Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Попробуем сопоставить могущество Карфагена и Рима. И тот и другой были земледельческими и торговыми городами, и только; второстепенное и чисто практическое значение наук и искусств было, в сущности, одинаково и в том и в другом, только с той разницей, что Карфаген далеко опередил в этом отношении Рим. Но в Карфагене денежное хозяйство преобладало над сельским, а в Риме в то время сельское преобладало над денежным, и если карфагенские сельские хозяйства вообще были крупными землевладельцами и рабовладельцами, в Риме того времени основная масса граждан еще возделывала свои поля собственными руками. Большинство населения в Риме было собственниками и, стало быть, консервативно, а в Карфагене оно не имело никакой собственности, и, стало быть, на него могли влиять богачи своим золотом и демократы своими обещаниями реформ. В Карфагене уже воцарилась свойственная могущественным торговым городам роскошь, а в Риме и обычаи и полиция еще поддерживали, по крайней мере внешне, завещанную предками суровость нравов и бережливость. Когда карфагенские послы возвратились домой из Рима, они рассказывали своим товарищам, что тесная дружба между членами римского сената превосходит все, что можно себе представить: один и тот же серебряный столовый прибор обслуживал весь сенат, и послы снова находили его во всех тех домах, куда их приглашали в гости. Эта насмешка характеризует различие экономических условий того и другого города. Конституция в обоих государствах была аристократическая; судьи управляли в Карфагене точно так же, как сенат управлял в Риме, и на основании одинаковой полицейской системы. Карфагенские правительственные власти держали должностных лиц в строгой от себя зависимости и требовали, чтобы граждане безусловно воздерживались от изучения греческого языка, а сноситься с греками дозволяли им не иначе, как через официальных переводчиков; здесь проглядывают точно такие же стремления, какие мы заметили и в римской системе управления; но римская система денежных пеней и правительственных порицаний кажется мягкой и разумной по сравнению с беспощадной строгостью и доходившей до нелепости неограниченностью такой карфагенской государственной опеки. Римский сенат, отворявший свои двери для всех выдающихся талантов и бывший представителем нации в лучшем смысле этого слова, конечно, мог полагаться на эту нацию и не имел оснований бояться должностных лиц. Напротив того, карфагенский сенат опирался на неусыпный контроль над администрацией со стороны правительства и был представителем только знатных фамилий; его отличительной чертой было недоверие ко всем, кто стоял выше или ниже его, поэтому он не мог быть уверен, что народ пойдет вслед за ним туда, куда он укажет, и имел основание опасаться захвата власти со стороны должностных лиц. Этим объясняется неизменная стойкость римской полиции, никогда не делавшей в несчастии попятного шага и никогда не выпускавшей из своих рук даров фортуны из-за небрежности и нерешительности; напротив того, карфагеняне прекращали борьбу в такую минуту, когда одно последнее усилие могло бы все спасти; устав от преследования великих национальных целей или забывая о них, карфагеняне давали рухнуть наполовину готовому зданию, с тем чтобы по прошествии нескольких лет начать все сызнова. Поэтому способные администраторы в Риме всегда действовали в полном единомыслии с правительством, а в Карфагене они нередко находились в открытой вражде со столичными властями и, вынужденные оказывать им противодействие и нарушать государственные установления, вступали в соглашение с оппозиционной партией реформы. Карфаген, точно так же как и Рим, господствовал над своими соплеменниками и над многочисленными иноплеменными общинами. Но Рим принимал в свое гражданство один округ вслед за другим и даже открыл законный в него доступ латинским общинам; Карфаген же с самого начала замкнулся в самом себе и не давал подвластным областям даже надежды когда-либо сравняться с ним. Рим уступал соплеменным общинам некоторую долю плодов побед и особенно вновь приобретаемых государственных земель, а в остальных подвластных ему государствах старался по меньшей мере создавать преданную себе партию, предоставляя материальные выгоды знатным и богатым; Карфаген не только брал себе все, что доставляли победы, но даже отнимал у привилегированных городов свободу торговли. Рим не лишал совершенно самостоятельности даже покоренные им общины и не облагал их постоянными налогами; Карфаген повсюду рассылал своих наместников и обременял тяжелыми налогами даже старинные финикийские города, а с покоренными племенами обращался как с государственными рабами. Поэтому в карфагено-африканском государственном союзе не было, за исключением Утики, ни одной общины, положение которой не улучшилось бы с падением Карфагена и в политическом отношении и в материальном; в римско-италийском государственном союзе не было ни одной общины, которая не рисковала бы потерять более, чем выиграть, в случае