Роберт Вальзер - Ровным счетом ничего

• Название: Ровным счетом ничего
• Автор: Роберт Вальзер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-7516-0408-3

Когда начал публиковаться Франц Кафка, среди первых отзывов были такие: «Появился молодой автор, пишет в манере Роберта Вальзера». Позже о знаменитом швейцарском писателе, одном из новаторов литературы первой половины XX века, Роберте Вальзере (1878–1956) восторженно отзывались и сам Ф. Кафка, и Т. Манн, и Г. Гессе. «Если бы у Вальзера, — писал Г. Гессе, — было сто тысяч читателей, мир стал бы лучше». Притча или сказка, странный диалог или эссе — в книгу вошли произведения разных жанров. Сам Вальзер называл их «маленькими танцовщицами, пляшущими до изнеможения».

На русском языке издаются впервые.

---

Они хотели, чтобы Людвиг разуверился в себе, но он болея веселился целыми днями.

«Скоро ли мне можно будет вставать?»

«Что взбрело тебе в голову? Ты сошел с ума?»

Так он оставался в постели, потому что был очень послушен. Тетки и сестры, невесты и соблазнительные женщины непрестанно обцеловывали его по очереди. Я бы на его месте тоже не имел ничего против этого.

Эдит не отходила от его постели. «Ты негодник», — шептала она. В книге этого нет, это я написал. Странно, откуда я всего этого понабрал! Ах, как я тоскую по объятьям!

СТРАННАЯ ДЕВУШКА

Хотя в моей голове не наберется и двух с половиной мыслей и хотя у меня болят зубы, я все же расскажу, как однажды девушка, одетая в мужскую одежду, появилась в обществе. Дрожащей рукой продолжаю я эту блистательную новеллу. Осмеливался ли когда-либо кто-нибудь писать вот так — что попало? У девушки было очаровательное лицо, а как сверкали ее глаза, как кривились в издевательской усмешке губы! Распущенные волосы говорили своим особым языком. Некая особа, привыкшая, что мужчины именно перед ней рассыпаются в учтивостях, попыталась запугать незваного гостя, однако ей пришлось смириться с тем, что на нее даже не обратили внимания. Она была так этим поражена, что удалилась в изящно обставленную боковую комнату и бросила на устланный коврами пол фарфоровую собачку. Исходя злостью, она закусила губу, приложила ладонь к груди, растревоженной неприятными, поскольку, возможно, слишком уж любвеобильными, впечатлениями, прогнала почитателя, который, наверное, пытался ее успокоить, и…

Здесь у меня происходит небольшая заминка, и я прошу у читателя ровно столько терпения, сколько нужно для того, чтобы я снова собрался с мыслями. Да поможет аромат сигареты моему вдохновению.

Из граммофона доносилось пение Карузо. Поэт галантно поцеловал хозяйке дома руку. Как чопорно танцевали все девушки в платьях с длинным шлейфом! Кое-кто превосходил во внимательности самого себя. Да не оставит меня мой засыпающий дух и подарит мне как можно больше замечательных идей!

На софе времен Второй империи сидела женщина, которая могла бы быть красивее, если бы меньше беспокоилась о том, чтобы быть красивой. Беспечность дарит молодость, деловитость — раздражение. Одно из условий, чтобы оставаться молодым, заключается в способности постоянно находить какое-нибудь увлечение, пусть это будет даже самая прозаическая вещь. Портье может быть счастлив при чистке обуви, а виртуозная пианистка — в отчаянии во время игры. Опускаться бывает лучше, чем подниматься.

Не правда ли, стиль моего сочинения отличается поразительной сухостью!

Артист прилип к подносу с бутербродами. Его импресарио убеждал его не думать только о себе, вспомнить об идеях, обратить достаточное внимание на других людей. Тем временем своенравная девушка безнадежно влюбилась. Грудь ее была словно растерзана.

«Эй, комедиант!» — стал задираться к ней один из наблюдателей, искавший возможности с ней познакомиться и не знавший иного средства, кроме невежливости. Люди порой обходятся с нами грубо, потому что ценят нас и не желают себе в этом признаться.

Все дело было в ангельском личике дамы, которая своей молочно-белой любезностью, приторной невозмутимостью совершенно сломила нашу хрупкую героиню.

«Неужели в тебе нет ни капли жалости?» — лепетала бедняжка, вся дрожа, при этом слова ее относились к дочери сыровара, вышагивавшей с достоинством банки конфитюра и вообще-то с мармеладной снисходительностью отвергавшей, изволите ли видеть, подобные выражения.

Эта высокая, полная фации, невероятно благородно двигающаяся лохудра словно сошла со страниц романа Сенкевича, не так ли?

Ее как раз потянуло на картофельный салат, голова ее была совершенно занята уксусом и маслом, и этим она разбила сердце девушки в мужском костюме.

