Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Никто, вероятно, не понимал положение дел с такой мучительной ясностью, не чувствуя ни страха, ни надежды для себя, как Марк Катон. Вполне убежденный в том, что после битвы при Илерде и Фарсале монархия стала неизбежной, и обладавший достаточной нравственной силой, чтобы осознать эту горькую истину и поступить сообразно с ней, он несколько заколебался, не зная, должна ли вообще конституционная партия продолжать войну, которая неизбежно потребует во имя проигранного дела жертв от многих людей, не знавших, ради чего они должны их приносить. Но если он решил и дальше продолжать борьбу против монархии не ради победы, а для того чтобы подготовить себе более скорую и почетную гибель, то он старался по крайней мере не вовлекать в эту войну никого, кто мог бы пережить падение республики и ужиться с монархией. Пока республика только подвергалась опасности, он думал, что есть у кого-то право и обязанность заставлять даже равнодушных и дурных граждан принимать участие в борьбе, теперь было бы бессмысленно и жестоко заставить отдельных лиц гибнуть вместе с погибшей республикой. Он не только сам отпускал каждого, кто выражал желание вернуться в Италию, но когда самый необузданный из диких сторонников партии, Гней Помпей сын, требовал казни этих людей, а главное Цицерона, этому благодаря своему авторитету помешал только Катон.

Не хотел мира и Помпей. Если бы он был человеком, заслуживающим чести занимать пост, который ему был поручен, он бы понимал, что человеку, стремившемуся к короне, немыслимо войти в колею обыденной жизни, и для того, кто оступился, уже нет места на земле. Но Помпей едва ли был слишком горд, чтобы просить милости, в которой победитель по своему великодушию, может быть, и не отказал бы ему, — вернее, что он был слишком ничтожен для этого. Потому ли, что он не мог решиться довериться Цезарю, или потому, что по своей неясной и нерешительной натуре он, как только сгладилось первое непосредственное впечатление от фарсальской битвы, снова стал надеяться на успех, Помпей решил продолжать борьбу и после фарсальского поля битвы стал искать себе другое.

Таким образом, как ни старался Цезарь смягчить гнев своих противников и уменьшить их число, борьба продолжалась. Руководившие ею люди почти все участвовали в битве при Фарсале, и хотя, кроме Луция Домиция Агенобарба, убитого во время бегства, все без исключения спаслись, они были рассеяны во все стороны, почему им и не удалось сговориться относительно общего плана для продолжения похода. Большинство из них частью по пустынным македонским и иллирийским горам, частью с помощью флота достигло Керкиры, где Марк Катон командовал оставшимся там резервом. Здесь под председательством Катона состоялось нечто вроде военного совета, на котором присутствовали Метелл Сципион, Тит Лабиен, Луций Афраний, Гней Помпей младший и другие, но, с одной стороны, отсутствие главнокомандующего и мучительная неизвестность относительно его судьбы, с другой — внутренний разлад в самой партии помешали принятию общего решения, и в заключение каждый пошел по тому пути, который казался ему лучшим для него самого или для общего дела. Среди многочисленных соломинок, за которые можно было ухватиться, трудно было указать, которая из них сулит больше шансов на спасение.

Македония и Греция были утрачены благодаря фарсальской битве. Впрочем, Катон, очистивший Диррахий при первом известии о фарсальском поражении, еще на некоторое время удержал для конституционной партии Керкиру, а Рутилий Луп — Пелопоннес. Был момент, когда казалось, что помпеянцы собираются обороняться в Патрах на Пелопоннесе, но достаточно было одного слуха о приближении Калена, чтобы они исчезли отсюда. Так же мало усилий было сделано и для удержания Керкиры.

На италийском и сицилийском побережьях эскадра Помпея, посланная туда после диррахийских побед, действовала с немалым успехом против гаваней Брундизия, Мессаны и Вибона; в Мессане даже был сожжен весь снаряжавшийся там флот Цезаря; но действовавшие здесь суда, большей частью малоазийские и сирийские, были отозваны обратно своими общинами после фарсальского поражения, так что экспедиция сама собой закончилась. В Малой Азии и Сирии в этот момент не было войск ни той, ни другой партии за исключением боспорской армии Фарнака, которая, будто бы защищая интересы Цезаря, заняла ряд областей его противников.

В Египте, правда, еще находилось значительное римское войско, образованное из оставленных Габинием отрядов, с того времени пополнявшихся италийскими бродягами и всяким сбродом из сирийских и киликийских разбойничьих шаек; но было само собой понятно и вскоре подтвердилось официально отозванием египетских судов, что александрийский двор не имел намерения держаться побежденной партии или же отдать в ее распоряжение свои военные силы.