восстания против такого правительства, которое тщательно оберегало ее материальные интересы и никогда не вызывало крутыми мерами политическую оппозицию на открытую борьбу. Карфагенские государственные деятели надеялись привязать финикийских подданных к Карфагену страхом перед восстанием ливийцев, а всю массу собственников — пущенными среди них в обращение денежными знаками; но они ошиблись в своих меркантильных расчетах, применяя их к тому, к чему они неприменимы; опыт доказал, что римская симмахия, несмотря на кажущуюся меньшую сплоченность, устояла против Пирра, как стена, сложенная из каменных глыб, тогда как карфагенская разрывалась, как паутина, при появлении неприятельской армии на африканской территории. Так было при высадках Агафокла и Регула и во время войны с наемниками. Как были настроены умы в Африке, видно, например, из того факта, что ливийские женщины добровольно отдавали свои украшения наемникам во время войны с Карфагеном. Только в Сицилии карфагеняне, по-видимому, придерживались более мягкой системы управления, а потому и достигли там лучших результатов. Они предоставляли этим своим подданным относительную свободу во внешней торговле, с самого начала дозволяли им употреблять для внутреннего обихода исключительно звонкую монету и вообще стесняли их гораздо меньше, чем сардинцев и ливийцев. Все это конечно скоро бы изменилось, если бы им удалось завладеть Сиракузами; но этого не случилось, и в Сицилии образовалась горячо преданная финикийцам партия частью вследствие верно рассчитанной мягкости карфагенского управления, частью вследствие пагубных раздоров между сицилийскими греками; так, например, Филипп Акрагантский писал историю великой войны с Римом в финикийском духе даже после завоевания острова римлянами. Однако в общем итоге не подлежит сомнению, что сицилийцы, как подданные Карфагена и как эллины, должны были питать к своим финикийским повелителям по меньшей мере такую же вражду, какую питали самниты и тарентинцы к римлянам.

Что касается финансов, то Карфаген располагал бесспорно более значительными государственными доходами, чем Рим; но это преимущество уравновешивалось отчасти тем, что источники карфагенских доходов, состоявшие из дани и из таможенных пошлин, истощались гораздо скорее и именно тогда, когда в них всего более нуждались, отчасти тем, что карфагенские методы ведения войн обходились несравненно дороже римских. Военные средства римлян и карфагенян были далеко не одинаковы, хотя во многих отношениях были почти равноценны. Карфагенское гражданство еще во время взятия города римлянами состояло из 700 тысяч человек, включая женщин и детей 180 , и, вероятно, было по меньшей мере столь же многочисленно и в конце V века [ок. 270—250 гг.]; в случае крайности оно было в состоянии выставить в V в. [ок. 350—250 гг.] гражданское ополчение из 40 тысяч гоплитов. Такое же гражданское ополчение Рим был в состоянии выставить при столь же крайней необходимости еще в начале V века [ок. 350—340 гг.], а после происшедшего в течение V века огромного расширения территории число способных носить оружие полноправных граждан должно было, по крайней мере, удвоиться. Но на стороне Рима был перевес не столько по числу способных носить оружие людей, сколько по наличному составу гражданского ополчения. Как ни старалось карфагенское правительство привлекать граждан к военной службе, оно не было в состоянии ни наделить ремесленников и мастеровых физической силой земледельцев, ни преодолеть врожденное отвращение финикийцев к военному ремеслу. В V в. [ок. 350—250 гг.] еще сражался в рядах сицилийской армии «священный отряд» из 2500 карфагенян, служивший гвардией для главнокомандующего; в VI в. [ок. 250—150 гг.] в карфагенских армиях, как например в испанской, уже не было ни одного карфагенянина, за исключением офицеров. Напротив того, римские крестьяне не только значились в рекрутских списках, а находились налицо и на полях сражений. То же следует заметить и о соплеменниках обеих общин; между тем как латины оказывали римлянам не менее важные услуги, чем римское гражданское ополчение, ливийские финикийцы были так же мало годны для военной службы, как карфагеняне, и, понятно, шли на войну с еще меньшей охотой, чем последние; вследствие этого они уклонялись от службы в карфагенских армиях, а города, которые были обязаны поставлять вспомогательные войска, по всей вероятности, откупались от этой обязанности деньгами. В только что упомянутой испанской армии, состоявшей приблизительно из 15 тысяч человек, был только один отряд конницы из 450 человек, да и тот лишь частью состоял из ливийских финикийцев. Главную силу карфагенских армий составляли ливийские рекруты, из которых можно было под руководством способных офицеров создать хорошую пехоту, и легкая кавалерия, которая оставалась в своем роде непревзойденной. К этому следует присовокупить военные силы более или менее подвластных ливийских и испанских племен, знаменитых балеарских пращников, которые, по-видимому, занимали промежуточное