Юрий Рытхэу - В зеркале забвения

• Название: В зеркале забвения
• Автор: Юрий Рытхэу
• Издательство: Издательство журнала «Звезда»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-94214-013-8

Последняя книга Юрия Рытхэу на русском языке вышла ровно десять лет назад. Но это не значит, что его новые произведения не появлялись в печати. За это время на многих европейских языках вышли его романы «Под Созвездием Печали», «Странствие Анны Одинцовой», «Унна», «В зеркале забвения». Его произведения выходили также на китайском языке (Пекин и Тайвань) и на японском.

Книги Рытхэу удостоены Международных премий: «Гринцане Кавур» — Италия, «Свидетель Мира» — Франция.

Изданием романа «В зеркале забвения» автор начинает публикацию книг, неизвестных широкому российскому читателю.

---

Рядом с нижней, большой комнатой в маленькой кухне в железном баке-титане всегда был кипяток. Гэмо наскоро пил чай и располагался со своими книжками за столом. За эти два-три часа он успевал перевести несколько текстов для учебника, сделать почти все обязательные работы, так что день у него оставался свободным: он мог после лекции отправляться на трамвайные прогулки, бродить по городу, останавливаясь, если были деньги, у пивных киосков, заходил в библиотеки — факультетскую, общую фундаментальную и даже в газетный зал Публичной библиотеки.

Работая над учебником, над родным языком, Гэмо как бы возвращался домой. Книга предназначалась для внеклассного чтения и включала в себя все: рассказы классиков русской литературы, произведения советских писателей, стихи и популярные очерки о явлениях природы.

Петр Яковлевич Скорик, познакомившись с первыми, пробными опытами своего студента, с удовлетворением произнес:

— У тебя, несомненно, большие способности!

3

Семнадцатая линия Васильевского острова выходит одним концом на набережную, не такую нарядную и торжественную, как часть, прилегающая к Академии художеств, украшенная двумя сфинксами, привезенными из Древних Фив. Какие-то разнокалиберные суденышки плотно прижимались друг к другу, да и публика, прогуливающаяся по пыльной набережной, отличалась от той, которая дефилировала по Невскому проспекту.

Незнамов остановился у памятника Крузенштерну.

Гэмо поразила эта одинокая фигура, словно сошедшая на берег с одного из кораблей, причаливших к гранитному берегу. Несмотря на достаточно высокий пьедестал, мореплаватель, казалось, стоял прямо на земле, слегка склонив голову, как бы неуверенно приветствуя гуляющих возле ржавого борта громадного трофейного немецкого корабля, превращенного в общежитие. Оттуда доносилась музыка: кто-то играл на аккордеоне, и возле самого борта несколько пар кружились в ганце, поднимая из-под ног вихри пыли. Гэмо держал на руках своего сына-первенца, тяжелеющего с каждым днем, и с любопытством наблюдал за происходящим. Переводами на чукотский язык он теперь зарабатывал достаточно, чтобы снять комнату в квартире, расположенной во дворе ближайшего к набережной дома по Семнадцатой линии. Ему нравился этот район, более демократичный, без поражающих своим великолепием дворцов и особняков. Но больше всего его привлекали корабли, пришвартованные к набережной, и среди них знакомые гидрографические, моторно-парусные, какие первыми по весне заходили в Уэлен, когда у берега еще держался крепкий припай. Ему казалось, что самые прекрасные корабли проходили мимо, курсом на северо-запад, вдоль побережья Северного Ледовитого океана, омывающего большую страну, Советский Союз. А те, что приближались к уэленскому берегу, привозили новых людей, новые товары в только что построенный перед самой войной магазин.

