Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя

• Название: Рассказы народного следователя
• Автор: Георгий Лосьев
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1964

Повесть «Принципиальность», основанная на документально-историческом материале и открывающая книгу Георгия Лосьева, рассказывает о чекистах-дзержинцах, которые в своей борьбе против врагов революции умели быть гуманными и справедливыми, карая только тех, кто действительно был опасен советской власти.

«Рассказы народного следователя» уже известны по книге «Самоубийство Никодимова».

---

Афонька ответил грустно:

– Вот это уж точно, Лександр Степаныч… Пятый день не просыхаем… А все ж ответь: зачем появился? Соскучился?

В тоне и в самих словах Афоньки снова звучала издевка, и Галаган решил отплатить:

– Вчера на станции Чик два эскадрона красной кавалерии высадились… При пяти пулеметах и одном горном орудии… А до вашей чертовой Колывани и одного перегона от Чика не будет… Для кавалерийской части – плевок! Вот оттяпают вам башки клинками – будете вспоминать мои слова.

Галаган ждал: сейчас Афонька побледнеет – он ведь, как и вся банда, не имеющая солидной разведки, уверен, что красные еще не раскачались для карательной экспедиции. Афонька вскочит и бросится запрягать, но… Афонька заметил с прежней презрительной грустью:

– Когда башку оттяпают, уже вспоминать нечем… – Он достал кисет и, не торопясь, стал свертывать «козью ножку»: – Ладно, Лександр Степаныч, не так черт страшен, как ты его малюешь… Ну, покурил? Теперь я покурю, а ты, пожалуй, давай запрягай…

Галаган не тронулся с места.

Афонька, прикрыв один глаз и прищурив другой, спросил без хитрости, запросто:

– Гнушаешься?

– Что ты говоришь, Афанасий!

– Выходит, не умеешь… Языком можешь, а хомутом не сподобился?

Афонька обстоятельно собрал снедь и недопитую посудинку, отнес баульчик в ходок, привел растреноженного Бурана, завел в оглобли.

Александр Степанович нервно сжимал в кармане рукоятку браунинга и проводил мысленно траекторию от пистолетного дула к Афонькиной спине: дело привычное… Но все не решался: Афонька был очень выгодной декорацией на случай встречи с красными – ямщик у совработника. Тем не менее Галаган принял позу непринужденного, безмятежного спокойствия: сел на бровку дорожного кювета, достал из левого кармана брюк портсигар, закурил и, переложив портсигар в правый карман, одновременно большим пальцем спустил в кармане предохранитель пистолета. Потом слегка навалился на правый бок и курил, придерживая папироску пальцами левой руки, а правую забыв вынуть из кармана.

Афонька запряг Бурана и, не приглашая Галагана занять место в плетушке ходка, навалился спиной на коробок и стал неистово чесать спину о паруски.

– Завшивел? – брезгливо спросил Галаган.

– Не-е… Вошей на мне нету… Это я так: думаю… У меня в раздумье завсегда спину свербит.

– О чем же ты думаешь? Везти, что ли, не хочешь?

– Да ну, какой разговор! – отмахнулся Афонька. – Как ты обо мне понимаешь! Я о перемене судьбы думаю.

Галаган успокоенно поставил предохранитель в положение, отмеченное на браунинге французским словом сюр», что означало продление Афонькиного существования на неопределенное время.

– Молодец! Давно бы так… Махнем оба в город, там загонишь упряжку, и я еще деньгами помогу.

– Ладно. Садись, Степаныч, поедем.

Поехали… Галаган спросил по дороге:

– Много ты, Афонька, большевиков прикончил?

Селянин, не обертываясь с козел, отрицательно помотал головой.

– Это мне, Степаныч, вовсе без надобности – человеков кончать. Их, человеков-то, и без меня столь годов бьют. Крови на мне сроду нет.

– Какой же ты бандит? Бандит должен убивать!

– Никакой я бандит, это опять верно…

– За каким же чертом ты берданку таскаешь?!

Селянин подумал-подумал и… выбросил винтовку в лопушник.

Помолчали.

– Сволочь народ у вас в Колывани… – почему-то вздохнув, заговорил Галаган.

– А в городу, Лександр Степаныч? Не та же сволота? Насмотрелся я… Одна шатия! Коммунисты, конечно, в свою веру завлекают: это, мол, не ладно да не красиво… Стало быть, нужно жисть перековывать на все четыре копыта… Ну, вот и перековали… Побили их у нас всех начисто.

Галаган опять вытащил часы.

– Погоняй… А насчет коммунистов – первые распутники! Утверждают, что семья – рабство, а женщина – общественное достояние…

Афонька подивился.

– Не слыхал… Что не слыхал, того не слыхал. Врать не буду… Болтали у нас, правда, что комунарски бабы будто с мужиками свальный грех творят. Спят будто вповалку, под одним одеялом, а ребятенки после – боговы анделочки… До того мне такое интересным показалось, что я под вид нищего в дальнюю Кремневскую коммуну пробрался… Во многих избах ночевал… Враки! Спят мужья каждый со своей бабочкой. А когда я к одной солдатке безмужней подсунулся ночью, та соскочила с кровати да меня в лоб скалкой поцеловала… И выгнала во двор. Ну, я, конечно, не будь дурак: в той коммуне племенного производителя прихватил… А коммунисты, они, брат…

– Я смотрю, ты, голубок, что-то в чужие ворота заглядываешь. Уж не въехать ли собираешься?

