Игорь Клех - Книга с множеством окон и дверей

• Название: Книга с множеством окон и дверей
• Автор: Игорь Клех
• Издательство: Аграф
• Жанр: Публицистика
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0181-7

В издание включены эссе, очерки и статьи одного из самых ярких прозаиков современности, лауреата премии им. Ю. Казакова за лучший рассказ 2000 года Игоря Клеха.

Читатель встретит в книге меткую и оригинальную характеристику творчества писателя и не менее блестящее описание страны или города, прекрасную рецензию на книгу и аппетитнейший кулинарный рецепт.

Книга будет интересна широкому кругу читателей.

---

Помню как поразил меня впервые увиденный западный зоосад — один из лучших, берлинский «Zoo». Для него отбираются и в нем содержатся только великолепные представители своего вида, здоровые и ухоженные особи. Носорог со свисающими бронированными доспехами походил как две капли воды на выгравированного пятьсот лет назад великим Дюрером. В тот день припустил сильный затяжной дождь, пешеходные дорожки «Zoo» обезлюдели. Группа жирафов прятала головы под козырьком своего павильона, пережидая ненастье. Тут побежали на меня по траве слоны, расправив, как боевые знамена, уши и трубя так, что у меня застыла кровь в жилах. Кругом ни души, ни единого человека в униформе, слоны на воле — да что они все обалдели?! Быть затоптанным слонами на второй день пребывания в Западном Берлине! Только когда исполины остановились, я смог рассмотреть бетонную дорожку в траве с торчащими железными шипами, непереходимую для их уязвимых подошв, а перед ней ров для страховки. Было еще много впечатлений, но главное из них — знаменитый четырехэтажный аквариум, куда я скрылся от дождя и откуда уже не вышел до самого закрытия. Я даже не предполагал, что такое возможно. В лабиринте коридоров я находил аквариумы гигантские, в которых стремительно двигались акулы, и поменьше, в которых плавали десятки разновидностей кисельных медуз, шевелились актинии — для них, растущих посреди кораллов, сымитирован был океанский прибой за стеклом и полуденное солнце, струилась мурена, планировали скаты, поднимая при посадке песок со дна, перемигивались какие-то стручки с присосками и красными отметинами, как на термометрах. Бесполезно — это надо видеть. Я вышел шатаясь, как пьяный, в берлинские сумерки, затопленные неоновым светом.

Собираясь написать о зверинцах, я наведался посреди зимы в Московский зоопарк, в котором не бывал еще после реконструкции. И в целом одобрил условия содержания зверей. Большинство животных имело даже какой-то холеный вид, отчего я преисполнился гордости за отечество, переживающее нелегкие времена, и за его столицу. Как говаривал в советское время один аспирант, живший в общежитии и соорудивший кукольный домик для прирученной им мыши: «Пусть хоть она поживет по-человечески!»

Звери находились в зимних «квартирах», отделенных от посетителей только толстым стеклом. Движущийся на тебя леопард или пантера, отворачивающие в сторону всего в дециметре от твоего лица, — запоминающееся впечатление. А какая умница и красавец желтоклювый носатый тукан с идеально белым воротничком! Или шаровидный казуар, с нелепыми и ядовито расцвеченными индюшачьими наростами на физиономии, в какой-то меховой, по виду пастушьей, бурке вместо положенных ему перьев. Африканский страус просто сразил меня своим ростом — никогда не думал, что они способны вырастать до таких размеров. Его высушенная старческая головка на змеиной шее взметывалась на высоту не менее двух с половиной метров. Глядя на его мозолистые лапы, тянущие на 45-й размер обуви, и устрашающей толщины ляжки, я поверил немедленно и сразу, что одного несильного удара такой лапы достаточно, чтобы проломить грудную клетку человека. Мне подмигнул нечаянно крокодил в террариуме, но немедленно захлопнул глаза, потому что любимое их занятие — ничего не делать и притворяться бревном. В Берлине такие же!

Только для них там сымитирован тропический климат, высятся бамбуковые заросли, идет теплый искусственный дождь, поднимаются испарения, капает с листьев, можно пройтись по пешеходному мостику с перилами, под которым далеко внизу мокнет в водоемах несколько десятков таких бездельников, похожих на муляжи, а их распахнутые пасти — на желтое либо белое нутро дорогих чемоданов. (Речь идет в данном случае о западноберлинском «Zoo», потому что существует еще восточно-берлинский, «социалистический», также «Zoo», занимающий в четыре раза большую территорию, — у немцев вообще получилось всего по два, исключая только аквариум). Вернемся, однако, в зимнюю Москву.