Ленинградская набережная стала для Гэмо местом воспоминаний, мысленного возвращения домой, в родные края, на родной берег и высокий мыс за маяком. Сергей спокойно лежал на руках, мирно посапывал и сонно жевал резиновую соску, с большим трудом добытую в аптеке. Ко времени окончания университета Сергею уже будет пять лет, и он пойдет в школу в Уэлене, в которой отец проучился семь лет, с тридцать девятого по сорок шестой год. Так будет, если…

Несколько дней назад Гэмо сдал в издательство «Учпедгиз», помещавшееся в приметном доме номер двадцать восемь по Невскому проспекту, известном также старожилам как «Дом Зингера», очередную рукопись «Книги для чтения». За сданную рукопись был получен аванс, деньги по тем годам громадные. Правда, выдержать срок стоило труда: работа над рукописью на какое-то время застопорилась. Не хватало стихотворных описаний чукотских времен года, пока Гэмо дерзко не предложил соавтору:

— А если я напишу эти стихи?

— А сможешь на чукотском? — с сомнением спросил Скорик.

— Попробую…

Скорик недавно защитил диссертацию, получил звание кандидата филологических наук. Ученые звания придавали человеку новое качество, создавали невидимый ореол над его головой. Историю географических открытий в Советской Арктике читал Иннокентий Суслов, мужичонка совершенно непрезентабельный на вид, ходивший в заштопанных брюках и в стоптанных ботинках. Но он был профессором, и это было сразу видно, когда он шел по университетскому коридору. Гэмо видел даже настоящего академика (учителя и научного руководителя Петра Яковлевича Скорика), директора Института языка и мышления имени Марра, Ивана Ивановича Мещанинова. Хрупкий, ростом и телосложением похожий на подростка, академик подъезжал к руководимому им институту на роскошной машине ЗИС-110, шофер торопливо выбегал вперед и распахивал перед ученым дверцу автомобиля.

Городское солнце, какое-то пыльное, особенно к концу дня, словно вбирало в себя грязь от городских улиц, медленно скатывалось за дома, расположенные на другом берегу Смоленки, за тенистым Смоленским кладбищем, а народу на набережной прибавлялось, музыка становилась громче. Выползали пьяные из расположенных в ближайших подвалах пивных, где подавали прекрасные сардельки и сосиски, где можно было заказать кружку жигулевского «с прицепом», то есть влить в нее граммов сто — сто пятьдесят водки. Гэмо пробовал этот напиток, и он ему нравился, потому что прибавлял ума и смелости, и он чувствовал себя способным выразить любую мысль, для которой в трезвом виде у него не находилось нужных слов. Дни выплаты скудной стипендии обычно отмечали походом в такую пивную, а в остальные дни, в основном, пили пустой чай с булкой и самыми дешевыми конфетами-подушечками, обсыпанными сахаром. Сегодня Гэмо не надо было ходить в пивную: дома ждал обильно накрытый стол и гости — неизменные соседи и двое студентов-земляков, эскимос Гухуге и чукча Коравье.

Сергей захныкал, выплюнул резиновую соску и больше не захотел ее брать.

Из гостей первым пришел сосед Иван Додин, шофер. Он занимал вместе с женой и дочерью, школьницей десятого класса, перезрелой и красивой девицей, самую большую комнату квартиры.

Жена Гэмо, Валентина, поставила на стол большую кастрюлю с вареным картофелем и винегрет. Остальную закуску купили еще утром в ближайшем «Гастрономе» на Большом проспекте и на Андреевском рынке за Восьмой линией. После прогулки Сергей заснул и больше не мешал заниматься гостями.

— Ты хорошо поселился, — заметил Коравье, поступивший на историческое отделение северного факультета. Он выделялся аккуратностью и внешне выгодно отличался от своего друга, уназикского эскимоса Гухуге, на котором все было мятое, жеваное, и даже лицо его выглядело каким-то асимметричным, в отличие от гладкого благостного лица земляка. Иногда Гэмо приходила мысль, что Коравье был бы прекрасным священником со своей основательностью и внушительностью. — Тут у тебя и баня, и пивная, и милиция!

