Мигель де Унамуно - Любовь и педагогика

• Название: Любовь и педагогика
• Автор: Мигель де Унамуно
• Издательство: Художественная литература. Ленинградское отделение
• Жанр: Литература 20
• Год: 1981

Замысел романа «Любовь и педагогика» сложился к 1900 году, о чем свидетельствует письмо Унамуно к другу юности Хименесу Илундайну: «У меня пять детей, и я жду шестого. Им я обязан, кроме многого другого, еще и тем, что они заставляют меня отложить заботы трансцендентного порядка ради жизненной прозы. Необходимость окунуться в эту прозу навела на мысль перевести трансцендентные проблемы в гротеск, спустив их в повседневную жизнь… Хочу попробовать юмористический жанр. Это будет роман между трагическим и гротескным, все персонажи будут карикатурными».

Авито Карраскаль помешан на всемогуществе естественных и социальных наук. Еще будучи холостяком, он собирается «по науке» выбрать себе жену, затем «научно» воспитать ребенка – и ребенок неминуемо станет гением…

---

Поскольку современный человек, как бы ни была велика его вера в социологическую педагогику, не может отрицать закон наследственности, Авито денно и нощно размышляет о темпераменте, идиосинкразии и характере, которыми должна обладать его сподвижница. Ибо тезис о том, что зародыш будущего гения не должен ничем выделяться среди других, очень хорош в теории, как постулат и основной пункт нашей педагогики в изложении для студентов факультета естественных наук, однако… Можно ли пренебречь инстинктом? Нет, конечно, невесту надо выбирать.

Укутав ноги пледом из искусственного меха, Авито провел за письменным столом немало часов в плодотворном размышлении и эскизно набросал на нескольких листах антропологические, физиологические, психические и социологические данные, которыми должна быть наделена мать будущего гения. Наиболее удачно эти параметры сочетались в Леонсии Карбахосе, долихоцефальной блондинке крепкого сложения, с румяными щеками и широкими бедрами, пышной высокой грудью, спокойным взглядом, отменным аппетитом и безупречным пищеварением; она получила разностороннее образование, в голове у нее не было никакого мистического тумана, говорила она низким контральто, и за ней давали недурное приданое. Авито как-то раз внимательно посмотрел ей в глаза: не скажут ли они ему чего-нибудь; но Леонсия, как и подобает матери будущего гения, отвечает только устами, и то лишь, если спросят.

Решив завоевать Леонсию, Авито принимается осторожно и с тактом составлять текст документа, который принято называть предложением в письменной форме. В нем нет пестрой мозаики пылких фраз, диктуемых любовным инстинктом (еще чего!), в нем – веские доводы научной теории брака, причем последний рассматривается в социологическом аспекте. Шесть вечеров проводит он за составлением этого послания. Да оно и стоит того: когда, по истечении многих лет, примутся за изучение гения, созданного с помощью педагогики, то предметом особого исследования станет, вне всякого сомнения, Carta Magna,[7] своего рода прелюдия педагогического подвига. Стало быть, Авито писал это письмо – через Леонсию, долихоцефальную блондинку с широкими бедрами, – грядущим поколениям. Получился целый любовный трактат: тут (с необходимым фиговым листком, разумеется) и физиологические потребности, от которых никуда не денешься, и психология плотской любви, изложенная в форме, доступной для Леонсии Карбахосы и грядущих поколений, и дух рода человеческого, и прочая метафизика; тут же теория Мальтуса, социологическая тенденция к моногамии и, наконец, проблема потомства. Все это тонко сплетено в единую ткань, отведено место и воображению: на фоне грядущей славы, подобно манящей мечте, вырисовывается лучезарный образ гения. Авито еще и еще раз перечитывает послание, вносит поправки, смотрит на него глазами грядущих поколений и, когда находит документ достаточно отшлифованным, снимает с него копию и ждет благоприятного случая, чтобы вручить оригинал той, кого это произведение призвано осчастливить. Он хочет подготовить избранницу к этому событию, дабы избежать слишком сильного потрясения и добиться наилучшего результата.

И вот он отправляется в дом Леонсии, где ему предстоит положить начало пришествию гения.

– Не обращай внимания, Леонсия, на все эти глупости, ты же знаешь моего брата, он говорит – все равно что дождь шумит…

– Но, видишь ли, у меня как раз начинается насморк, и шум дождя мне не по вкусу…

– Дон Авито Карраскаль! – объявляет в этот момент служанка.

– Ты знакома с ним? – спрашивает Леонсия Марину.

– Только понаслышке…

– Так я тебя с ним познакомлю.

Поздоровавшись с Леонсией, дон Авито услышал:

– Авито Карраскаль, мой добрый друг… Марина дель Валье, моя… почти сестра.

– Дель Валье? – бормочет Авито, поглаживая в кармане любовный трактат, и в то же время спрашивает себя: «Что это? Что это такое? Что со мной? Я давно знаю эту девушку, хотя и вижу ее в первый раз! Так что же это?»

– Славный денек! – восклицает Леонсия.

– Это уже весна, Леонсия, – подхватывает Марина.

– Совершенно точно! Вчера было равноденствие… Однако соки растений… – и Авито умолкает, увидев, что Марина вскинула на него сверкающие глаза, чуть приоткрыла рот и слушает всем своим существом.

«Да что это сегодня со мной? – говорит себе будущий отец гения. – Отчего это я не могу двух слов связать? Не нашло ли на меня умопомрачение?» Меж тем Марина, судя по всему, жаждет узнать, что же там с соком растений; грудь ее мерно вздымается и опускается, в ее агатовых волосах играет лучик солнца, прокравшийся сквозь занавески.

