Никколо Каппони - Макиавелли

• Название: Макиавелли
• Автор: Никколо Каппони
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-5336-6

Макиавелли уже давно считают личностью, преодолевшей время и пространство: первым политологом, первым философом Нового времени и так далее. Согласно этим же критериям он вполне мог завоевать и титул первого современного драматурга, став первым, кто на личном примере доказал отличие теории от практики и кто первым одурачил не одно поколение толкователей. В поисках «истинного» Макиавелли многие авторы пытались разобраться в его личности и его трудах, и в результате совершенно запутались, выдавая его то за империалиста, то за атеиста, неоязычника или убежденного христианина, то за свободолюбивого республиканца, то за наставника деспотов, гения военного искусства, кабинетного стратега, реалиста, идеалиста и тайного основателя современной политологии. Он и в самом деле был личностью неоднозначной, но прославился в первую очередь «Государем» — сочинением, написанным с определенной целью: снискать расположение Медичи, правителей Флоренции. Ведь необходимо помнить, что Макиавелли был истинным флорентийцем: любил прекословить, провоцировать, выделяться, прибегая к искрометному юмору. А противоречия? Делайте выводы сами!

---

Ныне всякий хитрый и коварный человек или поступок удостаивается определения «макиавеллианский», что подразумевает некое собирательное зло. «Ну, кто из вас посмеет сказать, что я не политик, не хитрец, не Макиавелль?» — произносит один из персонажей пьесы Шекспира «Виндзорские насмешницы». Бен Джонсон в пьесе «Притягательная леди» описывает главного интригана Бианта как «вылепленного из того же теста, что и Макиавелли». В пьесе Кристофера Марло «Мальтийский еврей» пролог произносит злой дух Макиавелли, который кроме прочего говорит: «Религию считаю я игрушкой / И утверждаю: нет греха, есть глупость».[97] В англоязычном мире Никколо превратился в «старого Ника» — так именуют самого дьявола. Несколько лет назад компания Avalon Hill издала настольную игру о политиках итальянского Возрождения, и, что характерно, называлась она «Макиавелли» В этой игре, чтобы победить, приходилось постоянно мошенничать.

Макиавелли вряд ли привела бы в восторг слава, которую принес ему «Государь» (хотя он, несомненно, оценил бы суммы отчислений за авторские права), и, как уже было сказано, даже при жизни он пытался выступить с критическими замечаниями, сочиняя истории, которые, по его собственным словам, были не чем иным, как наставлением по борьбе против тиранов. В свое время, когда его поругивали за то, какими деспоты представали в той или иной его книге, он язвительно отвечал: «Я учил государей становиться тиранами, а подданных — от них избавляться». Однако в действительности, вероятнее всего, подобная мысль никогда не приходила в голову Никколо во время написания очередного «памфлета». Скорее всего, Макиавелли занимала «искушенность в событиях нынешних и знание событий древних», и он не размышлял о последствиях того, что в вышедшей из-под его пера книге блистает своим отсутствием некий моральный посыл — в конце концов, итальянские правители с давних пор вели себя «по-макиавеллиански», причем задолго до появления Макиавелли на свет.

Очевидным фактом является и усилившаяся религиозность Никколо в последние годы его жизни, в то время как при написании «Государя» в нем все еще превалирует глубокий скептицизм к метафизике, вскормленный трактатами древних классиков — в особенности Лукреция. Как оказалось, ему удалось распространить мнение о том, что его самая знаменитая книга в завуалированной форме поддерживала республиканизм, и эта выдумка благополучно просуществовала до тех пор, пока в конце XVIII века не было опубликовано его письмо к Франческо Веттори от 10 декабря 1513 года. Сложность понимания истинных мотивов Макиавелли — как и понимания его самого — коренилась и в том, что после 1558 года его труды были занесены папством в проскрипционные списки (Index Librorum Prohibit огит), доступ к которым был возможен лишь с особой санкции церковных властей. Недобрая слава Никколо была столь распространена, что нелегко было получить разрешение ознакомиться с его «Историей Флоренции». Все попытки внука Макиавелли Джулиано де Риччи реабилитировать предка оказались безрезультатными, и до самой середины XVIII века, то есть до снятия запретов, труды Макиавелли можно было найти только среди изданных за пределами католической Европы книг. Тем не менее благодаря бытовавшему тогда мнению о том, что своей книгой Никколо стремился изобличить деспотов, Макиавелли обзаводился все новыми и новыми читателями и поклонниками, большей частью в протестантских странах. Генрих, принц Уэльский и сын английского короля Якова I, однажды заявил флорентийскому послу, что признает Макиавелли одним из непререкаемых авторитетов в политике.