Несколько более благоприятные шансы на успех имели побежденные на Западе. Среди испанского населения симпатии к Помпею были так сильны, что цезарианцы даже были принуждены отказаться от задуманного ими оттуда нападения на Африку, и восстание казалось неизбежным, как только на полуострове появится какой-нибудь выдающийся вождь.

В Африке же коалиция или, вернее, настоящий властелин Африки, нумидийский царь Юба, беспрепятственно вооружался с осени 705 г. [49 г.]. Если поэтому весь Восток был утрачен коалицией из-за битвы при Фарсале, то, наоборот, в Испании она могла, по всей вероятности, — а в Африке даже наверное, — продолжать войну с достоинством, так как принять помощь против сограждан-революционеров от издавна подвластного римской общине нумидийского царя, конечно, было для римлян мучительным унижением, но не государственной изменой. Тот же, для кого в этой отчаянной борьбе не существовало больше ни чести, ни права, мог, объявив себя вне закона, начать разбойничью борьбу, или, вступив в союз с независимыми соседними государствами, вовлечь во внутреннюю распрю врагов отечества, или же, наконец, признав монархию на словах, добиваться восстановления законной республики с помощью кинжала убийцы.

Побежденные отложились от новой монархии, — это было естественным и наиболее правильным выражением отчаянного положения. Горы и в особенности море служили тогда, как и с незапамятных времен, убежищем для всяких преступлений и для людей, бежавших от невыносимой нищеты и несправедливости. Сторонникам Помпея и республиканцам легко могла прийти мысль вести войну в горах и на море против вытеснившей их Цезаревой монархии и в особенности в обширных размерах возобновить пиратство с более правильной организацией и с определенной целью. Даже после отозвания пришедших с Востока эскадр они еще располагали очень значительным собственным флотом, тогда как Цезарь по-прежнему почти не имел военных судов; их связи с далматами, в собственных интересах восставшими против Цезаря, их господство над важнейшими морями и портовыми городами обещали морской войне, особенно войне в малом масштабе, благоприятнейшие результаты. Так же как некогда травля Суллой демократов кончилась восстанием Сертория, которое сначала было пиратской, потом разбойничьей войной и, наконец, превратилось в очень серьезную борьбу, так и теперь, если бы у Катоновой аристократии или у сторонников Помпея было столько же одушевления и огня, как у марианской демократии, и если бы в ее рядах оказался настоящий властитель морей, на непокоренном еще море могло бы сложиться независимое от монархии Цезаря и, может быть, способное помериться с ней государство.

Более резкого порицания во всех отношениях заслуживает мысль вовлечь в римскую войну независимое соседнее государство и при его помощи произвести контрреволюцию: закон и совесть осуждают перебежчика строже, чем разбойника, и для победоносной разбойничьей шайки обратный путь к свободному и благоустроенному государству легче, чем для эмиграции, которой удается вернуться при помощи врага родной страны. Впрочем, было маловероятно, чтобы разгромленная партия таким путем могла произвести реставрацию. Единственным государством, в котором эмиграция могла искать опоры, было парфянское; однако было очень сомнительно, захочет ли оно чужое дело считать своим, и совершенно невероятно, что оно сможет отстоять его против Цезаря. Но пора республиканских заговоров еще не наступила.

В то время как остатки разгромленной партии беспомощно отдавали себя на произвол судьбы, и даже люди, решившиеся продолжать борьбу, сами не знали, где и как ее вести, Цезарь, как всегда, быстро решая и действуя, отложил все в сторону, чтобы преследовать единственного из своих противников, которого он уважал как полководца, зная, что если он возьмет его в плен, то этим парализует действия половины его противников, и притом наиболее опасных. С небольшим экипажем переправился он через Геллеспонт (его барка наткнулась здесь на неприятельский флот, направлявшийся в Черное море, и взяла в плен весь экипаж, ошеломленный вестью о фарсальской битве) и, когда необходимые приготовления были сделаны, поспешил за Помпеем на Восток. После фарсальской битвы Помпей отправился на Лесбос, взял свою жену и второго сына Секста и двинулся дальше, мимо Малой Азии, в Киликию, а оттуда к Кипру. Он мог бы проехать к своим приверженцам в Керкиру или Африку; но антипатия к аристократическим союзникам и мысль о приеме, который его там ожидал после фарсальского сражения и особенно после его позорного бегства, по-видимому, заставили его идти своей дорогой и скорее искать покровительства у парфянского царя, чем защиты у Катона. В то время как он собирал у откупщиков податей и у купцов деньги и невольников и вооружал 2 тыс. рабов, он получил известие, что Антиохия высказалась за Цезаря и что путь к парфянам уже несвободен. Тогда он изменил свой план и поплыл на судах в Египет, где в войске служило много его прежних солдат и где положение дел и большие средства страны давали время и возможность заняться реорганизацией армии.