Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Исход борьбы был неодинаков. Присоединение Кипра было в 696 г. [58 г.] постановлено народом, т. е. вождями демократов, причем в качестве официального повода для проведения этой оккупации в данное время указывалось на содействие, оказываемое киприотами пиратству. Марк Катон, которому его противники поручили выполнение этой меры, прибыл на остров без войска, в котором и не оказалось нужды. Царь принял яд, население покорилось неизбежному, не оказывая сопротивления, и было подчинено наместнику Киликии. Переполненная казна, в которой находилось около 7 тыс. талантов и которую столь же алчный, как и скупой царь не решался затратить на необходимые для спасения его короны взятки, досталась вместе с ней в руки римлян и наполнила весьма кстати пустые подвалы их казначейства.

Зато тому из братьев, который царствовал в Египте, удалось купить себе в 695 г. [59 г.] у новых владык Рима признание его постановлением народного собрания, что стоило ему, как говорили, 6 тыс. талантов. Однако население, давно уже недовольное этим отличным флейтистом, но плохим правителем, и до крайности раздраженное окончательной потерей Кипра и невыносимо усилившимся вследствие сделок с римлянами налоговым бременем, выгнало его из страны.

Когда же царь, словно жалуясь на похищение у него купленного предмета, обратился к продавцам, они оказались настолько добросовестны, чтобы признать, что им как честным коммерсантам следует возвратить Птолемею его царство; стороны не могли только прийти к соглашению о том, кому должно было достаться важное поручение занять Египет вооруженной силой и ожидаемые от этого доходы. Лишь когда триумвират снова был укреплен на совещании в Луке, был вместе с тем решен и этот вопрос, после того как Птолемей согласился уплатить еще 10 тыс. талантов; наместнику Сирии Авлу Габинию было приказано властителями принять необходимые меры для возвращения царя. Тем временем граждане Александрии возвели на престол старшую дочь изгнанного царя Беренику, а в супруги ей был дан один из духовных властителей римской Азии, первосвященник Команы Архелай, оказавшийся достаточно честолюбивым, чтобы рисковать своим обеспеченным и видным положением ради надежды вступить на трон Лагидов. Попытки его склонить на свою сторону римских властителей остались безуспешны, но он не устрашился даже мысли, что ему придется бороться за свое новое царство против римлян с оружием в руках.

Габиний, не имевший формальных полномочий начать войну с Египтом, но получивший соответствующие указания от триумвиров, избрал поводом мнимую поддержку пиратства египтянами и строительство флота Архелаем и не медля двинулся к египетской границе (699) [55 г.]. Переход через песчаную пустыню между Газой и Пелузием, где потерпела неудачу уже не одна попытка вторжения в Египет, был на этот раз совершен удачно, в особенности благодаря ловкости и проворству предводителя конницы Марка Антония. Пограничная крепость Пелузий была сдана без сопротивления находившимся там иудейским гарнизоном. За этим городом римляне встретились с египтянами и разбили их, причем опять отличился Антоний, после чего римское войско впервые достигло Нила. Здесь флот и армия египтян выстроились для последней, решительной борьбы, но римляне снова одержали верх, и сам Архелай со многими из своих сторонников нашел смерть в бою. Столица сдалась тотчас же после этого сражения, и это положило конец всякому сопротивлению. Несчастная страна была предана в руки ее законного тирана; казни через повешение и обезглавливание, которыми Птолемей еще в Пелузии начал бы праздновать восстановление законной власти, если бы не благородное вмешательство Антония, пошли своим чередом, и прежде всего была отправлена отцом на плаху ни в чем не повинная дочь его. Уплата обещанного римским властителям вознаграждения не состоялась вследствие полной невозможности выжать требовавшиеся для этого огромные средства из истощенной страны, хотя у бедного народа и был отнят последний грош.

О поддержании же спокойствия в стране заботился оставленный в столице отряд римской пехоты и кельтской и германской конницы, сменивший туземную преторианскую гвардию и небезуспешно соперничавший, впрочем, с ней. Тем самым прежняя гегемония Рима над Египтом была превращена в непосредственную военную оккупацию, и номинальное сохранение национальной монархии являлось, таким образом, не столько льготой для страны, сколько двойным гнетом.

ГЛАВА V БОРЬБА ПАРТИЙ ВО ВРЕМЯ ОТСУТСТВИЯ ПОМПЕЯ.