– Зря, вы, Лександр Степаныч… Мне с коммуной не попутно.

Долго ехали молча… Наконец, Афонька заговорил:

– Фарт нам… Не дорога нынче – пустыня ханаанская… ни пешего, ни конного.

– Боятся ездить.

– Само собой… А красных покуда – ни слуха ни духа! А вы не страшитесь, Лександр Степаныч? Город близко.

– У меня документы… чистые.

– Ну, прокурат вы… товарищ Козлов. Так, что ли?

– Козлов… Погоняй!

Под вечер доехали до села Кривощеково: отсюда рукой подать до парома, а там уж и город… Афонька пустил коня шагом. На въезде в сельцо, у околицы, росли в травной гущере три дюжих березы. Вдруг одна из берез сказала негромко:

– Стой!

Матюгнувшись от неожиданности, Афонька натянул вожжи.

Береза опять:

– Слазь обои! Подыми руки!

В лопушнике щелкнули затворы, а на дороге очутился рабочего вида человек, в выцветшей косоворотке и с наганом в руке.

– ЧОН! Проверка документов: айда на заставу…

Галаган отозвался басовито:

– Я – ответственный работник! Безобразие!

– Может, и ответственный… Айда на заставу: там разберемся.

Теперь из травы поднялись четверо. Винтовки – на изготовку. Окружили задержанных, повели. Сзади поехал на пролетке парнишка с огромным красным бантом на околыше фуражки. «Экая несуразица!» – мелькнуло у Галагана.

Застава оказалась недалеко; на въезде с паромной дороги.

Старший чоновец ввел упряжку в обширный двор, привязал Бурана к столбу у крытого пригона. Александра Степановича повели в избу, а к Афоньке, присматриваясь под козырек, приблизился новый человек, вышедший из бани.

Афонька глянул и – обмер: Малинкин! Советский милиционер Малинкин: тот самый…

– Здорово, Малинкин! – и попросил закурить.

– Вона, кого замело! – милиционер достал кисет. – Если ты опять табачком мне в шары метишь, как в Колыване, когда я тебя с кремневским мерином прихватил, прямо скажу: не мечтай. Я нынче вместо того лукавого смита с осечками во какой машиной обзавелся. – Он достал из кобуры новенький кольт и передернул каретку пистолета. – Вот… Так что теперь будет без осечки. И обойма полная. Упряжку-то где повел? А усатый – в доле?

Афонька покосился на кольт, свернул ядерную самокрутку и, возвращая кисет владельцу, не без вежливости, но стойко заявил:

– Спасибо… А я с тобой, Малинкин, о делах разговаривать не желаю… Я о делах с самим начальником, товарищем Кравчуком Модестом Петровичем, буду разговаривать. А с тобой не желаю.

– Как хочешь, – согласился милиционер, – Покури… Добрый табачок. Пронзительный. Кашель как рукой сымает.

Но Афонька, хватив затяжку крепчайшего зеленого самосада, поперхнулся, вытаращил глаза и закатился таким диким кашлем, что две сороки, сидевшие поодаль на заплоте, свечой взмыли в поднебесье. Оправясь, Афонька вытер рукавом слезы:

– Дерьмовый табак, «Вырви глаз» называется… Самый что ни на есть – милицейский! На добрый-то, поди, денег нету?

– Известно, – согласился Малинкин. – Откель у нас деньги? Мы коней не воруем!

– Где вам!.. На взятках пробиваетесь али как?

– А ты дашь?

Афонька ткнул пальцем на покосившийся дворовый нужник.

– Вон из тоей кладовки… Не объешься, смотри!

Милиционер затряс кольтом.

– Шлепну, гад!

Афонька ответил спокойно:

– Колчаковски порядки нынче отошли… Нынче – советская власть, и вашего брата по головке не гладят. Про Чеку, однако, слышал? То-то!

Малинкин оборвал:

– Ну, хватит! Может, ты и без дела взятый… И тарантас, и конь, – может, вовсе не краденый?.. Ты, пожалуй, оправиться хочешь? Ну что ж, ступай. Разрешаю…

А кольт – все в кулаке…

Афонька прикинул на глаз расстояние до нужника. Шагов сорок ровной дворовой площадки, поросшей муравой. Оно бы и ладно, да забор высоченный, повыше роста – сразу нипочем не перемахнешь…

Но тут из дверей дома вышел прежний чоновец и окликнул:

– Эй, кучер! А ну, ходи сюда! – и остановился в дверях поджидая.

Галагана ввели в кухню. Чоновец приказал:

– Ну, предъявляй документы, товарищ. Поглядим, какая твоя ответственность.

Галаган, чертыхаясь, ворча, долго рылся в портфеле.

– Куда он запропастился, черт побери? И так нервы на пределе. Ездишь в эти проклятые командировки и не знаешь, вернешься ли? А тут еще свои… Тьфу, чертовщина! Ну куда я мандат засунул?!