Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Внешнее положение тоже складывалось благоприятно для правительства. За период времени между кимврским нашествием и союзнической войной римляне воевали мало, но всегда с честью. Серьезная война велась только в Испании, где в течение последних, столь тяжелых для Рима, лет (649 г. и сл.) [105 г.] лузитаны и кельтиберы с необычайной энергией восстали против Рима. Но в 656—661 гг. [98—93 гг.] консул Тит Дидий в северной провинции, а консул Публий Красс в южной воевали храбро и удачно. Они восстановили перевес римского оружия, срыли мятежные города и по мере надобности переселяли жителей из укрепленных горных городов в равнины. Ниже мы еще остановимся на том, что в этот период правительство снова обратило внимание на Восток, который оставался вне его поля зрения в течение целого поколения, и с давно невиданной энергией действовало в Кирене, Сирии и Малой Азии. Со времени революции власть реставрации еще никогда не была столь прочной и популярной, как теперь. На смену законов трибунов пришли законы консуляров, на смену прогрессивных мероприятий — ограничения свободы. Само собой понятно, что законы Сатурнина были отменены; от заморских колоний Мария осталась одна единственная крохотная колония на диком острове Корсике. Правда, народный трибун Секст Титий вновь предложил и провел в 655 г. [99 г.] Аппулеев аграрный закон. Это был Алкивиад в карикатуре, более сильный в танцах и в игре в мяч, чем в политике; главный талант его заключался в том, что он разбивал по ночам статуи богов на улицах. Но сенат немедленно под религиозным предлогом отменил этот закон и не встретил при этом никакого сопротивления, самого же трибуна, как сказано выше, покарал всаднический суд. В следующем году (656) [98 г.] один из консулов внес закон об обязательном соблюдении 24-дневного срока между внесением закона и его изданием и запретил объединять в одном законе различные постановления. Это хоть несколько ограничило неразумное расширение законодательной инициативы и устранило возможность брать правительство явно врасплох путем издания новых законов. Все яснее обнаруживалось, что гракховское государственное устройство, пережившее своего творца, пошатнулось в своих основах с тех пор, как толпа и денежная аристократия перестали действовать заодно. Если это государственное устройство опиралось на раскол среди аристократии, то теперь противоречия среди оппозиции, очевидно, вели его к гибели. Настала пора довершить дело реставрации, незаконченное в 633 г. [121 г.], уничтожить вслед за тираном, наконец, и его конституцию и вернуть правительственной олигархии нераздельную власть в государстве.

Все зависело от того, удастся ли сенатской знати вернуть себе право участия в качестве присяжных в судебных комиссиях. Провинциальная администрация, главная основа сенатского управления, очутилась в такой зависимости от судов присяжных, а именно от комиссии по делам о вымогательствах, что наместник, казалось, управлял провинцией уже не в интересах сената, а в интересах сословия капиталистов и купечества. Денежная аристократия шла навстречу правительству во всех мероприятиях против демократов, но беспощадно преследовала всякую попытку ограничить благоприобретенное ею право хозяйничать в провинциях по своему произволу. Несколько отдельных попыток такого рода было теперь сделано. Правящая аристократия снова начала приходить в себя, лучшие представители ее считали своим долгом выступить, хотя бы от своего личного имени, против возмутительных порядков в провинциях. Решительней всех выступил Квинт Луций Сцевола, бывший подобно своему отцу Публию великим понтификом и в 659 г. [95 г.] консулом. Лучший юрист и один из лучших людей своего времени, он, будучи в звании претора наместником провинции Азии (около 656 г. [98 г.]), самой богатой и самой угнетаемой, вместе со своим другом, консуляром, Публием Рутилием Руфом, выдающимся военным, юристом и историком, подал пример суровой и энергичной кары. Не делая различий между италиками и провинциалами, знатными и простолюдинами, он от всех принимал жалобы и заставлял римских купцов и откупщиков выплачивать полную компенсацию за причиненные ими убытки, буде последние доказаны. Этим он не ограничился: недоступный для подкупа, он казнил распятием на кресте некоторых из самых видных и бессовестных купеческих агентов, которые были уличены в преступлениях, достойных смертной казни. Сенат одобрил его образ действий и даже включил впредь в инструкцию наместникам азиатской провинции предписание принять за образец принципы управления Сцеволы. Но всадники, не осмеливаясь затронуть самого Сцеволу, человека очень знатного и богатого, привлекли к суду его товарищей и в конце концов даже самого выдающегося из них, легата Публия Руфа, который не располагал влиятельными связями, а мог опереться только на свои заслуги и всем известную честность. Против него было выдвинуто обвинение в вымогательствах в провинции Азии. Обвинение это было явно смехотворно, а обвинитель, некий Апиций, — низкая личность. Однако