Ваник Сантрян - Господа, это я!

• Название: Господа, это я!
• Автор: Ваник Сантрян
• Издательство: Издательство «Аревик»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

В документальных повестях «Господа, это я!», «Отряд уходит на юг» и в цикле рассказов известного журналиста Ваника Сантряна читатель вновь встретится с легендарным революционером Камо (Симоном Аршаковичем Тер-Петросяном), познакомится с его революционно-боевой деятельностью с 1907 по 1922 гг., а также с новыми страницами его героической жизни.

---

«Да-а!»— сказали в Петербурге и «Тьфу!»— плюнули, крепко разругав полицай-президента Берлина.

30 апреля Камо вновь был в Бухе.

На следующий день департамент полиции Петербурга поставил в известность шефа берлинской полиции: «Точных и неоспоримых доказательств участия Мирского в ограблении отделения Императорского Государственного банка в Тифлисе представить не можем. Мы располагаем конфиденциальными сведениями, которые не могут быть представлены суду, из коих видно, что Мирский фактически находился среди грабителей, которые совершили указанное ограбление Государственного банка в Тифлисе. Из того же самого источника следует, что живущие за границей русские революционеры составили план освобождения Мирского из тюрьмы в Берлине».

Нетрудно было догадаться, что это за сведения, которые не подлежат оглашению.

Гартинг и Житомирский — вот где была зарыта собака.

Когда его снова привели в Бух, он был уже «профессиональным умалишенным».

Судья кипятился:

— Вы, что же, каждый день будете выявлять новую болезнь?!

Но по результатам опытов он болен.

И врачи рассказали, что они вводили иголки под ногти, в разные участки тела. Опыты не возымели на него действия. Он не чувствует боли. В медицинской практике отмечены подобные факты: душевнобольной не ощущает причиняемую ему боль.

— А вы пытались коснуться его спины раскаленным железом? Вот тогда вы увидите, как он закричит: «Ой, мамочка!»— подсказал комиссар по уголовным делам.

— Но это варварство! Мы не можем, мы отказываемся!

— В таком случае, господин доктор, вместо железного наконечника подложите ему под мышки воздушные шарики, пусть улетит, сбежит из тюрьмы, а вы, как сестра милосердия, споете ему колыбельную. Через два дня назначаю последнее медицинское испытание. Господин Гофман, кроме вас должны присутствовать доктор Леппман, доктор Мюзам. Других зрителей не надо, даже адвоката. И мы тоже будем. Мы ему развяжем язык у вас же на глазах.

— Вы не имеете права не приглашать адвоката.

— Право в наших руках.

Да, но…

— Никаких «но». Симуляцию нужно разоблачить. Это не проблема, если проявить должную решительность, — сказал, уходя, фон Арним.

В Бухе Камо в точности перенял повадки одного больного. Тот страдал хроническим психозом и нарушением чувствительности кожи. При ходьбе он считал шаги, всегда делал один и те же движения, правую руку постоянно держал в кармане, и с лица его не сходило идиотское выражение.

Испытание началось в десять часов утра.

Всю процедуру возглавлял фон Арним.

Сперва ввели под ногти иголки, затем искололи спину, ноги. Это было чудовищно.

Камо выдержал.

Врачи единогласно предложили прекратить опыт и отказались прижигать спину раскаленным железом.

— Это варварство.

Фон Арним не выдержал и сам приложил раскаленный наконечник к голой спине Камо.

От запаха паленого тошнило. Врачи отвернулись.

Камо, не мигая, молча и гордо смотрел на фон Арнима. Если б вдруг ярость выпросталась из его глаз, то, наверное, смела бы всю Европу вместе с фон Арнимом и его семейством. Фон Арним попятился, не устоял перед ненавидящим взглядом испытуемого и бухнулся на стул…

И через много лет от раскаленного наконечника берлинских извергов на теле Камо останется неизгладимый след, след глубокой раны. След варварства.

Сейчас он сдерживает себя, чтобы не закричать.

Глаза смотрят с ненавистью. Надо выстоять!

— Это ужасно, — не глядя на Камо, объявил доктор Гофман. — Ни теория, ни практика медицины не знают случая, чтобы человек с нормальной чувствительностью перенес такую боль.

Оскар Кон только через два дня получил разрешение встретиться с подзащитным. Разгневанный, он не мог усидеть на месте и сразу же поспешил в приемную министра внутренних дел.

Фридрих фон Мольтке расплылся в улыбке.

— Господин министр, я принес письменную жалобу о варварских действиях ваших подчиненных. Мы гордимся тем, что дали миру Гете и Бетховена, а их соотечественники раскаленным железом прижигают тело душевнобольного. Какая же это цивилизованность? История нас проклянет в веках.

— Успокойтесь, господин Кон.