С изданием закона Габиния столичные партии поменялись ролями. С того времени, как избранный демократией полководец взял в свои руки меч, его партия или те, кто к ней причислялся, были в столице всемогущи. Правда, аристократия все еще держалась сплоченно, и механизм комиций делал консулами только таких лиц, которые, по выражению демократов, еще в пеленках предназначены были для консульства; руководить выборами и сломить здесь влияние старых родов новые властители не сумели. Но, к сожалению, консульство, как раз в то время, когда удалось почти совершенно исключить из него «новых людей», стало бледнеть перед вновь восходившей звездой чрезвычайной военной власти. Аристократия чувствовала это, хотя и не признавалась в этом даже себе самой. Кроме Квинта Катулла, который с заслуживающей уважения твердостью оставался до самой смерти (694) [60 г.] на своем нерадостном посту передового борца побежденной партии, в высших слоях нобилитета нельзя назвать ни одного оптимата, который с твердостью и мужеством защищал бы интересы аристократии. Даже самые даровитые и уважаемые ее представители, как Квинт Метелл Пий и Луций Лукулл, фактически в возможно приличной форме удалялись от дел на свои виллы, чтобы среди своих садов и библиотек, птичников и рыбных садков забыть, по возможности, о форуме и сенате. Еще в большей мере это относится к младшему поколению аристократии, которое либо совершенно погружалось в роскошь и литературные занятия, либо шло навстречу восходящему светилу.

Только один из более молодых аристократов, Марк Порций Катон (род. в 659 г. [95 г.]), составлял в этом отношении исключение. Этот человек, наделенный лучшими стремлениями и редким самоотвержением, был вместе с тем одним из самых причудливых и безотрадных явлений этой изобиловавшей всякими политическими гротесками эпохи. Честный и постоянный, серьезный в своих желаниях и поступках и полный привязанности к своему отечеству и его исконному государственному строю, но обладавший медлительным умом и лишенный страстей как чувственных, так и моральных, он мог бы, пожалуй, стать недурным государственным контролером. К несчастью, он рано подпал под власть фразы, и частью под влиянием риторических формул стоиков, которые со своей отвлеченной пустотой и бессмысленной отрывистостью были тогда в ходу в аристократическом обществе, частью же подражая своему прадеду, повторить которого он считал своей особой задачей, он стал появляться среди многогрешной столицы в качестве образцового гражданина и зерцала добродетели, бранил, подобно старику Катону, свое время, ходил пешком, вместо того чтобы ездить верхом, не брал процентов, отказывался от военных знаков отличия и делал почин в восстановлении доброго старого времени тем, что, по примеру царя Ромула, не носил рубахи. Странной карикатурой на своего предка, старого крестьянина, которого гнев и ненависть сделали оратором, который мастерски владел и мечом и плугом и со своим ограниченным, но оригинальным здравым рассудком всегда проникал в суть дела, являлся этот молодой бесстрастный ученый, у которого постоянно была на устах школьная мудрость и которого всегда можно было видеть с книгой в руке, этот философ, ничего не понимавший ни в военном, ни в каком-либо другом ремесле и витавший в облаках отвлеченной морали. Тем не менее он достиг нравственного, а тем самым и политического значения. В то жалкое и трусливое время его мужество и его негативные добродетели импонировали массе; он имел даже подражателей; нашлись люди — видимо, они были ему подстать, — копировавшие этот живой философский шаблон и в свою очередь извращавшие его. На том же было основано и его политическое влияние. Так как он был единственным видным консерватором, обладавшим если не талантом и рассудительностью, то хоть мужеством и честностью, и всегда был готов рисковать собой, где нужно и где не нужно, то вскоре он стал признанным лидером партии оптиматов, хотя ни возраст, ни звание, ни ум его не давали ему права на это. Там, где упорство одного настойчивого человека могло решить дело, он добивался успеха, и в частных вопросах, в особенности финансового порядка, его вмешательство часто было разумно; он никогда не пропускал заседания сената, и деятельность его в качестве квестора составила настоящую эпоху; до конца своей жизни он проверял во всех подробностях государственный бюджет и, конечно, находился вследствие этого в вечной войне с откупщиками налогов. Но все же у него не было ни одного из качеств настоящего государственного деятеля. Он был не способен даже понять какую-либо политическую задачу или политические отношения в целом; вся тактика его состояла в том, что он выступал против всего, что — действительно или только по его мнению — уклонялось от морально-политического катехизиса аристократии, вследствие чего он, разумеется, так же часто действовал на руку своим противникам, как и единомышленникам. Дон-Кихот аристократии, он доказал своей личностью и деятельностью, что если тогда существовала еще аристократия, то аристократическая политика была уже не чем иным, как химерой.