Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

В высшем свете ничего подобного не происходило, но, в сущности, положение было почти такое же или во всяком случае не лучше. По части ничегонеделания аристократ мог смело померяться с пролетарием; если последний шатался по улицам, то первый нежился до белого дня на пуховиках. Расточительность царила здесь с такой же неумеренностью, как и безвкусием. Она завладела политикой и театром, конечно, ко вреду обоих; консульская должность покупалась за невероятную цену; летом 700 г. [54 г.] голоса одного только первого разряда избирателей были оплачены 10 миллионами сестерциев; точно так же и безумная роскошь декораций отравляла истинно образованному человеку всякое наслаждение сценической игрой. Плата за наем квартир была в Риме в среднем вчетверо выше, чем в италийских городах. Какой-то дом был однажды продан за 15 миллионов сестерциев. Дом Марка Лепида (консула 676 г. [78 г.]), красивейший в Риме в эпоху смерти Суллы, спустя одно только поколение не был даже сотым в списке римских дворцов. Мы уже упоминали о бешеной погоне за виллами; одна вилла, ценившаяся, главным образом, из-за своего рыбного садка, была продана за 4 миллиона сестерциев. Настоящий аристократ нуждался теперь по крайней мере в двух виллах: в одной среди Сабинских или Альбанских гор близ столицы, и в другой — поблизости от купаний в Кампании; кроме того, ему по возможности требовался еще сад перед воротами Рима. Еще большим безумством, чем эти виллы, были, так сказать, могильные дворцы, из которых некоторые и поныне свидетельствуют о том, в каких массах плит высотой до неба нуждался богатый римлянин, для того чтобы считаться умершим согласно своему званию. Не было также недостатка и в любителях лошадей и собак; заплатить 24 тыс. сестерциев за красивую лошадь не представляло ничего необычайного. Все гонялись за мебелью из тонкого дерева, — так, стол из африканского кипариса стоил 1 миллион сестерциев; за одеяниями из пурпуровых материй или прозрачного газа, а вместе с тем и за изящно драпированными перед зеркалом складками (как рассказывают, оратор Гортензий осыпал одного из своих коллег бранью за то, что тот смял его одежду в тесноте); за драгоценными камнями и жемчугом, впервые в это время заменившими древние, несравненно более изящные и художественные золотые украшения. Не совершенное ли варварство видим мы, когда во время триумфа Помпея по случаю победы над Митрадатом несли изображение победителя, сделанное из жемчуга, или когда в столовой диваны и этажерки оковывались серебром и даже кухонная утварь делалась из этого металла? К явлениям того же порядка относится и то, что в эту эпоху собиратели редкостей выламывают художественно сделанные медальоны из древних серебряных кубков, чтобы вставить их в золотые сосуды. Путешествовали в то время тоже с большой роскошью. «Когда путешествовал сицилийский наместник, — рассказывает Цицерон, — что, конечно, делалось не зимой, а лишь с наступлением весны, не той, что указана в календаре, а той, когда распускаются розы, он, подобно вифинским царям, передвигался в паланкине, который несли восемь носильщиков. Сидел он на подушках из мальтийского газа, наполненных розовым листом; один венок украшал его голову, другой — шею, у носа он держал тонкий полотняный нюхательный мешочек, наполненный розами. Таким образом его несли до самой его спальни».