— Как я могу успокоиться? Мы уже в собственных глазах предстаем подлыми, аморальными и жалкими людьми. Где это видано, чтобы средь бела дня каленым железом жгли человеческое тело? Это варварство!

— Чье тело?

— Мирского.

— Не волнуйтесь, господин адвокат. Дайте, пожалуйста, ваше заявление. Я проверю и, если против Мирского действительно применены жестокие методы исследования, виновники понесут наказание. И все-таки, господин Кон, я удивляюсь тому, с какой последовательностью вы защищаете так называемого Мирского, забывая, что завтра он мог взорвать вас и вашу семью. Скажите, пожалуйста, отчего вы, будучи немцем и никогда не проживая среди этих дикарей, кавказцев, проявляете столь пылкую заинтересованность, будто Мирский вам брат, отец или кузен?

— Выходит, если мы чистокровные немцы, то должны выставить на показ всему миру наше варварство, доказать, что мы дикари? — разгорячился Кон. — Только варвары могут так терзать человека. Рубцы у него еще долгие годы не будут сходить с тела.

— Дайте ваше заявление. Я поинтересуюсь, накажу кое-кого, если они действительно так вели себя.

Министерское распоряжение о «наказании» длилось месяц, а за это время по приказу шефа полиции Камо подвергли новым испытаниям, пока, наконец, министр внутренних дел не соизволил ответить: «По поводу задержания душевнобольного Симона Аршакова в психиатрической лечебнице в Бухе покорнейше сообщаю, что сделанные господином полицай-президентом по этому поводу распоряжения при данных обстоятельствах должны быть признаны оправданными. Вследствие этого я не считаю возможным вмешаться в порядке служебного надзора. Фридрих фон Мольтке».

— Фридрих фон осел! — швырнув письмо, Кон стукнул кулаком по столу.

В больнице продолжали проводить испытания на Камо. «Я не боюсь смерти, — сказал он как-то Кону. — Она часто мелькала передо мной. Я боюсь поражения, провала. Я не хочу проиграть в борьбе с этим грубым миром».

Кон от души полюбил Камо. Талантливого артиста и крепкого, как сталь, человека.

Доктор Гофман и возглавляемая им группа врачей пришли к определенному заключению и прекратили свои опыты.

Врачи представили письменное решение: Мирский — Тер-Петросов душевнобольной, ни теперь, ни впредь он не способен участвовать в судебном следствии.

Все были удовлетворены таким заключением, кроме авторов судебного процесса. Последнее слово было за главврачом Буха Вернером.

Когда Камо впервые попал в Бух, он исподволь разузнал о медицинском персонале больницы. Мнения о многих из них не сохранились в его памяти, но слова одного из больных запомнились: Рихтер — палач, Вернер — чуть добрее.

Бух, 4-е июня, 1909 год.

В комнате трое: доктор Вернер, переводчица Ольга Харшкампф и Камо в кандалах. Настроение у обоих — и у врача, и у больного — чудесное, как занимающийся день.

Доктор Вернер подошел к Камо, положил руку ему на плечо, и в голосе у него послышались дружелюбные нотки.

— Господин Тер-Петросов, мое профессиональное чутье подсказывает, что сегодня у вас хорошее самочувствие, и я очень доволен.

Камо молчал.

— Вы обещали держаться сегодня спокойно и отвечать на мои вопросы, — снова заговорил доктор Вернер. — Что ж, давайте побеседуем. Видите, сегодня я никого не пригласил, потому что хочу, чтобы наш разговор был откровенным.

Камо молча кивнул.

— Можем начать?

Он снова кивнул.

— Как вас зовут?

— Семен Аршакович Тер-Петросянц. «Тер» означает: происхождение от семьи, члены которой принадлежат к духовному званию. Мой прадед и мой дед были священниками.

— Какого вы вероисповедания?

— Я — армянин, наша религия лишь немногим отличается от православной.

— Когда и где вы родились?

— В городе Гори на Кавказе, в мае или июне. Мне приблизительно 27 лет.

— Живы ли еще ваши родители?

— Когда я еще был в России, мои родители были живы.

— Здоровы или больны были ваши родители?

— Мой отец был купцом, поставщиком для войск, он сильно пьет, может выпить ведро вина. Моя мать умерла шесть-семь лет тому назад от брюшной водянки. Она умерла еще совсем молодой, я присутствовал при ее смерти.

— Были ли в вашей семье случаи душевной болезни, алкоголизма, нервных заболеваний?

— Когда я был ребенком, я был горячим патриотом, никогда не интересовался своими родственниками. Одна тетка, сестра моей матери, была очень нервной.

— Какую школу вы посещали и сколько вам тогда было лет?

— Я посещал прогимназию в Тифлисе. Я был очень юн, мне было приблизительно 7 лет, а покинул я школу в 18–19 лет.