Анна Федорец - Савва Морозов

• Название: Савва Морозов
• Автор: Анна Федорец
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03627-7

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

---

Морозов прочел надпись и рассмеялся.

— Можете меня поздравить… Оказывается, я — именинник. Станиславский прислал калач… Милый человек!.. И где он такой достал?.. Это же не калач, а сума для подаянья!

Он надел калач на шею и прикинулся нищим-калекой.

— Придет завтра с визитом, а я и выйду к нему в таком виде: «Вот, мол, Константин Сергеевич, до чего вы довели с вашим театром богатого фабриканта Морозова!»

Смеялся он заливисто и по-детски — до слез. От смеха трясся калач на его шее. С калача на брюки и на персидский ковер осыпалась мучная пудра.

Из заднего кармана сюртука Морозов вытащил бумажный сверток.

— Забыл пообедать… Семья на даче… Хотите колбасы?

Перочинным ножом он накромсал на бумажке колбасу и отломил кусок именинного калача. Жевал быстро, как заяц. Сидя на столе, болтал ногами и приговаривал:

— Вкусно!»[98]

Этот отрывок также относится к лету или началу осени 1902 года. Савва Тимофеевич предстает в нем энергичным весельчаком или, говоря словами известного мультипликационного персонажа, — «мужчиной в самом расцвете сил». В июле 1902-го Мария Федоровна Андреева восхищалась жизненной силой Морозова, которая не убывала даже в период болезни: «Сам он что-то прихворнул, что-то вроде плеврита; несмотря на это, он завтра едет в Берлин по делу. Ужасно неугомонный господин».

Однако на смену веселости неизменно приходили нервозность и раздражительность. Периоды кипучей, бешеной деятельности прекращались, и тогда наступали долгие часы бездействия, наполненного унынием. В такие часы Морозов терял сон и аппетит. Он то становился раздраженно-суетливым, то впадал в панику, поддаваясь действительным и мнимым страхам, — а то, напротив, затихал, позволяя себе погрузиться в теплые волны вялости и апатии. «Он, не переставая, курил. Папиросу держал кукишем, поколачивая по ней указательным пальцем. Пепел сбрасывал куда попало: на пол, себе на куртку… В этой неопрятной комнате он сам стал неопрятным и непривычно злым».

И Горький, и Серебров для двух крайних состояний Морозова находят говорящие эпитеты. На пике «созидательного» периода действия Морозова характеризуются как «задорные», «энергичные», говорит он «увлеченно», «спокойно», «весело», порою — «с насмешливым озорством». Во время эмоционального спада его поступки становятся «болезненными», «нервными», иногда даже «истерическими», в наихудшие моменты он выглядит «растерянно», произносит слова, «нервно взвизгивая», «несвязно и отрывисто». Впрочем, Савва Тимофеевич не привык сидеть сложа руки и долго оставаться в бездействии не мог. Морозовская хандра рано или поздно вновь сменялась кипучей деятельностью. Он находил способы, как бороться с раздражительностью и меланхолией — на несколько дней уезжал из города инспектировать заводы, занимался любимым делом, искал общения с близкими людьми. Судя по словам Сереброва, поднять настроение ему чаще всего помогал Максим Горький (Алексей Максимович Пешков). «Когда Морозову становилось невмочь от тоски, он бросался разыскивать Горького. Они запирались где-нибудь в отдельном кабинете ресторана, чаще всего у Тестова, и там всю ночь истязали друг друга разговорами. А наутро Морозов, снова бодрый и деятельный, только посмеивался:

— Хорошо мы вчера с Алексеем в баньке попарились! Недаром сказано в писании: «Очистися баней водною в глаголе!».

«Очистившись» и придя в бодрое расположение духа, Морозов вновь начинал работать в бешеном ритме.

Савва Тимофеевич Морозов был, без сомнений, отмечен печатью таланта. Ему легко давалась работа в самых разных областях. Художник князь Сергей Щербатов писал: «В нем были данные и дарования, которые могли бы сделать его схожим с Лоренцо Магнифико Медичи (при столь непохожей на него внешности), если бы он остался крупным дельцом и промышленником и наряду с этим меценатом, располагающим огромными средствами. К сожалению, его погубили и довели до самоубийства политика и увлечение крайне левыми течениями и идеями».

Талантов у Морозова было много, и всем им он жаждал найти применение. Ему было мало заниматься чем-то одним, он искал разнообразной деятельности и во всем желал достичь вершины, хотел задействовать все краски своей души. Различные таланты и талантики тянули Морозова в разные стороны, иной раз надолго увлекая его ум в сторону от того, в чем он был сильнее прочего. Чем больше талантов, чем больше душевных красок Морозов задействовал, тем сильнее бушевали его внутренние страсти. Они словно побуждали: надо успеть опробовать всё. Иначе говоря, мощное честолюбие звало поспеть всюду, везде состояться и повсеместно быть первым.

