Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний

• Название: Книга воспоминаний
• Автор: Игорь Дьяконов
• Издательство: Европейский дом
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995

"Книга воспоминаний" известного русского востоковеда, ученого-историка, специалиста по шумерской, ассирийской и семитской культуре и языкам Игоря Михайловича Дьяконова вышла за четыре года до его смерти, последовавшей в 1999 году.

Книга написана, как можно судить из текста, в три приема. Незадолго до публикации (1995) автором дописана наиболее краткая – Последняя глава (ее объем всего 15 стр.), в которой приводится только беглый перечень послевоенных событий, – тогда как основные работы, собственно и сделавшие имя Дьяконова известным во всем мире, именно были осуществлены им в эти послевоенные десятилетия. Тут можно видеть определенный парадокс. Но можно и особый умысел автора. – Ведь эта его книга, в отличие от других, посвящена прежде всего ранним воспоминаниям, уходящему прошлому, которое и нуждается в воссоздании. Не заслуживает специального внимания в ней (или его достойно, но во вторую очередь) то, что и так уже получило какое-то отражение, например, в трудах ученого, в работах того научного сообщества, к которому Дьяконов безусловно принадлежит. На момент написания последней главы автор стоит на пороге восьмидесятилетия – эту главу он считает, по-видимому, наименее значимой в своей книге, – а сам принцип отбора фактов, тут обозначенный, как представляется, остается тем же:

“Эта глава написана через много лет после остальных и несколько иначе, чем они. Она содержит события моей жизни как ученого и члена русского общества; более личные моменты моей биографии – а среди них были и плачевные и радостные, сыгравшие большую роль в истории моей души, – почти все опущены, если они, кроме меня самого лично, касаются тех, кто еще был в живых, когда я писал эту последнюю главу”

Выражаем искреннюю благодарность за разрешение электронной публикаци — вдове И.М.Дьяконова Нине Яковлевне Дьяконовой и за помощь и консультации — Ольге Александровне Смирницкой.

---

Питерский в мирное время был директором Музея революции в Москве. Он был скор, все решал быстро и нередко бестолково. Постоянно был занят двумя вещами — самоэкипировкой и женщинами. Сначала он завел роман с местной колхозницей, которая стряпала на нас, стирала и делала уборку. Это была здоровенная красивая поморка, никого не боявшаяся и не стеснявшаяся, иной раз пускавшая Питерского по матушке при его подчиненных. В конце концов он ее уволил, а у нас в соседнем сарае появилась столовка. И можно было раз в неделю ходить в баню и там сменить белье. Баня стояла позади редакции «В бой за Родину», на болоте.

Питерский между тем постоянно шастал по Беломорску в поисках романа, играя роль «пробника». Так на конном заводе называют жеребца, запускаемого к кобыле ради ее возбуждения и перед явлением собственно племенного производителя. Едва Питерский затевал роман, как его всякий раз отшивали для другого.

В обеспечении его экипировки по моде главную роль играли декоративные ремни, но последним воплем моды по части ремней был, конечно, бинокль на ремешке через шею.

Раз в Беломорск для допроса привезли немецкого танкиста. Всякий пленный был тогда еще сенсацией, ну а танкист был огромной сенсацией: мы еще не знали, что на нашем фронте против нас были танки. На допрос танкиста собралось сравнительно много народа: от разведотдсла сам Б. с переводчиком (Прицкером), от политуправления сам Питерский с переводчиком (Дьяконовым), а от танковых войск сам начальник их, красивый, стройный капитан С. (впрочем, всего-то танков в его подчинении тогда были, вероятно, единицы),[263] в красивой черной форме танкиста и с полным набором ремней, включая и бинокль. Питерский не мог этого спокойно видеть: подошел к капитану-танкисту и стал своими быстрыми фразами как бы невзначай спрашивать, где можно достать такой бинокль:

— Я командую отдельной частью, а у меня нет бинокля! — Как! — удивился капитан С. — В Вашей части нет ни одного бинокля? А какой частью Вы командуете?

Тут Б., отлично знавший, какой частью Питерский командовал, сказал:

— Бинокль ему нужен для рассматривания готического шрифта.

Питерский вскоре стушевался, и уже без него выяснилось, что у немцев на Кандалакшском направлении только одна опытная танковая часть из французских «Рено», и что их командование склоняется к мысли о неприменимости танков в северных условиях. — Однако Питерский все-таки бинокль где-то достал и украсился им: лишние ремешки!

У Питерского была своя манера проверять новых людей. В соответствии с нею он в один из первых дней моего пребывания в редакции вызвал меня в свой кабинет и сказал:

— У нас есть сведения, что на нашем фронте появились части, сформированные из чехов. Вам приказывается разыскать в городе человека, знающего чешский язык, чтобы мы могли выпускать листовки на чешском языке. Выполняйте.