— Далеко ходить не надо! — добавил Гухуге, однако не уточнив, куда именно.

Все эти три городских учреждения располагались во дворе дома, а из кухни по вечерам, в наполовину покрашенном банном окне можно было видеть женское отделение бани, где в прозрачном тумане двигались соблазнительно обнаженные фигуры.

Гухуге заметил, что неплохо бы в доме иметь бинокль.

Гости чинно рассаживались за столом, Иван Додин, пока еще трезвый, вел серьезный и учтивый разговор с гостями, обсуждая американскую агрессию в Южную Корею.

— Не дает капиталистам покоя победное движение социализма, — глубокомысленно произнес он.

— Хотят расширить рынки, — поддакнул Коравье.

— А корейцы, между прочим, похожи на нас, чукчей и эскимосов, — заметил Гухуге.

— Может быть, они ваши дальние родственники? — предположил Додин.

— Очень может быть, — сказал Коравье. — Есть мнение ученых, что существует общность тихоокеанской цивилизации, как материальной, так и этнической, культуры рыболовства и охоты на крупного морского зверя. Эти народы, в отличие от европейцев, пашущих земли и выращивающих домашний скот, живут дарами моря.

— А оленеводы? — встрял Гухуге, плотоядно оглядывая стол и нацеливаясь на жирную ветчину.

— Оленеводство появилось у чукчей сравнительно недавно, — пояснил Коравье.

— Наливайте, берите закуску! — приглашала гостей хозяйка.

Гэмо чувствовал себя счастливым: у него почти свой, во всяком случае на несколько месяцев, угол, он женат, у него сын, и он может щедро угощать гостей.

Кто бы мог предполагать, что случайная встреча на одной из линий Васильевского острова определит всю его дальнейшую жизнь?

Валентина шла по Среднему проспекту Васильевского острова, направляясь к отделу кадров Балтийского завода. Когда-то до войны ее отец работал на этом заводе, потом оставался здесь во время блокады и вышагивал каждый день пешком до завода, несмотря на обстрелы, бомбежки, под вой воздушной тревоги и свист снарядов, пока однажды не смог подняться со своего ложа в комнате на набережной Обводного канала. Валентина надеялась получить какую-нибудь работу в конструкторском бюро, научившись профессии чертежницы-копировщицы в институте Гипрогор. Странный молодой человек шел следом за ней от самой набережной, и в самой безлюдной части, когда рядом не было прохожих, к ужасу одинокой девушки, оглянулся и вплотную подошел к ней. Назвался студентом университета, тоже ищущим работу на летнее время. Только почему-то он не вошел в отдел кадров, где Валентине не повезло в очередной раз по причине отсутствия постоянной прописки. Эту прописку в родном городе Валентина никак не могла получить, несмотря на документы, подтверждающие, что ее эвакуировали из осажденного Ленинграда. Квартиру заняли другие, незнакомые люди, в домохозяйстве на этом основании отказывались давать нужную бумагу, и девушке приходилось буквально мыкаться по дальним и близким родственникам. Гэмо дождался у проходной и, выслушав девушку, обещал дать ей работу по переписке собственных рукописей. По этому поводу и договорились встретиться. С рукописями ничего не вышло: оказывается, для издательства их надо печатать на машинке. Но встречи продолжались до поздней осени, пока Валентина не решила завербоваться на лесозаготовки в Карелию. И тут Гэмо понял, что может навсегда потерять ее, и предложил девушке выйти за него замуж. За человека, у которого, кроме койки в общежитии и талонов на питание в университетской столовой, ничего не было. Но Валентина дала согласие. Они зарегистрировали брак в загсе на Восьмой линии Васильевского острова. Валентина временно жила в страшно холодной комнатке нового, строящегося здания Института пищевой промышленности на проспекте Сталина. Там и отметили бракосочетание, пригласив Коравье и Гухуге, которые принесли четыре плавленых сырка и чекушку водки.