Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

• Название: Набат. Агатовый перстень
• Автор: Михаил Шевердин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран…

---

Пение и танцы резко оборвались. Вся компания вдруг понурила головы и уныло хором  простонала:

—  Увы, схлопотали мы по морде.

На сцену выскочил зверовидный, увешанный ору­жием басмач. Он был так реален и правдоподобен, что бойцы встрепенулись и дружно ахнули. Тотчас же все завопили: «Бей его!»

Эмир бухарский начал танцевать нечто вроде «кэк-уока» в обнимку с басмачом, и хор заверещал:

Гей, басмач мой, подбодрись.

Храбро с красными дерись.

Вот патроны, получай,

Да гляди, не подкачай.

Скрывшийся было за кулисами английский лорд появился снова, волоча большой кошель с золотом и деньгами.

Суя пачки денег, он лез целоваться с басмачом, подвывая:

—  Басмаченька ты наш очаровательный, надежда ты мирового капитала,   бери, бери деньжат-то. Бей окаянных большевиков.

И хоть представитель мировой буржуазии окал, как истый волжанин, красноармейцы подняли шум и свист. Послышались крики: «Долой буржуев, долой кровавый капитализм!» На сцену полетели окурки, ку­сочки засохшей глины.

Тогда буржуй повернулся к зрителям, отвёл от лица в сторону бороду и усы и, обнаружив круглое курносое лицо, недовольно сказал, всё так же напирая на «о»:

—  Да я ж артист. Какого же лешего! Не порите хреновину! — И,  снова    обратившись в буржуя, про­должал: — Бей их, да оглядывайся, а то самому    по заднице надают. Эта  реплика, очевидно, не входила в текст инсценировки, но очень понравилась аудитории, и все закричали:

—  Валяй дальше, Савчук!  Жми!

Артист, игравший роль басмача, неловко державший в охапке патронные подсумки, винтовки, пачки денег, наконец получил возможность открыть рот. Он закри­чал, зверски вращая белками:

—  Ррр... разделаюсь в два счета, раз, два.

—  Э... э... мистер, — заикаясь, загнусавил вдруг британский лорд, показывая пальцами на зрителей, — э-э... кто... кто там?

—  Караул! Красные! — взвыл басмач.

Под оглушительные аплодисменты на сцене нача­лась невообразимая кутерьма. В конце концов все в панике убежали. Дольше всех метался по сцене басмач, теряя винтовки, патроны, деньги, он выл самым забав­ным образом, по-щенячьи, шлепая себя по ляжкам. Но, наконец, и он исчез.

Тогда вышел на сцену Самсонов и самодовольно объявил:

—  Минуточку внимания... Продолжаем нашу по­становочку.

Мгновенно на сцену ввалилось с десяток басмачей и, расположившись в кружок, зажгли костер из соломы.

—  Сцену не спалите! Осторожнее! — послышался явственно голос из публики.

—  Нехай, товарищ комендант, не спалим! — ответи­ли басмачи, и заголосили уже в соответствии с тек­стом инсценировки хором:

— Грабь! Режь!

Жги, руби!

Эмир удрал!

Пятки показал,

А нам наказал!

Грабь! режь!

Жги! Руби!

Появился новый артист в английском френче, гали­фе, с красной феской на голове и заорал:

—  Смирно!  Встать! Басмачи повскакали.

—  Ты кто? Чего орешь?

—  Смирно!  Молчать!  Не разговаривать!

—  Ого  какой!

—  Я зять божьей милостью халифа, глава всех мусульманских  попов,   главнокомандующий бандюками-басмачами, генеральская шкура,  паша Энвербей!

Басмачи все бросились ниц. Тогда Энвербей спел:

Я Энвер-генерал!

Повсеместно бит бывал.

В  Бухару теперь  попал,

Бедноту за горло взял.

Правоверные, ко мне:

Марш ко мне,

сыпь ко мне!

Обучу я вас войне.

Вас войне, да!..

Став в позу и подкручивая усы, Энвербей объявил:

—  Эх вы, шпендрики правоверные.  Плохо воюете. Плохие вы военспецы. А я в академиях учился, науку военную немецкую превзошел, золотишко   французское в карман положил, винтовки английские получил. А посему объявляю себя мировым Наполеоном! Вперёд!

Выхватив из ножен саблю, он устремился за сцену, басмачи — за ним. И вдруг все попятились. Из-за ку­лис  выступили  красноармейцы  со  штыками  наперевес.

Спрятавшись за спины перепуганных «басмачей», Энвербей, прыгая, точно  петух, завопил:

—  Вперёд! Бей красных!

Басмачи заметались. Но бежать было некуда. Со всех сторон штыки.

Занавес сдвинулся как раз вовремя. Где-то за тем­ными деревьями сада послышалась дробь выстрелов.

К комдиву, сидевшему в первом ряду, подбежал адъютант и что-то быстро сказал ему на ухо.

Тогда комдив поднялся и громко обратился к ауди­тории:

—  Товарищи! Настоящий Энвер поопаснее, чем самсоновский. Сейчас    его разъезды появились под городом.

—  Разойдись! Седлать коней! — послышалась коман­да.

Ровно через минуту раздвинулся занавес, Самсонов вышел на авансцену.

—  Товарищи!.. — сказал он.