Я был ошарашен таким приказом. Беломорск был захолустным городом, в лучшие времена здесь едва ли было 10 тысяч жителей. Сейчас почти все они эвакуировались, и избы либо пустовали, либо были заняты военными учреждениями. Среди военных если и имелись люди со знанием иностранных языков, то все они были на учете. Приказ тем не менее надо было выполнять. Я ушел в город и зашел там в Отдел кадров — этот отдел ведал командирским составом. Попросил там данные о знающих иностранные языки — знающих чешский не оказалось. Затем пошел в отдел комплектования, где были сведения о рядовых, — там вообще ничего не удалось найти. Оставалось спрашивать на улице. Останавливать людей странным вопросом было небезопасно, по тем временам легче легкого могли принять за шпиона. Но поскольку военных я проверил, надо было все-таки браться за штатских. К Новому году в городе оставались только две категории гражданских: если они шли строем и под конвоем, то это были заключенные (концентрационные лагеря не были вывезены); если шли в одиночку и без конвоя, то это были министры: в Беломорск из Петрозаводска приехало правительство Карело-Финской союзной республики. Когда нашей типографии понадобился новый приводной ремень для плоскопечатной машины, мы столкнулись с министерствами. Для получения ремня надо было обратиться в Министерство какой-то промышленности Карело-Финской ССР. Я нашел избу на «Солунинской улича», где на двери была приколота вырванная из клетчатой тетради бумажка с надписью чернильным карандашом, что это и есть искомое министерство. Оттуда получил лично от министра[264] другую желтоватую бумажку, исписанную таким же чернильным карандашом, по которой должны были отпустить приводной ремень.

Не исключено было все-таки, что, кроме зэков и министров, на улицах Беломорска можно случайно натолкнуться на еще каких-нибудь штатских. Вот я и стал их останавливать в вечерней мгле на участке от станции Сорока до каменного дома нашего штаба фронта. Всем задавал один и тот же вопрос:

— Не знаете ли Вы кого-нибудь, кто бы знал чешский язык? Занятие мое казалось совершенно бесполезным, но, к моему удивлению, от третьего или четвертого человека я услышал, что кладовщик станции Сорока знает все языки и среди них, может быть, и чешский. Мне назвали фамилию кладовщика, и я пошел его искать.

И нашел. Это был пожилой человек. Я спросил его:

— Правда ли, что Вы знаете чешский язык? Нам нужен человек со знанием чешского языка. Он сказал:

— Да, я знаю чешский язык.

Я стал расспрашивать его, как это получилось. Выяснилось, что он был из Западной Украины, жил где-то подо Львовом. Говорил он вроде бы по-русски. С 1939 г. стал советским гражданином. В те годы за опоздание на службу или работу свыше 20 минут или за три любых опоздания в течение одного месяца гражданин СССР попадал в тюрьму на 3–5 месяцев, а иногда, ввиду переполнения тюрем, его сразу пересылали в концлагерь. Тот лагерь, который находился в Беломорске, в немалой мере был заполнен такими опоздавшими. Кроме кладовщика с чешским языком, оттуда же были почерпнуты два переводчика для Баренцева в развсдотдел взамен Янковского и меня; они были тоже из опоздавших. Из вынули из лагеря и дали им лейтенантские кубики. Впрочем, немецкий они знали только из советской средней школы, т. е. очень плохо, и долго в штабе фронта не удержались. Вместо них потом работала не очень грамотная, некрасивая, но приветливая худышка девушка по фамилии П.

Мой же знаток чешского языка рассказал мне такую историю: человек сильно пожилой, он родился и провел свою молодость в Галиции, когда она была еще частью Австро-Венгрии; будучи человеком непоседливым, он объездил в юные годы всю страну и мог объясняться на всех языках Австро-Венгрии: по-немецки, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски — на всех плохо; но по-чешски он все-таки кое-что кумекал.

Я радостно возвратился и доложил, что человек найден.

Потом оказалось, что никаких чешских частей против нас не было,[265] так что все кончилось ничем, и кладовщик напрасно ждал, что его возьмут в штаб.

Вот два маленьких эпизода, характеризующих нашего начальника. Далее последуют еще.

Помощником Питерского был батальонный комиссар Гольденберг (две шпалы), человек задумчивый и строгий: любил сажать под домашний арест. Главной его функцией было исполнять обязанности выпускающего, когда газета «Der Frontsoldat» изредка шла в набор. Помимо этого, особой пользы от него не было, хотя он хорошо знал полиграфию и газетное дело и мог дать хороший совет. В мирное время, помимо технической работы в какой-то газете, он занимался поэзией на языке идиш; мечтал перевести на идиш сборник стихов Константина Симонова «С тобой и без тебя». Перевел стихотворение «Жди меня, и я вернусь», которое все в армии знали наизусть. На идиш оно звучало так:

Варг аф мир, их кср зех ум,

Нор аф эмес вapт,

Варт вен велкен оп ди блум… и т. д.

Следующим по должности был Григорий Семенович Ривкин. Он тоже был батальонный комиссар (две шпалы).[266] Комиссарской звезды он не носил, но строевым майором не был. Не был он и интендантом второго ранга, потому что инструктор политуправления — даже инструктор-литератор — приравнивался к инструктору обкома и должен был быть партийным. (Так в начале войны: позже и я был одно время инструктором-литератором политуправления, не будучи в партии).

С Ривкиным я познакомился в первый же день, как только появился на Канале. Проделав несколько километров от города по дороге, кружившей по болоту и свалкам, я наконец добрался до «хозяйства Питерского»[267] и его кабинета. Он коротко поговорил со мной и послал меня наверх в столовую. Все уже отобедали. На столе стояла большая банка с вареньем. Правила там бойкая тетка (та самая, которую Питерский позднее уволил); подала мне первоклассный мясной обед. Кроме меня, за столом сидел хорошенький маленький блондин-лейтенантик (Сева Розанов). Вслед за мной в комнату вошел, волоча ноги, сутулый человек с испитым красным лицом, с синим носом сливой, сам весь в ремнях (мобилизованным офицерам ремень обычно давали только поясной, но мечтою была портупея, а лучше две). Заложив пальцы за ремень, вошедший батальонный комиссар некоторое время раскачивался с носка на пятку, затем плюхнулся на стул. Начался разговор: