Ален Роб-Грийе - Повторение

• Название: Повторение
• Автор: Ален Роб-Грийе
• Издательство: Митин Журнал, Kolonna Publications
• Жанр: Проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-98144-063-5

1949 год. Специальный агент французской секретной службы Анри Робен направляется в Берлин с таинственной миссией: наблюдать за убийством, которое должно произойти на одной из площадей полуразрушенного города. На вокзале он мельком видит своего двойника. В истории, которую рассказывает Робен, появляется все больше странных деталей, и на помощь приходит безымянный следователь, корректирующий его показания.

Роман-лабиринт знаменитого французского писателя Алена Роб-Грийе – прихотливая игра, полная фальшивых коридоров и обманов зрения.

---

Проходит довольно много времени, прежде чем он появляется снова и вручает обеспокоенному путнику его Reisepass,[11] отдает честь как будто на социалистический манер, но жестом, еще немного напоминающим «немецкое приветствие», и говорит: «Alks in Ordnung».[12] Валлон бросает взгляд на страницу с отвергнутой визой и видит, что теперь на ней стоят отметки о въезде и выезде, обе датированы одним числом с разницей всего в две минуты и в обеих указан один пропускной пункт. Он тоже отдает честь, слегка вытягивая руку, и энергично произносит: «Danke», стараясь сохранять серьезность.

По другую сторону заграждения из колючей проволоки все проходит гладко. На посту его встречает молодой, жизнерадостный «джи-ай», остриженный ежиком, в интеллигентских очках, который почти без акцента говорит по-французски; быстро проверив паспорт, он задает путнику лишь один вопрос: не приходится ли тот родственником Анри Валлону, историку, «творцу конституции». «Это мой дед», – спокойно отвечает Ашер с отчетливыми нотками печали в голосе. Выходит, вопреки его предположениям, он находится в американской зоне; несомненно, он перепутал два городских аэропорта – Тегель и Темпельгоф. В действительности, французский сектор Берлина должен располагаться гораздо дальше на север.

Отсюда Фридрихштрассе ведет в том же направлении, к Мерингплац и Ландверканалу, но все вокруг мгновенно преображается, словно он попал в другой мир. Хотя и здесь еще повсюду руины, они уже не тянутся сплошными рядами. С одной стороны, эту часть города бомбили, пожалуй, не так планомерно, как центр, и защищали не так ожесточенно, как твердыню режима, где бились насмерть за каждый камень. С другой стороны, тут убрали почти все обломки, оставшиеся после катастрофы, многие здания уже отремонтированы, а на месте кварталов, которые сравняли с землей, видимо, ведутся восстановительные работы. Да и у самого Лже-Валлона вдруг появляется ощущение легкости и свободы, как на отдыхе. Люди вокруг него заняты мирным трудом или спешат по каким-то нормальным будничным делам. По правой стороне очищенной от щебня улицы медленно проезжают автомобили, хоть в основном и военные.

Добравшись до круглой площади, которая, как бы неожиданно это ни звучало в этой зоне, носит имя Франца Меринга, основавшего на пару с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург «Союз Спартака», Борис Валлон сразу замечает большую, скромную пивную, где он, наконец, может выпить чашку жидкого кофе на американский манер и спросить дорогу. Найти дом по адресу, который он называет, совсем несложно: ему нужно идти вдоль Ландверканала влево, в сторону Кройцберга, через который пролегает этот судоходный канал. Фельдмессерштрассе тоже отклоняется под прямым углом влево и тянется вдоль бокового рукава этого самого так называемого Ландверканала, отделенная от него коротким, некогда откидным металлическим мостом, которым уже давно не пользуются. По существу, эта улица представляет собой две довольно узкие, но пригодные для проезда автомобилей набережные по обеим сторонам глухой заводи, которой придают печальное, меланхолическое очарование остовы брошенных здесь старых деревянных барж. Неровная мостовая набережных, на которых нет тротуаров, только усиливает это апокалиптическое ощущение.

По обеим сторонам выстроились в ряд приземистые, почти загородные дома, по большей части двухэтажные и только изредка с тремя этажами. По всей видимости, они были построены в конце прошлого или в начале нынешнего века и почти не пострадали во время войны. Прямо на углу, который образуют Ландверканал и его неиспользуемый боковой рукав, стоит небольшая частная вилла, в архитектурном отношении ничем не примечательная, но производящая впечатление достатка и даже некоторого старомодного шика. Прочная ограда из кованого железа, обнесенная изнутри плотной живой изгородью из подстриженных бересклетов высотой в человеческий рост, закрывает вид на первый этаж и на палисад, который узкой полосой окружает дом. Отсюда можно разглядеть только второй этаж с лепным орнаментом вокруг окон, венец карниза в коринфском духе, венчающий фасад, и крытую шифером вальмовую крышу, гребень которой украшен зубчатым коньком из листов цинковой жести, соединяющих два ската.

