Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

• Название: Последний сейм Речи Посполитой
• Автор: Владислав Реймонт
• Жанр: История

---

Воина, не меняя шутливого тона, воскликнул:

- По мне - пусть только льется бургундское, а больше мне ничего не надо!

- А для меня - венгерское, - вставил какой-то мужчина с красным лицом, плавающим в огромном галстуке, словно в белой чаше.

- А по мне так нет ничего лучше английского портера, только разливного, в бутылках! - смачно причмокнули чьи-то отвислые, похожие на сырую печенку губы, принадлежавшие кому-то со вздутым животом, с кривыми ногами, во фраке песочного цвета и белых чулках.

- Суди меня бог, ежели я когда-нибудь согрешил разборчивостью, патетически пробасил толстяк. - Все могут засвидетельствовать, что я всегда на месте при всяком трудном деле и с любым врагом сражаюсь до последней капли...

- Кто не знает ваших побед под Бутылочным...

Толстяк только расхохотался и, обведя окружающих вороватыми глазами, продолжал с комическим пафосом:

- В напитках не разбирайся и не спрашивай, кто за них платит. Кто всегда придерживается такого правила и кому никогда не изменяет неугасимая жажда, тот может много совершить в жизни, - проповедовал он, поминутно сам прыская со смеху.

- Подгорский даром шута из себя не строит, - шепнул кто-то в стороне.

- Наверно, кроется тут какая-нибудь задняя мысль.

- Травленый волк. Бухгольцев прихвостень...

- А я из того, что вещает о себе ясный пан Подгорский, делаю тот вывод, что у прусского короля должна быть щедрая рука, чтоб утолять этакую неугасимую жажду... - дерзко съехидничал Воина и направился к дамам.

- Погоди ты, вашество, - послал ему вдогонку задыхающимся от злобы шепотом Подгорский, услышавший его колкость по своему адресу. - Этому лоботрясу любо больше лясы точить с девчонками, чем с нами вести честной разговор. А золотое ведь сердце, - старался он кого-то уверить не без ехидства.

- Зато язык, как у ящерицы.

- И слишком уж много себе позволяет. Нет человека в Гродно, кого б он не задел за живое; ничего для него нет святого.

- О чем изволите судить-рядить, почтеннейшие? - спросил Пулаский, подходя к вельможной группе.

Но в это время поднялся на террасе шум, и кто-то крикнул во весь голос:

- Мосьци пан маршал, слышно, едут!

Действительно, на шоссе послышался топот конских копыт и глухое тарахтенье экипажа, и вскоре из-под нависшей листвы деревьев замелькали факелы мчавшихся во весь дух конных гонцов, а за ними показалась на шоссе шикарная золоченая карета, запряженная шестеркой белых лошадей с выкрашенными в красный цвет гривами и хвостами, окруженная тучей мчащихся галопом казаков в алых, развевающихся чекменях и высоких черных папахах.

Рявкнула громовая фанфара, и карета, описав широкую дугу, остановилась перед террасой. Лакеи опустили подножку, и пан Пулаский, спустившись на последнюю ступеньку террасы, с низким поклоном приветствовал вылезающего из кареты Сиверса, после чего торжественно повел его вверх по лестнице. Хозяин и гость шли, окруженные кольцом из факелов, мимо толпы, почтительно склонявшей головы в трепетном безмолвии. За ними тяжело ступал с пасмурным лицом епископ Коссаковский с кастеляншей, пани Ожаровской.

После длительного церемониала представления гостей пани кастелянша с оживлением спросила:

- А где же обещанный сюрприз, пан маршал?

- Подождите минуту, и слово плотию станет.

- Мы ждем еще графиню Камелли и остальных гостей.

- Но ведь пока что мы все иссохнем от любопытства!

- Рассказывают такие чудеса о приготовленных нам неожиданностях.

- Сегодня нас трудно будет удивить, - заметил Сиверс с улыбкой, подавая Пуласкому табакерку.

- Действительно, мы пережили день, достойный восторга.

- Да, этот восьмой день после именин его светлости посла останется памятным в Польше.

- Скажите, сударь: навсегда памятным.

- Летописи завещают его памяти грядущих поколений.

- Жаль, что его не увековечит наш великий художник Венгерский! бросил насмешливо Воина, но его заглушил хор раболепных голосов. Слова, полные льстивого восторга, блестящие, словно радуга, фразы, вкрадчивый шепот и подобострастные, просительные взгляды лились со всех сторон на седую, в изящных буклях, голову посла, отвечавшего на приветствия, улыбаясь все время увядшей, как бы приклеенной к узким губам улыбкой покровительственного благодушия. Время от времени он не без самодовольства щупал холеными пальцами широкую голубую андреевскую ленту, которою был награжден совсем недавно за проведение договора о разделе, машинально поправлял на груди усыпанную бриллиантами звезду, доставал табак из дорогой табакерки и, обводя блуждающим взором лица, обращался время от времени с каким-нибудь сухим замечанием к Коссаковскому.