всадники не хотели упустить случая унизить консуляра. Руф защищался кратко, просто и деловито, не прибегая к фальшивому пафосу, слезам и траурной одежде, и гордо отказался выразить всесильным капиталистам свою покорность. Он был осужден, и его небольшое состояние конфисковано для покрытия вымышленных убытков. Осужденный удалился в якобы ограбленную им провинцию, все города выслали ему навстречу почетные депутации, и он провел здесь остаток своей жизни, пользуясь всеобщим уважением и любовью и отдавшись литературным занятиям. Этот позорный приговор был самым возмутительным, но отнюдь не единственным в своем роде. Впрочем, сенатскую партию не столько возмущал неправый суд против людей безукоризненной честности, но не из старой знати; для нее было важнее, что родовитость перестала служить надежной мантией для грязных дел. Тотчас после Руфа был привлечен к суду за вымогательство самый видный аристократ, в течение 20 лет занимавший первое место в списке сенаторов, семидесятилетний Марк Скавр. В глазах аристократии это было оскорблением святыни, даже если Скавр был виновен. Роль общественных обвинителей присваивали себе самые худшие элементы, превращая это занятие в профессию. Ни незапятнанная репутация, ни сан, ни возраст уже не спасали от самых наглых и опасных обвинений. Комиссия по делам о вымогательствах перестала служить защитой для жителей провинций; напротив, она превратилась для них в самый тяжкий бич. Явный вор выходил из комиссии оправданным, если не впутывал в дело своих сообщников и не отказывался поделиться с присяжными награбленным добром. Зато горе тому, кто пытался удовлетворить справедливые жалобы жителей провинций; его ждал верный обвинительный приговор. Римскому правительству, очевидно, предстояло оказаться в такой же зависимости от контроля судебных органов, в какой некогда находился карфагенский сенат. Ужасающим образом сбывалось предсказание Гракха, что его закон о присяжных окажется тем кинжалом, которым знать сама будет наносить себе раны.

Над всадническими судами неизбежно должна была разразиться гроза. Лучшие представители правительственной партии, в которых еще не заглохло сознание, что власть не только дает права, но и налагает обязанности, и даже просто лица, в которых еще жило благородное и гордое честолюбие, не могли не возмущаться этим тяжелым и позорным политическим контролем, отнимавшим заранее всякую возможность наладить управление. Скандальное осуждение Рутилия Руфа не позволяло медлить с атакой, и Марк Ливий Друз, бывший в 663 г. [91 г.] народным трибуном, увидел в нем вызов по своему адресу. Он был сыном того самого Друза, который 30 лет тому назад сначала низверг Гая Гракха, а позднее составил себе также имя и как полководец, покорив скордисков. Ливий Друз, подобно своему отцу, был человеком строго консервативных убеждений и доказал это на деле во время восстания Сатурнина. По происхождению он принадлежал к кругу высшей знати и обладал колоссальным состоянием; по своему характеру он тоже был настоящий аристократ, энергичный и гордый. Он не навешивал на себя почетных знаков своих должностей, но на смертном одре высказал мнение, что не скоро найдется в Риме гражданин, подобный ему. Всю свою жизнь он руководствовался прекрасным правилом, что благородное происхождение налагает определенные обязанности. Со всей страстностью своего характера он отшатнулся от чванной и продажной аристократической черни. Двери его дома и его кошелек всегда были открыты для людей из народа. Человек прямой и строгих нравов, он пользовался в народе скорее уважением, чем любовью. Несмотря на свои молодые годы, он в силу своих личных достоинств пользовался влиянием в сенате и на форуме. У него были единомышленники. Когда Марку Скавру пришлось защищаться перед судом против обвинения в вымогательстве, он имел смелость публично обратиться к Друзу с призывом взяться за реформу суда присяжных. Скавр, а также знаменитый оратор Луций Красс были в сенате самыми ревностными защитниками предложений Друза, быть может, и соавторами их. Однако правящая аристократия в своей массе не разделяла взглядов Друза, Скавра и Красса. В сенате не было недостатка в решительных сторонниках партии капиталистов. Между ними выделялись: тогдашний консул Луций Марций Филипп, так же горячо и разумно отстаивавший теперь интересы сословия всадников, как прежде интересы демократии, и дерзкий и бесцеремонный Квинт Цепион, примкнувший к этой оппозиции главным образом из личной вражды к Друзу и Скавру. Но опаснее этих решительных противников была трусливая и ленивая масса аристократии. Она, конечно, предпочла бы грабить провинции только в свою пользу, но в конце концов была не прочь делить добычу со всадниками. Эти аристократы находили, что вместо того, чтобы вести трудную и опасную борьбу с высокомерными капиталистами, для них выгоднее и надежнее покупать у последних безнаказанность угодничеством, унижениями и подкупом. Только исход борьбы мог выявить, в какой мере можно увлечь за собой эту массу, без содействия которой невозможно было добиться цели.