Мои усилия меня утомили, я иду спать. Пусть с этой историей разбирается тот, кому это захочется.

ВЛАДИМИР

Назовем его Владимиром, потому что это редкое имя, а он и в самом деле был единственным в своем роде. Те, кому он казался странным, охотились за каждым его взглядом, за каждым словом, на которые он был скуп. В плоховатой одежде он держался уверенней, чем в изысканной, и был, в сущности, добрым человеком, у которого был только один недостаток: он фантазировал и наделял себя недостатками, которых у него не было. Он относился к самому себе большей частью плохо. Разве такое простительно, в самом деле?

Как-то он поселился у одной супружеской четы, и его никак не могли выставить. «Пора бы и честь знать», — давали ему понять: он, похоже, никак не мог этого уразуметь, глядя, как жена улыбается, а муж бледнеет. Он был сама рыцарственность. И это давало ему высокое понятие радости бытия. Он не мог спокойно видеть хорошеньких женщин, нагруженных чемоданчиками, свертками и тому подобным и тут же подскакивал, выражая желание помочь, причем всегда прежде всего рассеивал малейшие опасения навязчивости с его стороны.

От кого он был родом, этот Владимир? Не иначе как от своих собственных родителей. Примечательным представляется его признание, что в несчастье он часто бывал весел, в удачную пору мрачен, а еще, что он считает основной чертой своей натуры трудолюбие. Свет еще не видывал столь довольного и в то же время недовольного человека. Не было никого столь же порывистого и в тот же миг более нерешительного.

Однажды девушка назначила ему в условленном месте свидание, но вовремя не пришла. Это его поразило. Другая сказала ему:

— Вам доставляет удовольствие быть одураченным. Вы, должно быть, питаете особое пристрастие к проделкам, граничащим с бестактностью?

— Вы ошибаетесь, — вот все, что он ответил.

Он ни на кого не был в обиде, потому что и сам, как он говорил, «частенько вел себя скверно по отношению к людям».

В дамском кафе его забавляли выражения лиц и высказывания посетительниц. Впрочем, он не был особым любителем развлечений, хотя и чрезвычайно ценил их время от времени. Он размышлял обо всем, чтобы тут же об этом и забыть, хорошо считал в уме, потому что не позволял своим эмоциям взять верх над собой.

Женщины не слишком ценили его, что не мешало им не выпускать его из виду. Они называли его робким, но и он говорил о них то же самое. Они играли с ним и боялись его.

С одной дамой, которая, должно быть, слишком уж явно продемонстрировала ему свое богатство, он был так вежлив, как это бывает, когда отсутствуют чувства. Необразованные девушки были для него объектами наставлений, в то же время он видел и таких девушек, которые много читали и при этом желали казаться невежественными. За испытанную несправедливость он никогда не мстил, и это была, должно быть, достаточная месть. Тех, кто обходился с ним не так, как он того желал, он, как говорится, игнорировал, то есть научился не думать о многих неприятных вещах. Тем самым он защищал свою душевную жизнь от одичания, свои мысли от нездоровой жестокости.

Музыка настраивала его на сентиментальный лад, как и большинство людей. Если он видел, что какая-нибудь девушка оказывает ему предпочтение, ему сразу казалось, что она имеет на него виды, и он начинал ее избегать. Он был недоверчив, как южанин, и по отношению к другим, и по отношению к самому себе; часто бывал ревнив, но никогда надолго, потому что самоуважение быстро освобождало его от терзаний зависти, которая, едва проснувшись, тут же казалась беспочвенной, ничтожной.

Потеряв друга, он сказал себе: «Он теряет столько же, сколько и я». Он преклонялся перед одной женщиной, пока она не совершала ошибки, и он уже не мог более испытывать по ней томление. Ее поспешность вызвала его смех, и он был рад этому. Испытывая жалость к партнерше, он уже не нуждался в том же по отношению к самому себе.

Он оставался молодым и использовал это преимущество для того, чтобы приобрести и не утратить уважение к тем, кто более всего чувствителен к равнодушию и нуждается во внимании, к слабым и престарелым. Не слишком ли мы его захваливаем?

Порой он ведет себя как бонвиван, захаживает в так называемые заведения с не лучшей репутацией. Некоторые его за это порицают, хотя сами не прочь бы повеселиться, чего им порой не хватает в их привычной жизни. Ему пытались подражать, но оригинал остается тем, кто он есть. Впрочем, подражание — вещь вполне естественная.

Копии тоже могут производить впечатление, но только подлинное своеобразие рождает то, что воистину бесценно.

ЖЕНЕВА

От Берна до Фрайбурга шесть часов пешком. Во Фрайбурге я на всякий случай купил чулки и шел, задевая пакетиком за детские головки. В субботу вечером девочки счастливы, потому что все отправляются на улицы за покупками, словно открывая себе двери в умиротворение и радость воскресенья.