Луиджи Капуана - Маркиз Роккавердина

• Название: Маркиз Роккавердина
• Автор: Луиджи Капуана
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Роман
• Год: 1987

Один из лучших образцов веристского психологического романа — «Маркиз Роккавердина» Капуаны. Этот роман вышел в свет в 1901 году и продолжил в Италии полемику с романом Достоевского «Преступление и наказание». Роман Капуаны — это тоже история одного преступления, в которой религии отведена важная роль.

---

Сильный порыв ветра погасил лампу.

— Давайте я, — сказал маркиз, сразу закрывая за собой дверь, крепко держа ее одной рукой, а другой пытаясь на ощупь отыскать перекладину, которую дон Сильвио поставил в угол. — У меня есть спички, — добавил он и укрепил перекладину поперек двери, вставив ее концы в выемки по бокам, благодаря чему она должна была держаться прочнее.

И он зажег лампу.

— Синьор маркиз! Что случилось?.. В такой час?.. В такую адскую погоду?

Высокий, крепкий, в темном суконном плаще, капюшон которого наполовину закрывал его лицо, маркиз Роккавердина казался гигантом рядом с щупленьким священником в этой беленной известью комнатке, где и мебели-то было всего лишь столик с медным распятием, молитвенниками и несколькими листами бумаги, узкая кровать с белым покрывалом и скорбящей богоматерью у изголовья да два стула с плетенными из соломы сиденьями возле стола и кровати.

— Вы позволите? — сказал маркиз, высвободившись из плаща и бросая его на ближайший стул.

Не получив ответа на свой вопрос, заданный на лестнице, дон Сильвио не решался повторить его.

Маркиз несколько раз провел по лицу ладонями, снял кунью шапку и положил ее на плащ, затем, словно через силу, сказал:

— Хочу исповедаться! — И, увидев изумленный взгляд дона Сильвио, добавил: — И к тому же быстро!

— Готов выслушать вас! — ответил священник. — Только подождите минутку, я сейчас.

Он прошел к своей полуслепой, хворой сестре, успокоил ее, не сказав, однако, кто пришел к нему, и, плотно закрыв все двери в доме, вернулся в свою комнатку.

Маркиз все так же стоял, и его огромная черная тень четко вырисовывалась на беленой стене, почти целиком закрывая ее широченными плечами и туловищем и касаясь потолка головой, вокруг которой, словно огромные щупальца спрута, шевелились пучки волос, взъерошенных быстрыми движениями беспокойных пальцев.

Дон Сильвио достал из ящика стола епитрахиль из темной ткани, с двумя вышитыми серебром крестиками, надел ее на шею и свесил концы на грудь. Взял со стола лампу, поставил ее на пол в соседней комнате возле двери так, чтобы его комнатка осталась в полутьме, сел на стул перед столиком и, перекрестившись, повторил: «Готов выслушать вас!» — и жестом предложил маркизу опуститься на колени.

На какой-то миг маркиз заколебался. С тревогой обернувшись к осаждаемому ветром балкончику, он прислушался к дикому вою, врывавшемуся в переулок и быстро мчавшемуся дальше, к следовавшим за ним завываниям, свистам и почти человеческим стонам, которые так же быстро и зловеще уносились прочь, оставляя после себя еще более зловещую могильную тишину.

В одно из таких мгновений затишья он отчетливо расслышал строгие слова, с которыми исповедник тихо обратился к нему после того, как помог прочитать молитву «Confiteor»[16].

— Забудьте теперь о моей ничтожной особе и о скромном месте, в котором находитесь. Перед лицом бога нашего, милосердного и всепрощающего, читающего в вашем сердце, сознайтесь смиренно в своих слабостях и прегрешениях, ибо только его святая милость побудила вас сделать этот шаг ради вашего вечного спасения.

Голос дона Сильвио звучал торжественно, и хотя маркиз стоял на коленях, его голова оказалась вровень с головой священника, опиравшегося подбородком на руку, и он был изумлен суровым достоинством этого бледного, изможденного постами и епитимьями лица, с которого в обычной обстановке не сходило выражение кротости, мягкости и почти женской доброты.

Чтобы побороть это впечатление, столь взволновавшее его, маркиз подождал, пока снова подует и завоет ветер, и в тот самый момент, когда он, казалось, намеревался своим яростным порывом снести все дома в переулке, пробормотал:

— Отец, это я убил Рокко Кришоне!

— Вы! Вы! — дрожащим голосом воскликнул дон Сильвио, привстав со стула, настолько невероятным показалось ему то, что он услышал.

— Он заслуживал, чтобы его убили! — добавил маркиз.

— Значит, вы не раскаиваетесь в своем прегрешении, сын мой! — воскликнул священник, немного успокоившись.

— Я здесь, у ваших ног, чтобы получить прощение.

— И вы допустили, — строго продолжал тот, — чтобы людской суд осудил невиновного?

— Обвинение было выдвинуто не мною.

— Однако вы ничего не сделали, чтобы помешать этому беззаконию!