положение между союзными контингентами и наемными отрядами, и, наконец, в случаях крайности — навербованную в чужих краях солдатчину. По своему численному составу такая армия могла быть без труда доведена до желаемых размеров, а по достоинству своих офицеров, по знанию военного дела и по храбрости она была способна помериться с римлянами; но между набором наемников и их готовностью к выступлению проходил опасный для государства длинный промежуток времени, между тем как римская милиция была по всякое время года готова выступить в поход; еще более важное различие заключалось в том, что карфагенские армии были спаяны вместе только честью знамени и денежными выгодами, между тем как римских солдат объединяло все, что привязывало их к общему отечеству. Рядовой карфагенский офицер дорожил своими наемными солдатами и даже ливийскими земледельцами почти так же, как в наше время дорожат на войне пушечными ядрами; этим объясняются такие позорные дела, как, например, в 358 г. [396 г.] предательство ливийских войск их начальником Гимильконом, имевшее последствием опасное восстание ливийцев; недаром же вошло в поговорку ироническое выражение «пуническая верность», причинившее немало вреда карфагенянам. Карфаген вполне изведал на опыте, каким бедствиям могут подвергать государство армии из феллахов и наемников, и его наемные слуги не раз оказывались более опасными, чем враги. Карфагенское правительство, конечно, сознавало недостатки такой военной системы и всячески старалось их исправить. Его денежные кассы и военные склады были всегда полны, чтобы во всякое время можно было удовлетворить наемников. Оно обращало особенное внимание на то, что заменяло у древних народов нашу артиллерию — на устройство военных машин (в чем карфагеняне постоянно превосходили сицилийцев) и на содержание слонов, с тех пор как эти последние вытеснили древние боевые колесницы; в карфагенских казематах были устроены стойла для 300 слонов. Оно не решалось укреплять подвластные города и потому должно было мириться с мыслью, что всякая высадившаяся в Африке неприятельская армия могла занять вместе с незащищенной местностью и все города и местечки; совсем иначе было в Италии, где большая часть покоренных городов сохранила свои городские стены и где господствовала над всем полуостровом цепь римских крепостей. Что же касается укрепления столицы, то на этот предмет тратилось все, что только могли доставить деньги и искусство, и государство не раз было обязано своим спасением только прочности карфагенских городских стен, между тем как положение Рима было настолько безопасно и в политическом и в военном отношении, что ему даже ни разу не пришлось выдержать настоящую осаду. Наконец, главным оплотом карфагенского государства служил его военный флот, который и был предметом особых забот. Как в сооружении кораблей, так и в уменье ими управлять карфагеняне превосходили греков; в Карфагене впервые стали строить суда с более чем тремя палубами для гребцов; карфагенские военные корабли имели в то время большей частью по пяти палуб; они быстрее ходили под парусами, чем греческие суда; гребцами на них были только государственные рабы, никогда не сходившие с галер и отлично обученные, а капитаны были искусны и неустрашимы. В этом отношении Карфаген имел решительный перевес над римлянами, которые располагали лишь несколькими кораблями союзных греков и еще меньшим числом собственных кораблей и потому не были в состоянии выйти в открытое море, где их мог встретить карфагенский флот, господствовавший в западных водах. Сравнение военных сил двух великих держав приводит нас к общему выводу, что мы должны признать обоснованным мнение одного проницательного и беспристрастного грека, что в то время, когда Карфаген и Рим вступили между собой в борьбу, их силы были в общей сложности одинаковы. Но мы должны к этому добавить, что хотя Карфаген и употребил в дело все, что ум и богатство могли сделать для создания искусственных средств нападения и обороны, он все-таки не был в состоянии сколько-нибудь удовлетворительно исправить коренные недостатки своей собственной армии и плохо организованной симмахии. Нетрудно было догадаться, что на Рим можно было серьезно напасть только в Италии, а на Карфаген только в Ливии и что Карфаген ненадолго огражден от такого нападения. Мореплавание еще переживало в то время свое детство, и флоты еще не составляли прочного наследственного достояния наций, а могли быть созданы повсюду, где были дерево, железо и вода; что даже могущественные морские державы не были в состоянии помешать высадке более слабого на море врага — было для всякого очевидно, а в самой Африке было не раз доказано на опыте. После того как Агафокл указал туда дорогу, ее мог найти и римский полководец, и в то время как в Италии с вторжением неприятельской армии война только начиналась, в Ливии она в подобном случае кончалась и превращалась в осаду, которая без вмешательства какой-нибудь особой случайности была способна в конце концов сломить даже самое стойкое мужество.