Владимир Дягилев - Доктор Голубев

• Название: Доктор Голубев
• Автор: Владимир Дягилев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Повесть Владимира Яковлевича Дягилева «Доктор Голубев» посвящена людям благородной профессии — советским медикам.

---

Девочки, не слыша разговора взрослых, тоже приумолкли, насторожились, не понимая, почему папа и мама молчат — поссорились или что?

После обеда Наташа распорядилась:

— Девочки, папа будет отдыхать. Идемте отсюда.

— А на скрипке? — спросила Валя. Она первый год училась в музыкальной школе.

— Занимайся. Ты не помешаешь, — разрешил Голубев. Наденька пошла к соседской девочке играть в куклы.

Голубев лег.

После бессонных суток в голове у него шумело, тяжелые веки сами собой слипались, и вместе с тем острая мысль не давала покоя: «Да, я ошибся, черт возьми. Но что теперь делать?» Голубев закрыл глаза и ясно представил Сухачева — он тяжело дышит и просит: «Поднимите меня повыше».

Валя за перегородкой играла на скрипке и вполголоса подпевала:

…Савка и Гришка
Сделали дуду,
Ой, ду-ду, ду-ду, ду-ду,
Ой, ду-ду, ду-ду…

Пела она лучше, чем играла. Смычок попадал сразу на две струны, вытягивая нечистые, скрипучие звуки.

— Фальшивишь, — сказал Голубев.

Валя остановилась и после паузы заиграла старательнее, чище.

Голубев опять задремал. И снова перед глазами Сухачев: у него вздрагивают брови, синие губы шепчут: «Пить, пить…»

Голубев перевернулся на другой бок. Из-за перегородки донеслось:

…Ой, ду-ду, ду-ду, ду-ду…

— Фальшивишь! — крикнул он раздраженно. — Не скрипка, а немазаная телега.

Валя замолчала, послышалось тихое всхлипывание. «Зачем я на нее кричу? — осудил себя Голубев. — При чем здесь она?»

— Отдохни, Валюша, ты устала.

Донесся легкий звон (скрипку бросили на диван), радостный топот, хлопнула дверь — Валя убежала.

И тут Голубев подумал, что больной может погибнуть, если не принять срочные, какие-то особые меры.

Он быстро встал и оделся.

— Куда ты, Леня? — спросила Наташа, входя в комнату.

Он заметил беспокойство в ее глазах.

— Ничего особенного, Тата, — успокоил он. — Просто у меня тяжелый больной. Надо навестить его.

— Обязательно сейчас?

— Да, нужно.

Она притянула его за локоть, усадила рядом с собой:

— Ты правду говоришь?

— Правду.

Он взял ее руку и поцеловал. От руки пахло детским мылом. Она запустила пальцы в его волосы, спросила?

— Что же все-таки произошло?

— Ну, честное слово, ничего особенного. Он коротко рассказал о своем дежурстве.

— И это все?

— Да.

— Но ошибки могут быть у кого угодно. Тем более — при амбулаторном приеме.

— Не в этом дело, Татка. Ты сама врач и понимаешь, что такое гнойный перикардит… Если я недодумал ночью, то теперь-то я знаю диагноз и обязан вести себя решительно. Это дело моей врачебной совести.

— Но что ты можешь сделать?

— Еще не знаю. Но я хочу спасти больного, так хочу, как никогда в жизни. Меня это задело…

Наташа посмотрела на мужа завистливым взглядом и сдержанно вздохнула. Она очень хотела бы сейчас быть на его месте, так же переживать, волноваться, работать. Но вот уже второй год она не работает: после того, как уехала мама, ей пришлось бросить работу и заняться детьми. Наташа как будто примирилась со своей судьбой. Но этот разговор вновь растревожил ее.

Голубев надел фуражку, привычным жестом — ребром ладони — проверил, посредине ли звездочка, поцеловал жену и отправился в госпиталь.

10

К вечеру Сухачеву стало хуже. Появились одышка и прежние боли в груди. Около него установили индивидуальный пост — это означало, что к больному прикрепили сестру и няню — Ирину Петровну и Василису Ивановну. Им помогали выздоравливающие больные.

Вечером дежурил Лапин — смуглолицый паренек. Он сидел у изголовья, смотрел в противоположный угол палаты и монотонным голосом рассказывал о прелестях родной крымской природы. Кроме него и няни, в палате никого не было. Свет погасили. Только синяя лампочка горела над дверью. Было тихо, по коридору проходили больные в синих госпитальных халатах да иногда быстрым шагом пробегала сестра.

