Самуил Маршак - В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.

• Название: В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.
• Автор: Самуил Маршак
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Собрание сочинений в 8 томах. Том шестой: В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет. Подготовка текста и примечания Е.Б. Скороспеловой и С.С. Чулкова. 1971. 671 с.

---

Жена авиатора только промолвила:

— Что я могу поделать! Он сам знает. Полеты — это его жизнь, его душа.

— Но у меня предчувствие! — зловеще прошипела дама.

— Благодарю вас, но я давно уже перестала верить в предчувствия. Все это — дело случая.

— Я предупреждаю вас, пока не поздно.

— Merci.[9]

— Какая бесчувственность! Какая жестокость! — пробормотала дама, отходя от «жены авиатора».

Невдали произошел переполох. Авиатор быстро спускался — казалось, падал — и притом над самыми трибунами. Но паника длилась недолго: аппарат опять пошел в высоту.

— Сегодня бог нас спас, — говорил в толпе кто-то, почтенный, но перепуганный до крайности. — В другой раз я ни за что не пойду на полеты. В конце концов не стоит… Надоело. Летают как летают. А от опасности не убережешься. Уж если во Франции министров кромсать стали, то нам, простым смертным, и совсем беды не миновать.

— Да, но толпу удержать трудно: падка на зрелища. Надо только оградить ее безопасность какими-нибудь законами. Позволить, что ли, авиаторам летать только над морем, да над Пиренейскими и Апеннинскими ущельями. Пусть лучше один человек погибнет — и притом по своей собственной воле, чем десятки и сотни ни в чем не повинных зрителей.

— Ах, опускается! Опять опускается!.. Запретил бы я этим авиаторам совершенно опускаться на землю. Захотел небесных пространств — вот и летай и не надо тебе на землю.

…У одного из ангаров с авиатором разговаривал поэт лирической школы. Как это отметил некий критик, у русских поэтов авиация большим успехом не пользуется. Самое незначительное из «душевных движений» интересует их больше, чем сотни верст движения в воздухе. И они, по-своему, правы.

— Видите ли, — говорил поэт, — зачем вся эта томительная процедура полета, когда мы в своем воображении могли бы проделать то же самое — только в размерах куда более грандиозных. Сегодня я мечтой в Мексике, завтра над океаном…

Как ни был авиатор туг на соображение и неразвит, он, не смущаясь, ответил порту:

— Странно… У вас такой вкрадчивый голос и так много женственности. Знаете, мне начинает казаться, что со мной и на этот раз беседует дама….

Сказав это, авиатор отвернулся от толпы назойливых собеседников и вгляделся в далекую точку горизонта. Он напряженно о чем-то думал. Думал, может быть, о товарищах своих, перемахнувших через высокие горы, перелетевших из Парижа в Мадрид, в Рим. Над Пиренеями на них напали орлы, вступившие в безнадежное сражение с новыми птицами, как смелые горные племена с полчищами могущественной державы.

Но авиатор размышлял об этих делах вовсе не так образно, как мы сейчас. Он только соображал с приблизительной точностью, мог ли бы он сам, со своей машиной и при известных качествах своего мотора, совершить такой же перелет…

Под железнодорожным мостом

На Лондонского дневника

Излюбленный мной «Дворец Картин» — «Picture Palace» (так называются в Лондоне кинематографы) находится в самой мрачной части Ист-Энда. Зрительный зал его помещался под мостом городской железной дороги.

Непривычные зрители цепенеют от ужаса, когда над их головами с удвоенным грохотом пролетают поезда. Помещение напоминает сумрачные и колоссальные конюшни. Грязь там невероятная! В подражание Данте над дверями «Дворца» можно было бы начертать следующую надпись: «Оставь брезгливость всяк сюда идущий».[10] Но вместо этой надписи над входом жирнейшей краской намалевано следующее: «Входная плата — 1 пенни».

Воскресный день. Сумерки наступают рано. В четыре часа или даже раньше день начинает умирать. Фабричные девушки группами и парами выходят «на гулянье» — на тротуары сырой и грязной улицы Ист-Энда. Раздается отрывистый говор и истеричный смех. Зажгли газ.

У входа в кинематограф, где красуется надпись «1 d.» (1 пенни), невероятная давка. В толпе преобладают дети, главным образом, мальчики. У всех у них отложные белые воротнички, — правда, подчас весьма черные, — а на головах серые кепки. Руки засунуты в карманы штанов. Губы сложены для свиста. В ожидании очереди они весело насвистывают популярные в Ист-Энде мелодии и вообще ведут себя вполне непринужденно и независимо.