Вопрос о том, считать Никколо истинным республиканцем или нет, до сих пор остается открытым. Безусловно, большая часть его сочинений на первый взгляд подсказывает положительный ответ, однако при ближайшем рассмотрении напрашивается обратный вывод. Занимая должность секретаря Десятки, Макиавелли проявил себя верным слугой своего правительства, а его желание служить Медичи после возвращения их к власти в 1512 году свидетельствует о том, что Макиавелли грезил о почестях и выгоде (honore et utile), которые мог даровать ему новый режим. И все же Макиавелли — а вместе с ним и Франческо Гвиччардини — полагал, что республиканская конституция окажется для Флоренции куда полезнее единоличной власти, хоть и последняя имеет куда более глубокие корни в этом городе.

Мировосприятие Никколо во многом определялось историей, и нет сомнений в том, что он пал жертвой античных текстов, проникнувшись убежденностью в том, что уроки прошлого можно и нужно безо всяких изменений экстраполировать в настоящее. Вот пример: при всей безусловной разумности его проекта ополчения Макиавелли потерпел фиаско, уверовав в то, что безвозмездная служба сама по себе способна привить людям гражданскую добродетель. Правители из рода Медичи после 1530 года разовьют идеи Никколо и сформируют надежную призывную армию, гарантировавшую всем желающим вступить в нее налоговые, юридические и политические льготы и привилегии и руководимую посредством эффективной системы гражданского контроля. И то, что Повязки (Bande), как стали называть Тосканское ополчение, просуществовали до второй половины XVIII века, доказывает в целом правоту идей Макиавелли при условии, что они будут избавлены от налета архаичности. Примечательно, что Никколо, считавший, что люди действуют из сугубо эгоистических интересов, непоколебимо верил в то, что патриотизм возможно насадить даже в не получающих ни гроша ломаного за службу ополченцах. Но, как мы уже не раз убеждались, Макиавелли был весьма противоречивым человеком.

Тенденция заново открывать Макиавелли, появившаяся в середине XVIII века, позволила обнаружить многоликость этого человека, хотя многие, кто изучал его биографию — как ненавистники, так и апологеты, — пытались усмотреть в его сочинениях некую логическую последовательность, которая позволила бы оправдать любое предвзятое мнение о нем. С одной стороны, король Пруссии Фридрих II — чья антимакиавеллианская позиция во многом пробудила интерес к самому Никколо, — считавший «Государя» книгой тлетворной, хотя местами, к несчастью, весьма верной. С другой стороны, Жан-Жак Руссо, повторявший избитую нелепость о том, что книга эта якобы направлена против деспотов (и при этом оба нахваливали антипатию Никколо к католической церкви).

Первая попытка издать полное собрание сочинений Макиавелли — и в то же время восстановить его доброе имя — была предпринята во Флоренции в 1782–1783 годах. Среди тех, кто пожертвовал необходимые денежные средства, были такие фигуры, как папа Пий VI и реформатор Великий герцог Тосканский Петер Леопольд Габсбург-Лотарингский. Макиавелли превратили в представителя эпохи Просвещения, а следующее столетие наденет на него маску опередившего свое время позитивиста и итальянского националиста.

Таким его изображали ученые, среди них Оресте Томмазини и Паскуале Виллари — два фундаментальных биографа Макиавелли. Хотя мы должны быть благодарны им за то, что они, перерыв архивы, извлекли из них и опубликовали неимоверное количество сведений, пусть даже снабженных зачастую совершенно нелепыми комментариями (причем Томмазини проявил себя как исследователь, а Виллари — как историк), отчего их попытки истолковать работы Никколо в соответствии с их контекстом отдавали анахронизмом.

Эта тенденция продолжилась, невзирая на то что со второй половины XVIII века из-за недоступности полного собрания сочинений Никколо, включая частную и служебную переписку, дипломатические документы и литературные сочинения, любые попытки подвергнуть работы Макиавелли объективному анализу были сравнимы разве что с черпанием воды решетом. В XX веке Никколо превратили в предтечу гегельянских политических систем.

Бенедетто Кроче полагал, что в «Государе» Макиавелли первым отделил политику от этики, несмотря на то что Никколо вновь и вновь заявлял о необходимости «гражданской религии»[98] и свода традиций — может быть, древнеримских и языческих, но отнюдь не аморальных.

Итальянский диктатор Бенито Муссолини и вождь итальянских коммунистов Антонио Грамши основывались на постулате Кроче: первый воспринял идею Макиавелли о правителе как живом воплощении «Государства», а второй считал его предтечей коммунистической партии. Тот факт, что «Государя» можно использовать как руководство для тоталитаризма, вызвало критику ученых, таких как Лео Штраус и некоторые его последователи. И до сих пор маятник продолжает раскачиваться между различными политологами, пытающимися интерпретировать труды Макиавелли. Надо отдать «старине Нику» должное: нельзя не восхищаться макиавеллизмом подобных авторов, в том смысле, что они используют сочинения Никколо, в особенности его «Государя», для оправдания устаревших представлений о прошлом в точности так же, как когда-то Макиавелли считал античных классиков мерилом текущих событий. Ученики превзошли учителей.