Анатолий Азольский - Севастополь и далее

• Название: Севастополь и далее
• Автор: Анатолий Азольский
• Жанр: О войне

Рассказы о военно-морских людях

---

Анатолий Азольский Севастополь и далее

Малая вероятность жизни

Эскадренный миноносец освобождался от солярки и боезапаса. Днем сигнальщики поднимали «наш», флаг красного цвета, ночью клотик светился темно-алым предостерегающим огнем, извещая все корабли бригады и эскадры о скором перемещении эсминца в сухой док на Северной стороне. Уже выкачали в баржи почти все горючее, осторожно, неспешно очистили зарядные и снарядные погреба главного калибра, затем весело и сноровисто приступили к снарядам зенитных установок. 37-миллиметровые, упакованные в металлические чемоданы с четырьмя защелками («цинки»), они извлекались из погребов мусинговой подачей, снаряды эти уже были в обоймах, и вероятность того, что хоть один из них выпадет из чемодана и грохнется на палубу, исключалась полностью. Вся команда БЧ-2 трудилась в поте лица, командир БЧ расставил ее умело, со взаимным контролем, на самых ответственных местах — офицеры. На верхней палубе матросы бережно брали «цинки» и по покатому трапу несли их в темную глубь баржи.

Боевой частью командовал капитан-лейтенант Кунин. Высокий, стройный, не потерявший хорошей спортивной формы, умевший на руках ходить по шкафуту, тем вызывая уважение матросов, гибкий, ловкий, везучий, он с тем большим старанием руководил разгрузкой боезапаса, что докование означало для него долгожданное повышение в должности, резкий взлет к вершинам службы. В доке он (уже готовился приказ) становился старшим помощником командира эсминца, а там уж очередное звание, и можно поступать в академию (время еще не миновало, 27 лет всего, а старпомство — это опыт самостоятельного управления кораблем, что для поступления в академию значило многое, очень многое).

Верхнюю палубу Кунин покидал только ради обеда и ужина в кают-компании, причем компот допивал уже на шкафуте. Не поднятым наверх оставался только боезапас в кормовом погребе, последний чемодан медленно опустился в чрево пришвартованной баржи.

В самом же низу погреба — мелочь, те же зенитные 37-миллиметровые снаряды, но не в металлических чемоданах и в обоймах, а в деревянных ящиках, по 40 штук в каждом. Их, этих деревянных зеленых ящиков, Кунин насчитал двадцать четыре или двадцать пять и приказал еще трем матросам спуститься в погреб, чтоб с рук на руки передавать ящики стоявшим на трапе, а те уж поднимали их еще выше, матросам на шкафуте, после чего по устойчивому широкому трапу ящики переносились на баржу.

Еще задолго до того, как поднятые чемоданы обнажили зеленый слой деревянных ящиков, Кунин все чаще и чаще поглядывал на часы. Наступал критический момент в романе, который он остерегался называть курортным, ибо влюбился в строгую даму своих лет, замужнюю москвичку, приехавшую в закрытый город для спокойного отдыха. Правдами или неправдами, но он встречался с нею почти каждый вечер, так и не добившись того, на что охотно шли все нравившиеся ему женщины, размягченные и разнеженные юношеством Кунина и бойким языком его. Женщины сдавались на милость победителя, уши их забивались анекдотами, пародийными виршами прошлых и нынешних лет: «Ядрена вошь! Как жарко солнце шпарит,/ Лазурь небес аж брагой сивушит,/ Мне хорошо с тобою чапать в паре…» С первой же минуты знакомства неприступная москвичка дала понять, что поэзия эта внушает ей омерзение, и репертуар пришлось изменить, что, однако, на возлюбленную не повлияло. Но сегодня (она намекнула достаточно ясно) произойдет то, к чему он стремился уже третью неделю. Обычно он провожал ее до калитки домика за Артиллерийской бухтой, ничего не сулящий беглый поцелуй — вот и все, что позволялось. За калитку — ни шагу. Но Алина (так звали москвичку) ночным автобусом убывала сегодня в Симферополь, оттуда самолетом в Москву, ибо послезавтра — 1 сентября, начало учебного года, преподавательница должна подавать ученикам пример в дисциплине, — и вот вчера при прощании у калитки, когда он спросил, каким автобусом она уезжает, ответом было: «Приходите ко мне… Поможете собраться…» И договорились: угол улицы Ленина и спуска к Минной стенке, она ждет его там в пять вечера, дальнейшая программа легко угадывалась. Ресторан «Приморский», стремительное такси до калитки, проход к домику под шатром деревьев, объятия и три-четыре часа любви.