— Это вина присяжных и судей, раз они осудили несправедливо, почти без доказательств.

— Но почему, почему вы убили Рокко Кришоне?

— Он заслуживал этого!

— Кто дал вам право распоряжаться жизнью и смертью божьего создания?

— Раз бог допустил это…

— О! Не богохульствуйте, сын мой, ища себе оправдание!

— Бывает, что господь лишает нас разума.

— Когда мы заслуживаем такого наказания!

— Я обезумел, наверное… конечно… в ту страшную ночь!

— А потом? Разве вы не думали об этом, не испытывали угрызений совести?

— О отец! Долгие дни и беспокойные ночи… Многие месяцы!..

— И все же. Это голос господа побуждал вас, наставлял вас, призывал вас…

— И я пришел!.. Дайте же мне сказать! Своей суровостью не лишайте меня силы сказать вам все. Лучше помогите мне, будьте милосердны!

— Говорите, говорите, сын мой! Вам помогут пресвятая дева и святые угодники, к которым вы взывали в молитве.

Ах! Почему в этот момент унялся ветер? Маркиз страшился собственного голоса перед этим святым человеком в полутьме его убогой комнатки.

Но он уже произнес роковые слова: «Это я убил Рокко Кришоне!» Эта тайна, которая мучила его долгие месяцы, сорвалась наконец с его уст! И теперь он чувствовал, что ему нужно не столько повиниться, сколько оправдываться, защищаться!

Теперь, когда людской суд уже не мог больше осудить его, он был подавлен страхом перед судом божьим. Взгляд полуприкрытых глаз с того большого распятия в мезонине преследовал его и здесь: и сейчас, точно оно стояло у него перед глазами, он видел, как шевелятся мертвенно-бледные губы, которые, казалось ему, хотят произнести слово «Убийца!» и прокричать его громко, чтобы все услышали, все узнали!

Напрасно он пытался убедить себя, что все это — плод его возбужденного воображения. Религиозные чувства, воспитанные в нем матерью, постепенно угасшие с годами из-за всяких житейских забот и редкого посещения церкви, особенно в последние несколько лет, и вновь пробудившиеся в тот день, когда он испытал сильнейшее потрясение, неожиданно увидев в мезонине распятие, вот уже неделю волновали его душу так же искренне, как тогда, в детстве. Он попытался было, это верно, сопротивляться им, почти что из инстинкта самосохранения, самозащиты, но этой ночью, когда так бушевала стихия, его мужество, его гордость дрогнули, уступили.

И он вышел из дома в полной уверенности, что в такую грозу, разразившуюся над Раббато, никто не увидит, как он войдет к священнику, никто не сможет ничего заподозрить о поступке, который он собирается совершить.

Поэтому он не был кроток перед исповедником, поэтому, говоря об убитом, упрямо повторял: «Он заслуживал этого!»

Видя, что маркиз намерен начать долгий рассказ, и понимая, что тому будет трудно все время стоять на коленях, дон Сильвио прервал его:

— Данным мне правом освобождаю вас от необходимости продолжать исповедь на коленях. Сядьте, так вам будет легче говорить.

Маркиз повиновался, благодарный за то, что казалось ему справедливым по отношению к его особе, и продолжал:

— Моя тетушка правильно говорила: я не должен был жениться на этой женщине, чтобы не запятнать чести нашей семьи, в которой никогда еще не было смешения с простолюдинами… Но я не мог расстаться с нею. Мы жили с нею почти десять лет…

— В смертном грехе… — вставил священник.

— Как и многие другие, — ответил маркиз. — Общество — это ведь не монастырь для монахов, давших обет целомудрия. Плоть требует своего, а социальные предрассудки порой сильнее даже людских и божьих законов. Я поступил дурно, как многие другие; я не замечал, что поступаю дурно. И все же я хотел удержать себя от крайнего шага, от которого предостерегали меня тетушка и другие мои родственники. Я бы сделал его позднее, если бы не принял решения… Это был уговор между нами троими. Однажды вечером я позвал Рокко и сказал ему: «Ты должен жениться на Агриппине Сольмо…» Я рассчитывал на его преданность, на его верность. Он ответил: «Как будет угодно вашей милости». — «Но ты должен быть ее мужем только по названию!..» Он не колеблясь ответил: «Как будет угодно вашей милости». — «Поклянись!» Он поклялся… А мог и отказаться…

— Но это было великое кощунство! — воскликнул священник.

— Тогда я позвал ее. Я не сомневался, что она согласится. Почти десять лет я знал ее смиренной и покорной, как рабыня, без каких бы то ни было претензий. В этом и заключалась ее сила, ее власть над моим сердцем. Я сказал ей: «Ты должна выйти замуж за Рокко!..» Она посмотрела на меня с мольбой, но тоже ответила: «Как вам будет угодно, ваша милость!» — «Но ты будешь его женой только по названию, в глазах людей; поклянись!» И она поклялась… А могла и отказаться…