Богдан Сушинский - Саблями крещенные

• Название: Саблями крещенные
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-6541-3

Последние бои во имя Франции казаки ведут уже тогда, когда сама Франция оказалась на грани гражданской войны из-за осложнившейся борьбы за власть между принцем Конде и его сторонниками с одной стороны, и кардиналом Мазарини и Анной Австрийской — с другой. Еще больше обостряется ситуация, когда в дела Парижа в лице папского нунция Барберини вмешивается Ватикан…

Но завершается Тридцатилетняя война, а следовательно, заканчивается и французский поход казаков, остатки которых князь Гяур приводит в Украину, чтобы сразу же включиться в гражданскую войну в Речи Посполитой.

Сюжетно этот роман является продолжением романа «Костры Фламандии».

Последние бои во имя Франции казаки ведут уже тогда, когда сама Франция оказалась на грани гражданской войны из-за осложнившейся борьбы за власть между принцем Конде и его сторонниками с одной стороны, и кардиналом Мазарини и Анной Австрийской — с другой. Еще больше обостряется ситуация, когда в дела Парижа в лице папского нунция Барберини вмешивается Ватикан…

Но завершается Тридцатилетняя война, а следовательно, заканчивается и французский поход казаков, остатки которых князь Гяур приводит в Украину, чтобы сразу же включиться в гражданскую войну в Речи Посполитой.

Сюжетно этот роман является продолжением романа «Костры Фламандии».

---

— Остается, да не весь, — как бы между прочим проворчал Шкипер. — От солдат-бомбардиров слышал, что шесть орудий из десяти тоже перебросят под Дюнкерк. Вместе с бомбардирами. И часть пехотинцев — туда же. Только делать все это будут ночью, чтобы испанцы твои не догадались, — кисло ухмыльнулся он, поглядывая на Гольена из-за кружки с пивом. — Пусть идальго думают, что гарнизон остался прежним, и не суются.

— Только не такие уж они дураки, чтобы поверить, — пытался ухмыльнуться Гольен.

— Так пусть этого спросят, — кивнул Шкипер в сторону окончательно опьяневшего Родана. Казак сидел, уже полувывалившись из кресла и сонно свесив голову на грудь.

— Кто, испанцы? — уставился на казака Гольен.

— Да хоть суд инквизиции. У этого иностранного офицера, — повысил его в чине Шкипер, — действительно есть о чем спросить.

Глаза Гольена перескакивали с казака на Шкипера, со Шкипера на казака. Он лихорадочно соображал. И не только над тем, как бы выгоднее продать казака испанцам. Но и почему этого вояку столь откровенно выдает Шкипер.

— Ты отчего это так, вдруг? — подозрительно скосился он на собеседника, стараясь не выпускать из поля зрения и Родана — словно охотник, приметивший добычу.

— На войне — или гибнут, или зарабатывают. Я предпочитаю зарабатывать. Как, впрочем, и ты. И не строй из себя обиженного моей прямотой.

— Зачем же строить? Меня это не оскорбляет.

— В таком случае мы прекрасно поняли друг друга.

Прошло еще несколько томительных минут сомнений и раздумий.

— Мне нужно отлучиться, — решился, наконец, Гольен-Испанец. — А ты минут через пятнадцать подними этого вояку и веди в сторону казачьего лагеря. У мельницы, навстречу тебе, выйдут четверо испанцев. Пусть тебя это не пугает.

— Но ведь они же, сволочи, перепутают меня с казаком и не того захватят, а то еще и убьют.

— Там будет и пятый. Им могу оказаться я. Так что за душу свою можешь не опасаться. Деньги делим, как договорились.

— А разве мы уже договорились?

— Если я сказал, что договорились, значит, поровну.

Гольен-Испанец ушел. Выждав еще минуту-другую, Шкипер подошел к Родану.

— Ну, что, смертник лихой, нам пора? — по-польски спросил он казака.

— Пора, — кивнул тот, все еще прикидываясь совершенно охмелевшим.

— Помните, понимаете, на что идете? — с трудом подбирал польские слова Шкипер. Когда-то в его команде боцманом оказался поляк, который в любом порту старался подобрать своих, оказавшихся безработными земляков. От них он и познал язык этих славян. — Представляете себе, какие муки принимать придется?

— Так разве ж я первый? — Рослый, широкоплечий Родан резко поднялся и восстал перед худощавым, иссушенным болезнью Шкипером человеком-глыбой. — …Не первый на смерть иду, и, да не поскупится Господь на казачью славу, не последний.

— На муки Господь всегда щедрее, чем на славу, да простится ему, как и мне, людьми и морем отвергнутому. Поверьте, я поражаюсь вашему мужеству. А у-?ж я-то научен ценить его.

— Тогда не будем больше об этом, — твердо молвил Родан, опираясь на плечо Шкипера и выходя вместе с ним на улицу.

30

Сразу за порогом, вмиг протрезвев, десятник остановился и, запрокинув голову, посмотрел на небо. Высокое, вспаханное лунными лемехами и щедро усеянное россыпью Млечного Пути, оно предстало перед ним таким же осязаемо близким и молитвенно родным, каким не раз представало там, на родине, в украинской степи.

— Ну что, топаем к мельнице, «пьянь трактирная»? — неуверенно спросил его Шкипер.