Епископ отвечал вымученной улыбкой, хмурился, однако, все больше и больше и нервно дергал свой подшитый пурпуром плащ; в конце концов он жестко обратился к маршалу:

- Значит, мы ждем только графиню Камелли?

- И его светлость прусского посла.

- Его преосвященство не обожает нашей обаятельной Эвридики, - шепнул Сиверс, задетый его пренебрежительным тоном.

Коссаковский начал в искренних выражениях и с таким пафосом восхвалять голос и красоту графини, что посол, переменив гнев на милость, взял его дружески под руку и отвел в сторону, не замечая шумной кавалькады экипажей, вынырнувшей наконец из чащи кустов и мчавшейся по шоссе в багряном свете факелов, под звон бубенчиков, топот несущихся галопом лошадей, гиканье и гулкое хлопанье бичей.

Бурным вихрем подкатывали к подъезду экипажи - кабриолеты, воланы, кареты, потешные длинные линейки, и пенящийся прибой веселых дам и кавалеров выплеснулся на лестницу и рассыпался по террасе.

Все принялись наперебой рассказывать что-то, поминутно разражаясь хохотом. Графиня Камелли вместе с одной из первых в Польше красавиц, княжной Четвертынской, баронессой Гейкинг, камергершей Рудзкой окружили пани Ожаровскую, рассказывая о каком-то чрезвычайно комическом приключении.

- ... а потом взял и разбил гитару о голову лакея! - с прекомическим пафосом восклицала графиня. - А мы назло этому дикарю пели, не переставая ни на одну минуту. Я думала уже, что он от ярости примется и нас бить, и, если б не камергерша, кто знает, что бы еще было. Его всего передергивало, он уже скрежетал зубами, - вот так, - звонко выкрикивала графиня, подчеркивая каждое слово мимикой и страстной жестикуляцией.

- Графиня, ваш голос - драгоценное достояние человечества. Надо его беречь, - пожурил ее отечески Сиверс, накидывая пурпурную шаль на ее оголенную грудь. - А кто же был этот дикарь?

- Князь Цицианов, наш благородный рыцарь и защитник, - отрекомендовала баронесса, делая иронический реверанс перед низким рябым господином неопределенного возраста, с раскосыми глазами.

- Который к тому же совсем не умеет править, - вставила со смехом княжна.

- Совсем незаслуженное обвинение, - заметила вполголоса камергерша.

- Сами посудите, что же мне оставалось делать, когда лошади пугались звона гитары и каждую минуту готовы были понести. Мы могли все разбиться,

а дамы на все мои просьбы отвечали только смехом - оправдывался князь, еще не успокоившийся после приключения в дороге.

- И вам хотелось нас побить! Признайтесь, - приставала к нему графиня, заглядывая ему в мутные, как бы сваренные глаза.

- Я бы предпочел вас - проглотить! - огрызнулся князь, окидывая жадным, похотливым взглядом ее бюст, чуть-чуть прикрытый алой прозрачной тканью.

- И меня тоже, да? - допытывалась баронесса.

- Князь не Ирод и не занимается истреблением младенцев, - защищал князя, улыбаясь, Сиверс.

Вдруг он резко повернулся, шепнул что-то графине и направился с ней к боковому крыльцу, как будто умышленно избегая Бухгольца, пробивавшегося как раз к нему под перекрестным огнем неприязненных взглядов.

Прусский посол остановился, озираясь довольно растерянно кругом, но вскоре рядом с ним очутился Подгорский, маршал, еще несколько близких людей, которые с большой торжественностью проводили его со ступенек вниз, так как музыка заиграла уже полонез, и гости высыпали в парк.

Багровый лес колеблемых ветром факелов освещал им дорогу.

Воина шел один, искоса наблюдая за каким-то юношей, с некоторых пор неотступно следовавшим за ним. Вдруг оба остановились, глянули друг другу на близком расстоянии в лицо, и Воина воскликнул с преувеличенно патетической нежностью:

- Неужели, действительно, глазам моим суждено опять лицезреть ваше благородие, господина поручика Севера Зарембу?

- Воина! Казик Воина! - вскричал в ответ с полным радости изумлением юноша, бросаясь в распростертые объятия. - Свою смерть я, кажется, скорее мог бы ожидать здесь встретить!

- Да пожалей, медведь, хотя бы мою куафюру!

- Какая встреча! Я с трудом верю своим глазам.

- Ничего, проверил на моих ребрах! - рассмеялся Воина, потирая свои бока.

- Чтобы я мог тебя встретить в Гродно - мне никак не приходило в голову!