Вопреки ожиданиям, выход за ограду обращен не к Ландверканалу, а на тихую Фельдмессерштрассе, на которой этот нарядный дом значится под номером 2, судя по синей, слегка облупившейся с одного края эмалевой табличке на довольно помпезных, но хорошо сочетающихся с оградой воротах. На новенькой лакированной деревянной вывеске с элегантными нарисованными от руки завитками, копирующими кованые узоры в стиле модерн, готическим шрифтом написано название фирмы «Die Sirenen der Ostsee» («Сирены Балтийского моря»), из которой явствует, что в этом буржуазном доме теперь разместилась непритязательная лавка, а снизу куда более скромным латинским шрифтом добавлено уточнение: «Puppen und Gliedermädchen. Ankauf und Verkauf» («Куклы и манекены на шарнирах. Скупка и продажа»). Валлон никак не возьмет в толк, что может быть общего между этой лавкой, названию которой придает подозрительную многозначительность немецкое слово Mädchen, и чопорным прусским офицером, официально зарегистрированным по этому адресу и, скорее всего, убитым этой ночью в советском секторе… или все же не убитым.

Поскольку путник, утомленный вчерашними мытарствами, коматозным сном и затянувшимся постом, чувствует себя далеко не лучшим образом, он шагает дальше по неудобной ухабистой мостовой, на которой в больших выбоинах среди бесчисленных бугорков и горбов рдеют лужицы рыжеватой воды, оставшейся здесь после недавнего дождя, окрашенной как будто в цвет ржавчины из давно канувшего, позабытого, но неотступного воспоминания. И действительно, метров через сто оно снова настигает его, когда вымерший канал упирается в тупик. Бледный луч солнца внезапно озаряет приземистые дома на противоположном берегу, чьи обветшавшие фасады отражаются в зеленоватой стоячей воде; у набережной стоит на приколе накренившийся старый парусник, сквозь истлевшее днище которого кое-где проглядывает его остов: шпангоут, флоры и футоксы. На этот раз пронзительное ощущение дежа вю долго не пропадает, хотя тусклый зимний свет быстро приобретает прежний серый оттенок.

В отличие от нескольких уже упомянутых совершенно плоских барж, которые, пока они были на плаву, еще удалось бы кое-как протиснуть под металлическим мостом, не откидывая его настил, этот заблудший рыбацкий корабль, чья большая мачта сохранилась (хоть и согнулась под углом почти 45 градусов), мог встать здесь на прикол только в те времена, когда пропускная система в начале бокового канала еще не пришла в негодность. Валлон как будто припоминает, что истлевший корабль, неожиданно всплывший из глубин его памяти, уже был живописной развалиной, когда он впервые увидел его на этом же месте в таких же призрачных декорациях; странно, конечно, ведь сейчас он ясно осознает, что это детское воспоминание: маленькому Анри, как его называли тогда в честь знаменитого крестного, было лет пять или шесть, и он держался за руку своей матери, пока она искала какую-то родственницу, несомненно, близкую, которая куда-то запропастилась после семейной ссоры. Неужели за сорок лет ничего не изменилось? Что касается ухабистой мостовой, воды цвета морской волны, отделки домов, то это еще можно допустить, но мыслимо ли, чтобы сохранилась прогнившая древесина рыбацкой лодки. Как будто время однажды завершило свою разрушительную работу и с тех пор каким-то чудом утратило силу.

Часть набережной, расположенная перпендикулярно каналу, замыкающая его и дающая возможность автомобилям и пешеходам переправляться с одного берега на другой, тянется вдоль обветшалой железной ограды, за которой виднеются лишь деревья, рослые липы без видимых увечий и повреждений, уцелевшие, как и близлежащие постройки, во время бомбардировок, и они все такие же, думает путник, какими были когда-то давно. Здесь и заканчивается Фельдмессерштрассе, упираясь в тупик. Впрочем, об этом его предупреждала весьма любезная официантка в пивной «Спартак» (теперь прославленный фракийский бунтарь уступил свое имя берлинской марке пива). За этими старыми деревьями – добавила она, – под сенью которых буйно разрослись кусты ежевики и сорная трава, начинается русская зона оккупации, чья граница проходит по северной окраине Кройцберга.

От неотступных видений, по фрагментам воссоздающих давно позабытое прошлое, путника отвлекают непривычные для города звуки: трижды кричит петух, звонко и мелодично, хотя на этот раз от слушателя его отделяет расстояние не во времени, а в пространстве. Не заглушаемый никаким шумом, его крик слышен так хорошо, что по нему можно судить о той необыкновенной тишине, в которой он раздается и разносится протяжным эхо. Только сейчас Валлон замечает, что с тех пор, как он свернул на эту захолустную улицу, вдали от городской суеты, он не видел ни одной живой души и не слышал ничего, кроме шарканья собственных ботинок по неровной мостовой. Самое подходящее место для передышки, в которой он так нуждается. Обернувшись, он почти без удивления видит, что в последнем на этой четной стороне доме под номером 10 располагается вполне приличная гостиница с меблированными комнатами. Этот постоялый двор, несомненно, принадлежит той же эпохе, что и вся улица. Тем не менее, на широкой, прямоугольной вывеске из новенького блестящего листа железа, покрытого красноватой охрой, золотистыми буквами выведено явно современное и приличествующее обстоятельствам название: «Die Verbündeten»,[13] В полуподвале устроено даже какое-то бистро, и, увидев, что у него французское название – «Café de Alliés»,[14] Валлон еще решительнее толкает дверь, ведущую в тихую гавань, которую послала ему судьба.