Наконец я вышел к напоминавшему великанский термитник «Экзотарию». Эту заманчивую новинку я приберег «на закуску» и ждал от нее чудес, способных воскресить то первое впечатление от аквариума в «Zoo», — однако выяснилось, что билеты в него перестают продавать за два с лишним часа до закрытия. Вероятно, подразумевается, что ни один нормальный человек скорее чем через два-три часа из него ни за что не выйдет. Информации, кстати, об этом на входе в зоопарк не было. Что ж, будет повод наведаться сюда еще раз весной, когда звери воспрянут телом и духом и будет не так холодно.

Правда, уже не будет и так малолюдно. Но худа без добра не бывает, как и наоборот. Зоопарки — еще одно тому свидетельство.

ЯСЕНЕВО И ОКРЕСТНОСТИ

Ясенево известно как «спальный» микрорайон размером с небольшой областной город. Район удаленный — десять станций метро от кольцевой, — прижатый к другому кольцу, МКАД, как засунутый под ремень учебник.

Дышится в нем, тем не менее, легко, поскольку от поглотившего его обходным маневром мегаполиса он отгорожен Битцевским лесопарком и зеленой зоной в районе Узкого. Приезжие из центральной части города удивленно вертят головами и дышат полной грудью. Стометровая ширина его улиц и однообразие жилых коробок сводили меня с ума. Прогуляться в гастроном или на ближайший рынок — занятие, минимум, часа на полтора. Почва злая, глинистая, неплодородная. Поэтому в первый год жизни здесь мне нравилось только небо иногда — благодаря дальним видам оно бывает изумительно, неправдоподобно красивым. Силы небесные будто позаботились о компенсации местным жителям за визуальную скудость того, что расположено ниже. Хороши в Ясеневе закаты, летние грозы и обильные снегом зимы.

Неплохо также звучало название, тянущееся через «ясень» к «осени» и располагавшее к пешим прогулкам. И со временем именно это присутствие и даже вторжение природной среды стало примирять меня с участью ясеневского жителя. Замусоренный и перенаселенный лесок с законсервированными послевоенными голубятнями и строениями ясеневской усадьбы, тесная площадка для выездки, облепленная по периметру зеваками, — все это не вызывало особенного энтузиазма. Кони, грациозно роняющие лепешки на асфальтные тротуары, на мой взгляд, выглядят несравненно лучше. Собственно в Ясеневе из чего-то нестандартного и примечательного имеются лишь церковь Петра и Павла XVIII века, закрытое сельское кладбище по соседству, да пару тенистых, насмерть затоптанных аллей, заросших прудов и выродившихся садов с низкорослыми фруктовыми деревьями. Но с самого начала, и даже ранее, я попался в узы Узкого — усадьбы Трубецких, превращенной в советское время в ведомственный санаторий, а в постсоветское переживающей распад и запустение, что равно приличествует как гнездам родовитого дворянства, так и советским символам, упрятанным за многокилометровыми имперскими оградами.

Во-первых, здесь просматривался рельеф, членящий ландшафт, делающий его любопытным и живописным. Во-вторых, имелся каскад прудов с белыми амурами, покачивающимися у поверхности воды в водорослях, как отрубленые руки. В-третьих, встречались задающие лесу масштаб старые деревья, и еще — загибающаяся липовая аллея на дамбе, темные великовозрастные ели и высаженные полукругом дубы у головного здания усадьбы. Наконец — собственно усадьба, прекратившая сопротивление и сдавшаяся на милость окрестных жителей. Какие-то санаторные работники в белых халатах еще отсиживались в огромном дощатом флигеле, уставшем за двести лет прикидываться каменным. Здание само нуждалось в лечении, если не погребении. Краска лущилась на его рассохшихся стенах и задиралась чешуйками, будто от какой-то неизлечимой и прогрессирующей кожной болезни. Особенно впечатляли оштукатуренные слоноподобные колонны центрального портика — у их основания штукатурка пооблетала, обнаружив обшитую прогнившими досками гулкую пустоту. Несмотря на наплыв людей в выходные дни, кажется, это одно из самых располагающих к философствованию мест в Москве. Не случайно в одном из покоев этой усадьбы, превращенном позднее в биллиардную, скоропостижно умер Владимир Соловьев. В номенклатурные и плотоядные времена, как уверяют краеведы, в нем отдыхали от забот Мандельштамы и Пастернак. Но куда более воображение поразила — вероятно, в силу своего драматизма — другая деталь. На колокольне церкви в Узком (будто вылепленной пальцами из теста и присыпанной мукой, — что-то с камнем здесь нелады) холодным осенним днем 1812 года сидел Бонапарт, глядя на начало отступления своей армии по лесистой Калужской дороге. В складках местности и на высотах окрестностей встречаются также сваренные из рельсов противотанковые «ежи» (в виде памятников) и вывороченные бетонные останки вполне реальных ДЗОТов времен последней обороны Москвы. Есть во всем этом нечто гипнотическое.