Когда наблюдаешь за этим человеком, возникает стойкое впечатление, что ему стоило немалых усилий остановить свой выбор на чем-то одном, сконцентрировать силы на решении главного вопроса. Для этого Морозову требовалось проявить недюжинную выдержку: мало что «цепляло» его всерьез и надолго. Савва Тимофеевич увлекался тем или иным занятием, но, если оно ему надоедало или разочаровывало, мог «перескочить» с одного дела на другое. Порой для этого у него имелись веские основания.

Испытывая сомнения в собственных силах, Морозов боялся не раскрыться, не найти себя, не суметь реализовать природные таланты и склонности. Всю свою сознательную жизнь он занимался неустанными поисками своего поприща, мечтал о большом деле. Таком, которое подтвердило бы, что он живет не зря, что его ум и талант для чего-то необходимы, которое, наконец, придало бы ему жизненных сил и уверенности в себе. Никольская мануфактура для него таким делом не являлась: ему явно не хватало для полной реализации быть лишь фабрикантом. К тому же фабрикантом, связанным стеснительными обязательствами по отношению к семейству. Широкая общественная деятельность долгое время радовала Савву Тимофеевича и даже сделалась предметом его истинной гордости. Но трагический обрыв ее вновь сократил поле применения его талантов. Примерно то же произошло и с его отношением к театру.[99]

Работа являлась для Морозова смыслом жизни, он, по словам Немировича-Данченко, «работал с энергией» — правда, только в том случае, если дело приходилось ему по душе. Чувствуя, что находится на своем месте, Савва Тимофеевич трудился с полной отдачей, не щадя собственных сил и проявляя колоссальную работоспособность. Этот человек умел увлекаться, отдаваясь новому делу целиком и без остатка. Но не всегда подобное самопожертвование оказывалось оправданным. Поняв в какой-то момент, что увлечение завело его не туда, что «своего» дела он так и не нашел, Морозов впадал в меланхолию… Но это — потом. А сначала он действовал, притом весьма активно.

При необходимости Савва Тимофеевич мог на протяжении длительного времени работать без перерыва, в выходные и по ночам. И всегда решал дела основательно, добросовестно, стараясь не экономить на качестве. Так, Немирович-Данченко отмечал в письме Станиславскому от 5 августа 1900 года: «Сав[ва] Тимофеевич] работает очень хорошо, много и внимательно, и в этом отношении очень меня порадовал».[100] Сам Станиславский, обращаясь к Морозову, писал: «Я помню, как уходящие на отдых актеры после вечерней репетиции сталкивались с Вами у входа, в то время когда Вы приезжали в театр на спешные ночные работы. Во время общего летнего отдыха Вы один оставались в Москве, неся в течение нескольких лет подготовительные работы к наступавшему сезону».[101] А во время строительства нового здания для Художественного театра, которое надо было осуществить в кратчайшие сроки, Морозов в буквальном смысле слова денно и нощно находился на строительной площадке. «Постройка театра была совершена в несколько месяцев. Морозов лично наблюдал за работами, отказавшись от летних каникул, и переехал на все лето на самую стройку. Там он жил в маленькой комнатке рядом с конторой среди стука, грома, пыли и множества забот по строительной части».[102]

Переход от дела к вынужденному безделью, так же как и обратное странствие, — это вехи, по которым можно понять эмоциональный настрой Морозова, ощутить темп жизни, которому он подчинялся в тот или иной период биографии.

В голове Морозова постоянно строилась своего рода «иерархия» занятий: дела более важные — которые в наибольшей мере соответствовали складу его личности, дела менее важные и совсем уж неважные. Чем выше в этой иерархии оказывалось то или иное занятие, тем больше Савва Тимофеевич старался уделить ему сил и времени. Правда, из-за внешних обстоятельств он не всегда мог выбирать.

Уже говорилось, что в душе С. Т. Морозов был ученым. Пожалуй, в списке его приоритетов наука занимала первое место. По свидетельству знакомых, Савва Тимофеевич мог часами заниматься в химической лаборатории, ставить опыты, изобретать новые варианты красителей, разрабатывать теоретические вопросы. Горький в очерке «Савва Морозов» писал: «Он учился за границей, избрав специальностью своей химию, писал большую работу о красящих веществах, мечтал о профессуре». Горький же вспоминал, что Морозов «с грустью и досадой» говорил ему: «Если б это удалось мне, я устроил бы исследовательский институт химии. Химия — это область чудес, в ней-скрыто счастье человечества, величайшие завоевания разума будут сделаны именно в этой области».