Что программа эта осуществится — он знал наверняка, потому что разбирался в женских взглядах и тембрах голоса, потому что, несмотря на некоторую сухость москвички, видел: она теплела от встречи к встрече и, обнимая его перед калиткой, что-то нашептывала, какой-то набор звуков, полный нежности и сожаления. По всему видно: она ни разу еще не обманывала мужа и уже терзается от скорой измены ему.

Одиннадцать зеленых ящиков виднелись внизу, полчаса уйдет на их подъем, а время уже — 16.55.

И Кунин решился: приказал командиру группы управления командовать выгрузкой — и бойко слетел по сходне на Минную стенку. Все убыстряющимся шагом оставлял он эсминец за спиной, почти бегом достиг улицы, опоздав всего на минуту, и москвичка подставила губы для поцелуя.

— Ресторан? — шепотом спросил он и получил ответ, вселивший в него преклонение перед смелостью замужней женщины.

Сели в такси и обнялись. Калитку он даже не заметил, они прошли сквозь нее к домику, и сквозь домик тоже прошли, и вокруг них ничего не было и не стало, белый китель отброшен в угол, москвичка ладошками закрыла лицо и заплакала…

В самый последний поцелуй на автостанции он вложил всю свою любовь и жалко попросил московский адрес, так и не получив его, но не вознегодовал, а даже возгордился: женщина свято чтила семейные устои, лишь для него сделав исключение.

Автобус исчез в ночи, и Кунин, полный смирения перед мужеством женщины, пошел к своему эсминцу. Оставалось двое суток до того, как за родным кораблем захлопнутся ворота ботопорта и на доске объявлений появится приказ о назначении капитан-лейтенанта Кунина Бориса Васильевича старшим помощником командира. Впереди — погоны капитана 3 ранга, женитьба на достойной спутнице жизни, академия, старпомство на крейсере, а если повезет — то и командирство на нем, красавце проекта «68-бис».

Звезды в черном небе пылали над его головой, ветер ласкал кожу, пахнущую москвичкой, на кораблях уже отбой, отход ко сну, но еще издалека Кунин увидел несколько черных автомашин у кормы своего эсминца, почуял неладное и прибавил шагу.

Эта часть Минной стенки была почему-то освещена прожекторами соседних кораблей, на юте эсминца стояла группа адмиралов, которые глянули на Кунина как на человека без погон, который нагло проник на боевую единицу ВМФ СССР и вот-вот полетит в радужно-масляную воду Южной бухты. Никто из адмиралов не спросил, где он был, никто не сказал, что произошло, и тем не менее по репликам и расспросам высокого руководства флотом и эскадрой Кунин понял, что в тот момент, когда он открывал дверцу такси любимой женщине, в снарядном погребе матрос, на середине трапа принимавший подаваемый снизу деревянный ящик, не удержал его (мнения расходились, кое-кто утверждал, что ящик просто развалился), снаряды посыпались вниз, и один из них — взорвался, как-то странно взорвался, сохранившись целым, но с десяток раз или более по дикой траектории пронесся от переборки к переборке, ранив матроса…

Борис Кунин служил офицером шестой год и знал, что никакого оправдания у него нет и не будет, что о старпомстве на эсминце надо забыть на долгие годы, а уж академию вычеркнуть из жизненных планов вообще.

Корабль поставили в док, командиру БЧ-2 объявили о «не полном служебном соответствии», и тайно купленные погоны с двумя просветами можно было смело выбрасывать за борт: не бывать ему капитаном 3 ранга года три или четыре, и это везение, что он еще удержался в прежней должности.

Везение же объяснялось необыкновенностью того, что произошло в снарядном погребе и заставляло адмиралов штаба и офицеров артотдела проводить длительные совещания, куда изредка приглашали Кунина, который сам никак не мог сообразить, какая таинственная сила заставила снаряды так упасть на железный настил погреба с высоты семь метров, что один из них идеально ровно, донной частью утвердился в вертикальном положении, железным солдатиком, а следом за ним падавший — капсюлем напоролся на острие головки. «Такого быть не может!» — в один голос утверждали знатоки из артотдела, моделируя абсолютно схожую ситуацию: в ящик укладывали сорок 37-миллиметровых снарядов, набитых песком, равным по весу пороху, ящик затем опорожняли с разных высот — и ни разу не повторилось то, что едва не подвело капитан-лейтенанта Кунина под дознание, следствие и суд.

Скрупулезно подобранные акты экспериментов хотели было отослать в АНИМИ, Артиллерийский научно-исследовательский морской институт, но постеснялись: уж слишком необычно все выглядело, фантастика, грозящая навести тень на доброе имя Черноморского флота.