Сухачеву вспомнились детство и родные края. Он так ясно видел свое село, словно шел по его широкой улице, протянувшейся вдоль извилистой бойкой речушки Знаменки. Вон школа, в которой он учился семь лет. Перед самым его уходом в армию школу покрыли железом. Он вместе с другими ездил за железом на станцию. Напротив школы новенький клуб. Его отстроили только этой весной к Первому мая…

— А море!.. Ты видел море? — слышится голос Лапина. «Нет», — хочет ответить Сухачев и не успевает. Лапин продолжает говорить, точно рассказывает не ему, а себе. Течет, переливается, как ручеек, его напевный, приятный голос:

— Море очень большое, очень красивое, на горизонте оно встречается с небом. Море темнее — синее, небо светлее — голубое. Граница между ними ровная-ровная. А сколько оттенков в море! То оно стального цвета, то светло-зеленое у берегов, светло-синее вдали, все в золотых переливах…

Сухачеву показалось, что он покачивается на волнах. Вспомнилось открытие клуба. Шла картина «Кубанские казаки». Он сидел рядом с Настей, взяв ее за руку. Рука у Насти была горячая, и тепло от нее передавалось ему и расплывалось по всему телу. В тот вечер он собирался ей сказать, что любит ее и женится, вот только отслужит срочную. Да не сказал. Не выбрал удобной минуты… Сухачев видит, как его провожают в армию. Он едет с первым красным обозом. На улице полно народу. Играет баян. Весело, шумно. Девушки поют частушки. Никто не плачет. Лишь мама стоит в сторонке и утирает глаза концами черного полушалка. А Настя, поглядывая в его сторону, звонко поет:

Взяли милого в солдаты,
Взяли ягодиночку,
Раскололи мое сердце,
Как на речке льдиночку.

Сухачев открыл глаза и тотчас зажмурился: зажегся свет. В палату вошел доктор. Сухачев его знает. Его зовут Леонид Васильевич. Сухачев ему приветливо улыбнулся. Леонид Васильевич не ответил — или не заметил, или улыбки у Сухачева не получилось.

Голубев в сопровождении сестры быстрым шагом подошел к Сухачеву, наклонился над ним, пожал его руку повыше локтя:

— Как себя чувствуете?

Утром Сухачеву было очень плохо. Он начал бояться своей болезни, думал: «Все. Конец тебе, Павел». Но потом ему сделали прокол — доктора называли это пункцией, — и стало лучше. Теперь, хотя ему опять стало хуже, он уже не боялся своей болезни, он знал: есть пункция — средство облегчения. Поэтому на вопрос своего доктора он ответил шутливо: оторвал от кровати руку — рука была необычно тяжелой — и показал большой палец.

— Молодец, — похвалил Голубев, обрадованный тем, что дух больного не сломлен.

Он приступил к осмотру. Движения его были быстрыми и уверенными, не такими, как в приемном покое: они должны были убедить больного в том, что доктор знает все, что ему надо делать, и поэтому не может быть никакого сомнения в благополучном исходе болезни.

— Все хорошо, все хорошо, — сказал Голубев, окончив осмотр, что-то шепнул сестре и вышел из палаты так же быстро, как и появился.

Хотя он и ободрял больного, мысли Голубева были нерадостными. Тяжелое заболевание, которым страдал Сухачев, должно было окончиться печально. Гной между мышцей сердца и оболочкой в конце концов сдавит сердце, и выход будет один — операция. Обычно в таких случаях вскрывают перикард, выпускают гной и таким образом спасают больного от смерти. Спасают, но ненадолго. Вскоре после операции больному начинает грозить новая, не меньшая опасность: между мышцей сердца и его оболочкой образуются плотные спайки, сердце покрывается как бы панцирем — в медицине оно так и называется: «панцирное сердце». Панцирь сдавливает сердце, не давая ему работать в полную меру, в ту меру, которая необходима для нормальной жизни человека. Клетки и органы тела недополучают кровь, наступают явления, именуемые недостаточностью кровообращения. А затем — смерть. Мучительная, медленная, но верная смерть.

«Неужели медицина наша так бессильна и так немощна, что не может помешать болезни? — думал Голубев. — Нет, нет. Нужно что-то сделать».

Ему казалось, что он упускает время, необходимо действовать немедленно. Голубев решил позвонить Пескову, посоветоваться. Послышался кашель, хрипловатый голос сказал:

— Слушаю.

— Докладывает гвардии майор Голубев.

Голубев рассказал о состоянии больного, о своих сомнениях, попросил совета.

— Гм… Делайте так, как я написал, — недовольным голосом отозвался Песков.

— Но больному хуже, мы упускаем дорогие часы…

— Не поднимайте паники, не беспокойте больного лишний раз… Да-с…

И трубку повесили.

Паники? Нет, Голубев не поднимает паники. Странно, почему начальник не желает его понять? Почему он сердится? «Делайте так, как я написал». Голубев полистал историю болезни, прочел запись начальника. Ничего особого, ничего нового: пенициллин внутримышечно, сердечные, кислород, разгрузочные пункции…»Действительно, не сделать ли ему разгрузочную пункцию? Надо будет поговорить с хирургами».