Но ни один вид роскоши не процветал в такой степени, как самый грубый из всех, а именно, роскошь за столом. Все устройство вилл, вся жизнь в них сводилась, в сущности, к одной цели — обеду; не только имелись различные столовые для зимы и лета, но столы накрывались в картинной галерее, в складе плодов, птичнике или на эстраде, воздвигнутой в парке для дичи; к этой эстраде при появлении в театральном костюме лица, изображавшего Орфея, сбегались, лишь только он успевал сыграть туш, дрессированные для этой цели олени и кабаны. Таковы были заботы о декорации, но за этим отнюдь не забывалась и действительность. Не только повар был дипломированным гастрономом, но часто сам хозяин являлся учителем своих поваров. Уже давно жаркое было отодвинуто на задний план морскими рыбами и устрицами, теперь же италийская речная рыба была совершенно изгнана с хорошего стола, а италийские вина и гастрономические изделия считались почти чем-то вульгарным. Во время народных празднеств подавалось теперь, кроме италийского фалернского вина, три сорта иностранных вин: сицилийское, лесбосское, хиосское, в то время как за одно поколение до того считалось достаточным, даже во время пышных пиров, обнести один раз вокруг стола греческое вино. В погребе оратора Гортензия находился склад из 10 тыс. кувшинов чужеземного вина. Неудивительно, что италийские виноделы стали жаловаться на конкуренцию греческих островных вин. Ни один естествоиспытатель не мог бы ревностнее исследовать страны и моря в поисках новых животных и растений, чем это делали гастрономы того времени в поисках новых деликатесов 103 . Если гость во избежание последствий всего предложенного ему разнообразия яства принимал после обеда рвотное, то это никого более не поражало. Разврат во всех его видах был настолько систематическим и неуклюжим, что нашел своих профессоров, которые жили тем, что давали знатным юношам практические и теоретические уроки порока. Нет нужды еще долее останавливаться на этой дикой картине самого монотонного разнообразия, тем более, что и в этой области римляне далеко не были оригинальны, а ограничивались чрезмерным и нелепым подражанием эллино-восточной роскоши.

Разумеется, и Плутон, не хуже Кроноса, проглатывает своих детей; соперничество из-за этих большей частью ничтожных предметов аристократических вожделений до такой степени подняло цены на них, что люди, увлекаемые течением, проживали в короткое время громадное состояние и что даже те, которые только ради престижа проделывали вместе с другими самое необходимое, должны были видеть, как быстро проматывалось их унаследованное солидное благосостояние. Так, например, кандидатура в консулы являлась обыкновенно для знатных семейств столбовой дорогой, ведущей к разорению; то же самое можно сказать об играх, громадных постройках и всех остальных, правда, веселых, но зато дорого стоивших занятиях. Истинно царские богатства того времени превышались только еще более грандиозными долгами; в 692 г. [62 г.] Цезарь имел за вычетом наличных средств 25 миллионов сестерциев долгу; Марк Антоний имел в 24-летнем возрасте 6 миллионов сестерциев долгу, а 14 лет спустя — 40 миллионов; Курион — 60 миллионов, Милон — 70 миллионов долгу. Насколько эта расточительная жизнь знатных римлян зависела от кредита, показывает тот факт, что из-за займов, сделанных различными претендентами на консульскую должность, проценты однажды поднялись внезапно в Риме с четырех до восьми в месяц. Вместо того чтобы своевременно устроить конкурс или ликвидацию и тем по крайней мере выяснить положение, должник, напротив, обыкновенно затягивал свою несостоятельность, насколько это было возможно; вместо того чтобы продать свое имущество, в особенности земли, он по-прежнему делал займы и разыгрывал роль мнимого богача, пока крах не разражался тем грознее и не начинался конкурс вроде, например, Милонова, где кредиторы получили немного более 4 % с ликвидационных сумм. При этом безумно быстром переходе от богатства к банкротству и этом систематическом обмане никто, конечно, не наживался, кроме расчетливого банкира, который умел вовремя открывать и прекращать кредит. Таким образом, кредитные отношения опять пришли почти к тому же самому пункту, на котором они находились в V в. [сер. IV — сер. III вв.] — в худшее время социального кризиса; номинальные собственники владели своей землей лишь милостью кредиторов; должники или рабски подчинялись им, так что менее значительные из них фигурировали в свите кредиторов, подобно вольноотпущенникам, а более знатные даже в сенате говорили и подавали голос по знаку своих заимодавцев, или же были готовы объявить войну собственности, терроризировать своих заимодавцев угрозами и даже избавиться от них путем заговора или гражданской войны. На это опиралось могущество Красса; отсюда возникли волнения, сигналом для которых служили «вольные шутки», как, например, мятеж Цинны и еще более характерные движения Катилины, Целия, Долабеллы, вполне тождественные с той борьбой между имущими и неимущими, которая волновала эллинский мир столетием раньше. Естественно было, что при таком ненадежном экономическом положении всякий финансовый или политический кризис вызывал страшнейшую неурядицу. Едва ли стоит указывать на то, что обычные последствия — исчезновение капиталов, внезапное понижение цены земли, многочисленные банкротства и почти всеобщая несостоятельность — обнаружились как во время союзнической войны и войны с Митрадатом, так и теперь во время гражданской войны.