Но обращаться ему было не к кому. Там, где только что шевелились и бурлили сотни голов, стало пусто и тихо. Тогда он закричал в глубь сцены:

—  Тревога! Редколлегия, костюмы, грим долой! По коням!..

Гриневич не пошел в ночную операцию. Комдив оставил его для доклада. При свете коптилок они долго сидели в штабе. Вызывали Джаббара. На рябом лице его отображалось такое неудовольствие, что даже ком­див обратил внимание. «Только спать улегся», — ворчли­во ответил он. «У него молодая жена», — улыбнулся Гриневич. «А, ну дело извинительное». Втроём они про­сидели до первых петухов.

—  Скоро поедешь проводником в Гиссар, — сказал комдив Джаббару под конец.

—  Наступать будете? — встрепенулся тот. Комдив пристально посмотрел   на степняка, и вдруг какое-то мимолетное сомнение мелькнуло у него, и он, покачивая головой, проговорил:

—  Там видно будет.

—  Товарищи командиры, я прошу отпуск. Мне нель­зя оставить жену в  Байсуне, если я уеду. Не с кем, надо отвезти жену.

—   Куда ты поедешь? — спросил комдив.

—  В горы... в Шахрисябз... Только отвезу — и сей­час же назад.

—  Хорошо, посмотрим.

Когда он ушел, Гриневич заметил:

—  И у вас сомнения?

—  Да черт его знает! И в верности Советам клянет­ся, и сведения бесценные дал, а не лежит к нему серд­це. Кулак, жмот — во!.. Не наш он человек. Ну да лад­но. Я хотел тебя, Гриневич, поздравить... Ташкент даёт тебе бригаду.

—  Комбриг? Гриневич — комбриг. Подумаешь. Сколько я их перевидал! — Сухорученко заглянул в карты и расстроился. Ему, мягко говоря, не везло. Кар­та шла маленькая, разномастная, и он зло добавил: — Теперь Гриневич совсем занесётся.

Сырость, запах плесени, холодные струйки из-под двери не мешали Сухорученко напряжённо уже не один час сражаться в преферанс. Преферанс хоть и умствен­ная игра, но позволяет болтать с партнерами о том о сём, и, как ни удивительно, хоть комдив держал при­каз о назначении в секрете, все командиры узнали о нем задолго до самого Гриневича.

—   Гриневич — комбриг, ого! Строгонёк, — сказал командир взвода  Павлов.

— Чепуха, и не таких строгих на место ставили. — Настроение Сухорученко поднялось. Когда он поднял карты, то увидел, что картина улучшилась, на руках у него оказалось девять верных взяток.

—  А ты его знаешь?

—  Я всех знаю, а с нашим Гриневичем я служил в одном полку. Рубать умеет. Когда нас беляки к Орен­бургу гнали, он из Москвы приехал, военным   комис­саром. Я тогда в Оренбургский трудового казачества полк попал...

Сухорученко замолчал. Он сосредоточенно думал. Ход оказался не его. Тем не менее он объявил десять и понял, что положение его снова ухудшилось. Он уви­дел страшную угрозу. Одну взятку он терял при умелом ходе вистующего.

Павлов такой ход и сделал.

—  А ты что, казак? — спросил он.

—  Никакой я не казак. Хреновский я. То есть из города Хренова. Насчёт меня особый разговор... Ну вот в Самару нас послали, уж тут я порубал. Помню, у станции Преволецкой. Мороз пятьдесят градусов…

— Уж и пятьдесят.

—  Не мешай... Ураган, вьюга, руки — ледышки, кли­нок не держат, А тут беляки. Ну, Гриневич скомандо­вал: «Даёшь!» — и в атаку…

Тут окончательно озлился Сухорученко. Эх, не ве­зёт! Так оно и случилось. Как говорят преферансисты, он при «рефете и тёмной» поставил на полку 72.

—  Чёрт! — заорал он.

—  Постой, постой, ты лучше о Гриневиче.

— Гриневич, что Гриневич! Известно, питерский про­летарий.

Как-то сразу Сухорученко обмяк, скис. Видно, вос­поминания о Гриневиче, против его воли, вызвали в памяти не слишком приятные обстоятельства.

—  Что Гриневич? Ну назначили комбригом — и бог с ним, — попытался оборвать разговор Сухорученко.

Но все же пришлось ему рассказать:

—  У нас в ту пору полк только полком назывался. Казаки-то побогаче пошли с Дутовым, а к нам — го­лытьба. Конь есть, седла нет. Седло есть, шашки нет. Одно расстройство. Каждый за свою собственность зуба­ми держался. Уральцы не дремали, ни с того ни с сего ударили на станицу Сорочинскую, что около Бузулука. Пожары, стрельба. Ад! Геена огненная. Грабят казаки, мужиков бьют, девок, баб на сеновалы тащат. Наши кто куда. Откуда ни возьмись — Грииевич! Тогда я его пер­вый раз увидел. В кожанке такой, с наганом. Раз, раз. «Всех трусов расшлёпаю!» — спокойненько так говорит. Моментально у крестьян собрал коней, сёдла, шашки, Кто не давал, тем в морду. Не до уговоров. Сорганизо­вал сотню. Сам на коня — и давай! И пошёл, и пошёл! Лихо мы атаковали уральцев под Гниловкой и Бакайкой. В одних подштанниках по морозцу офицерня драпа­нула. Двуколки с патронами, сёдла, оружие побросали. Ну, сдонжили мы беляков убраться по добру по здорову.