– Соки растений, – продолжает Карраскаль, – уже давно напитали цветочные завязи…

– Вы любите цветы? – спрашивает Леонсия.

– А как же без них изучать ботанику?

Марина переводит смеющиеся глаза с Авито на Леонсию, потом снова на него как бы говоря: «А он остроумен!» Авито при этом слышит внутренний голос, вещающий: «Наивная, девственная, протоплазменная душа! Неискушенное сердце!», а в то же время его собственное сердце, куда как искушенное, начинает биться быстрее.

– Вы, должно быть, очень много знаете, сеньор Карраскаль.

– Почему вы так думаете, сеньора донья Марина?

– А потому что мой брат, когда ему встретится что-нибудь такое заумное, всегда говорит: «Это по части Карраскаля!»

– Ваш брат?

– Да, Фруктуосо дель Валье.

«Бедная девушка! – думает Авито. – Такая хорошенькая, и во власти этого…» А вслух говорит:

– О нет, дон Фруктуосо просто хотел оказать мне любезность, да, пожалуй, и оказал, а насчет того, что я много знаю… – и снова теряет дар речи.

«Что ты знаешь, Авито Карраскаль, что твои знаний перед этими наивными блестящими глазами, которые уже говорят тебе то, чего никто не знает и никогда не узнают?»

Леонсия кое-что подозревает, кое о чем догадывается Куда девался прежний Авито, владеющий собой, уверенный в речах, точно и твердо излагающий свои четкие мысли? У нее готов уже сорваться с губ вопрос: «Да что это с вами сегодня приключилось, Авито?», но, сообразив, что тому сейчас не до приключений, а дай бог унести ноги, тактично старается привести визит к концу.

«Что же мне делать теперь с бракосочетательным меморандумом? – думает Авито. – Ведь я пришел сюда подготовить почву для его вручения… Все это надо обдумать не спеша!»

Он встает, чтобы откланяться, девушки тоже поднимаются. И Авито вдруг ощущает в душе благоуханную свежесть, словно над ним вдруг раскинулась крона цветущего дерева. Он подает Марине руку… О, что это? Что же это такое? Как это называется?

«Свихнулся я, что ли? – спрашивает себя Авито, выйдя на улицу. – Так-то я подготовил мать будущего гения! Что она обо мне подумает?» Дома он продолжает размышлять: «Что со мной случилось? Как это называется, вот именно – как это называется? В этом-то вся и закавыка. Пойду спать, надо, чтоб все эти впечатления улеглись… Уверен, тут не обошлось без подсознательного… Что ж, пусть оно займет положенную ему сферу… Спать!» Авито кладет любовный трактат под подушку и ложится в постель. Наутро он просыпается уже твердо уверенный в том, что влюблен в Марину; сон подтвердил это окончательно. С заоблачных вершин дедукции Авито низвергается в глубочайшую бездну индукции.

И тут впервые в жизни Авито вступает в битву с собственной совестью. От мощного подземного толчка всколыхнулись темные нижние слои интеллекта; Плутоново начало в душе грозит разрушить вековой труд Нептуновой науки, как понимает в космогонической метафоре сложившуюся обстановку сам Карраскаль, жертва этого трагического катаклизма. «Тут вмешалось подсознательное», – повторяет он ежеминутно.

С одной стороны – Леонсия, дедуктивная невеста, долихоцефальная блондинка с румяными щеками, толстыми ляжками, пышной высокой грудью, спокойным взглядом и отменным аппетитом, а с другой – Марина, индуктивная невеста, по неизъяснимому закону противоречия – брахицефальная брюнетка, мечта во плоти, осязаемый аромат розового куста в цвету, саламандра, возникающая во всем блеске из пламени инстинкта, словно побег растения из жерла вулкана.

Мало-помалу вода и огонь, как это ведется испокон веков, заключают компромисс: она частично превращается в облако, он умеряет свою ярость. Наука и инстинкт начинают торговаться, когда Авито, как бы случайно, снова встречается (и беседует) с Мариной… Любовный инстинкт Карраскаля как будто уже готов уступить научной силе теории, но на самом деле он продолжает тишком, тайно, во тьме почи нашептывать ему на ухо свои директивы.

«Ведь гений, что ни говори, в такой же мере дитя природы, как произведение искусства, – говорит себе Авито. – Он, пожалуй, искусство природы или, что то же самое, искусство, внесенное в природу. Разве он не гармония рационального начала с инстинктом, обдуманного инстинкта с инстинктивным рассуждением? Предоставим же этому симбиозу, – так Авито об этом и думает: в первом лице множественного числа будущего времени изъявительного наклонения или в повелительном наклонении, что одно и то же, – отдадим ему его долю врожденного, инстинктивного, неосознанного; без материи нет формы. Искусство, разум, сознание, форма – это буду я, а она, Марина, будет представлять природу, инстинкт, подсознание, материю, натуру. Но какая натура! Какой инстинкт! Какая материя!.. Особенно материя!.. – шепчут ему подводные течения царства Плутона на языке сердечных перебоев. – Вот это материя! Я ее обработаю, как тучную землю, орошу, возделаю, придам ей форму, буду ее ваятелем. Да замолчи ты, замолчи!» – приказывает он внутреннему голосу, который бормочет: «Послушай, Авито… ты катишься вниз… это приманка дьявола… так гении не создаются… катишься вниз…» – «Замолчи!» – И приходит к такому выводу: «Марина – сырая глина для изваяния гения, форму ему придам я! А что? Разве физическая красота ничего не значит? Настоящий гений в полном смысле этого слова должен быть сыном красивой женщины, а если история этого не подтверждает, то либо гений был не настоящий, либо не разглядели как следует его мать.