Есть среди них и совсем малыши. Эти ждут открытия дверей, засунув указательный палец в рот и задумчиво глядя куда-то в сторону. Нетерпение обнаруживают только грудные младенцы, которых матери принесли сюда за полной невозможностью оставить их дома. Младенцы жалобно пищат, и иные кричат до хрипоты.

Заветная дверь открылась. Три четверти огромного зала заполнила детвора. Задребезжал рояль; на верхушке экрана замелькали ступни чьих-то ног; потом ноги исчезли, и, наконец, вся дрожащая и волнующаяся, как студень, картина заняла свое настоящее место — во всю длину и ширину Экрана.

Действие картины происходит в джунглях… О, дети знают и любят джунгли и ждут от этой картины много интересного.

Среди невысоких зарослей стоит избушка. В ней живут старик и старуха с молодой дочерью, а также их работник. Работник и дочь влюблены друг в друга. Но приезжает какой-то богатый всадник в пробковом шлеме и просит руки молодой девушки. Узнав от девушки о ее любви к другому, благородный всадник ставит ногу в стремя, заносит над седлом другую ногу — и через мгновение скрывается в далеких зарослях.

Вослед исчезнувшему всаднику раздается гром бурных аплодисментов со скамей детворы. Мне кажется, это — единственный кинематограф в Лондоне, где в обычай введены аплодисменты.

Молодые люди, что на экране, поженились. Живут своим домком, правда, не совсем тихо и уютно: среди тигров, львов, диких кабанов и прочих милых соседей.

Как в мелкой речке в ясный день мелькает рыбешка, так в глубине зарослей то и дело шныряют тени свирепых животных. Дети встречают и провожают их дружным ликованием.

Итак, «молодые» живут припеваючи. Но вот к ним приезжает тот же самый всадник в пробковом шлеме и по праву старого друга целует молодую женщину. Ревнивый муж ее хватает ружье и убегает в джунгли. На детских скамьях кинематографа — неописуемое волнение… Ведь подумать только, из-за чего хорошие люди могут иногда поссориться!

В результате молодая жена уезжает к родителям. В хижину забираются львы и устраивают там свое логовище. А господин в пробковом шлеме отправляется на поиски оскорбленного мужа.

Вот они встречаются и мирятся.

Подготовленный предыдущими аплодисментами, я жду в этот миг самых бурных кликов восторга. И, действительно, в зале стоит буря, которую может заглушить только грохот проходящего наверху поезда.

Одно только не вполне ясно для меня. К кому или к чему относятся аплодисменты этих восторженных зрителей? К директору, поставившему хорошие картины? Или к актерам, исполняющим свои роли для кинематографической ленты? О нет! Эти аплодисменты непосредственно приветствуют высокие человеческие добродетели и достоинства: великодушие, благородство, бескорыстие, самопожертвование, смелость…

Но гаснет последняя картина бесконечной воскресной программы. На экране ярко вспыхивает марка кинематографической фирмы — петух. Веселая аудитория отвечает дружным «кукареку!».

Зажигают огни. Представление окончено и будет еще повторено раз пять или шесть в течение одного дня. Взрослые зрители уходят, но на детских скамьях подымается бунт. Мальчишки не желают уходить. Служители гонят их со скамей, но они, обежав весь зал, с гулом и свистом возвращаются к своим насиженным местам.

Английские уличные дети — свободный и независимый народ. На улицах им не воспрещено петь, свистать, гикать, надевать причудливо-раскрашенные маски и даже драться. В компании своих товарищей каждый из них совершенно неукротим и бесстрашен. В одиночку же несколько другое дело. Вероятно, родительские побои приучили детей Ист-Энда внезапно вздрагивать и судорожно заслоняться рукой в ответ на неожиданный вопрос, обращенный к ним случайным прохожим.

Но под железнодорожным мостом они были представлены в огромном количестве. Поэтому они решили не сдаваться.

Раздались голоса:

— Билль, не уходи!

— Сюда, Том!

— Назад, Джимми!

Служители, очевидно, никогда не служившие в войсках и не участвовавшие в усмирении индийских восстаний, совершенно растерялись. В зале появился блестящий цилиндр директора. Узнав, в чем дело, он обратился к бунтовщикам с успокоительной речью.

— Господа, вы же видели все обещанные картины. Зачем же вам видеть их еще раз?..

— А впрочем, оставайтесь! — добавил он, махнув рукой.

Дети победили.

И опять на экране замелькали заросли, львы, тигры, Замки, дворцы, мраморные лестницы и колоннады — и многое другое, столь далекое от мрачной и тусклой жизни в беднейших кварталах Ист-Энда.