— Это не звезды, это в небесах отражаются купола святых храмов, — негромко, молитвенно вознеся руки к небесам, произнес Родан, словно бы не расслышав его вопроса. — Хотя бы в одном из них, но помолятся во спасение души бывшего святого отца Григория.

Родан молвил это по-украински, однако Шкипер все же понял его.

— Святого отца? Так вы что, были священником?!

— Почему был? Остаюсь им, — перешел отец Григорий на польский.

— Как же вы оказались тогда среди бродяг-казаков? Да еще и с оружием в руках?

— Слишком много врагов вокруг. В Украину хотел вернуться не рабом божьим, но воином его. Чтобы никакая орда не смела больше сжигать храмы моего народа.

— Но зачем же священнику сражаться? Его оружие — молитвы.

— О-о, я тоже так считал. Но, оказывается, для защиты земли праотцов наших одних только молитв мало.

— И все же я не пойму, зачем священнику становиться воином.

— А затем, что каждый священник хоть раз в жизни должен осознать себя святым.

— Искупление муками во имя Отчизны? — спросил Шкипер скорее самого себя, нежели Родана. Он вспомнил о смертельной опухоли, разъедающей его гортань и причиняющей ему все более страшную боль, и добавил: — Мне тоже пора бы подумать о таком искуплении.

Они поднялись на возвышенность, за которой, на каменистой пойме, виднелись очертания водяной мельницы. Чуть правее, за грядой небольших холмов, отделявших низину от берега моря, вечернюю темноту озаряли десятки костров, окаймляющих казачий табор.

Родан и Шкипер остановились и с минуту молча любовались охваченной пламенем долиной.

— А ведь я тоже могу подтвердить перед испанцами то, что скажете вы. Разве не так? — вдруг задумчиво произнес Шкипер. — В конце концов, речь ведь идет о чести Франции. О ее победе.

— Это вы к чему клоните?

— Стоит ли старому моряку в муках дожидаться бесславной смерти в постели, если тоже представляется случай жертвенно умереть за Отчизну?

— В муках, за Отчизну… — отрешенно согласился отец Григорий. — Знать бы, как это страшно.

— Если вы окончательно решились, я тоже пойду с вами. Хоть на пытки, хоть на костер.

— Вся наша жизнь — костер. Так пусть же будут благословенны костры, на которые возведут нас… Благословенные костры Фламандии.

31

Застолье у подстаросты Зульского завершилось поздним вечером. Ливень к тому времени прекратился, небо благодушно озарилось лунным сиянием, под которым, словно ростки под лучами весеннего солнца, то тут, то там произрастали пока еще тускловатые звезды и даже целые созвездия. А с юга, из глубины степей, наконец-то подул теплый, даже чуть-чуть жарковатый ветер.

Стоя у ворот, на выложенной из каменных плашек площадке, Шевалье осмотрелся. Полковник действительно собирался дать повстанцам решительный бой. Пока офицеры полка расхваливали медовуху Зульского и похлопывали по ляжкам его бедрастых служанок, драгуны, выполняя приказ Голембского, стащили к усадьбе все повозки, какие только сумели реквизировать у местных крестьян, и, сомкнув цепями колеса, образовали сразу же за невысокой каменной оградой еще один вал. Устремленные вверх дышла повозок были похожи на столбы распятий, дожидавшиеся своих мучеников.

Чтобы основательно укрепить это фортификационное сооружение, солдаты укладывали на повозки мешки, а перед повозками размещали бороны, позволяющие сдерживать конницу.

— Да вы, никак, сооружаете здесь казачий табор? — обратился Шевалье к руководившему этими работами хорунжему. Парню явно не повезло: ему одному из всего офицерского корпуса пришлось встречать сумерки не за столом, а за повозками, правда, по окрикам и походке его чувствовалось, что чаша медовухи его тоже не миновала, но все же…

— Казаки на это мастера, — охотно согласился хорунжий, узнав «французского писаря», как называли в полку Шевалье. — В этом деле их не переплюнешь. А главное, не такие ленивые, как наши полуаристократы, возвышенно именующие себя драгунами. Мотаться в седле — это одно, а работать — совершенно другое.

— Но, может, весь этот труд напрасен? Вряд ли повстанцы войдут в деревню, зная, что вы здесь.

— Именно потому, что мы здесь, они и войдут. Разъезд доложил, что рыскают за соседней деревней. А вы куда это собрались? — поинтересовался хорунжий, видя, что Шевалье и вышедший вслед за ним из ворот конюх Зульского прикидывают, как бы выбраться за ограждение.

— У подстаросты тесновато. Решил, что господа драгунские офицеры обойдутся без меня. Тем более что после недавнего резкого разговора с полковником мы охладели друг к другу.

— И девок подстаросты всех давно перехватали, — конюх был похож на старого облезлого кота. Его лоснящуюся рожицу Господь сотворил только для того, чтобы с нее никогда не сходила скабрезная, сальная ухмылка подуставшего бабника и неутомимого сводника. — А тут, рядом, молодуха одна живет. Даже пан Зульский не брезгует хаживать к ней, поскольку выглядит она лучше самой пани Зульской.

— Сожалею, что не смогу лично убедиться в этом, — довольно бесстрастно, пьяно икнув, проговорил хорунжий. И приказал двум драгунам раздвинуть повозки.

Конюший вышел первым, а самого Шевалье офицер попридержал за локоть.