ Зигзаговъ, — сколькихъ профессоровъ освистали? сколько разъ исключали васъ безъ права и съ правомъ? Великолѣпный юноша! Теперь въ васъ еще пока нѣтъ надобности, и вы только упражняете вашу горячность, но скоро, я думаю, потребуются борцы.

— А какъ скоро? — спросилъ Левъ Александровичъ.

— А вотъ какъ разъ тогда, когда вы, Левъ Александровичъ, будете стоять у руля. Вѣдь вы непремѣнно будете держать корабль къ тихой пристани, а мы съ Володей будемъ тащить его въ открытое море. Чортъ возьми, — воодушевившись говорилъ Зигзаговъ, — вся суть именно въ томъ и заключается, что господа наши кормчіе все хотятъ ввести россійскій корабль въ гавань. Вытащить его на берегъ и оставитъ его разсыхаться и солнцѣ. Дѣло спокойное. По крайней мѣрѣ можно улечься спать. А я нахожу, что россійскій корабль рано еще затаскивать въ гавань. Ему еще предстоитъ долгое и бурное плаваніе. Ну, да впрочемъ онъ и не войдетъ туда. Нѣтъ такой гавани, которая могла бы его вмѣстить…

— Вотъ вы какой! — сказала Наталья Валентиновна.

— Да, я такой. Вотъ мы теперь съ Львомъ Александровичемъ мирно сидимъ за столомъ и попиваемъ чай, а пусть-ка онъ надѣнетъ раззолоченный министерскій мундиръ, я сейчасъ же встану къ нему въ оппозицію…