Валентин Тарас - Рыжая обезьяна

• Название: Рыжая обезьяна
• Автор: Валентин Тарас
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Он не открыл глаза до той минуты, пока доктор Арт не вышел из палаты.

***

...Начало этому положил доктор Кристиан Бернард из Кейптауна в декабре 1967 года. Вини Арт отлично помнит тот день, когда их, молодых аспирантов, пригласил к себе профессор Бор и сделал сообще­ние об операции по пересадке сердца, осуществленной в кейптаунском госпитале «Хроте схюр». Луис Вашканский — так, кажется, звали'чело- века, которому пересадили чужое сердце, и он жил с этим сердцем ров­но врсемнадцать дней. Второго звали Филипп Блайберг. Дантист с лег­комысленными для пожилого человека усиками. Ему пересадили сердце цветного, и газеты Южно-Африканской Республики всерьез дискутиро­вали, насколько это соответствует принципам морали — сердце цветного в груди белого человека. Мог ли он, Вини Арт, знать тогда, что прой­дут годы и он осуществит самую фантастическую операцию во всей истории человечества? И что самой главной проблемой окажется не барьер биологической, тканевой несовместимости’ (это уже давно поза­ди, пересадка внутренних органов от человека к человеку стала таким же обычным и простым делом, как переливание крови, запросто при­живляются конечности), а барьер моральной несовместимости, психо­логической, психической и еще черт ее знает какой, связанной с таким, казалось бы, нематериальным фактором, как убеждения и преду­беждения.

Тогда его опыты только начинались. Он экспериментировал только на земноводных — пересаживал лягушке мозг жабы, и она вела себя как жаба: вместо того чтобы искать воду, зарывалась в песок... Теперь смешно вспоминать об этих опытах, так это далеко позади и так просто, что подобные опыты показывают в школах. Разница такая же, как меж­ду первым радиоприемником Попова и космической радиосвязью. Мозг жабы и мозг человека]

...Он все решил, все! Он доказал, что это возможно. Сапиенс живет и мыслит как Саниенс. И это именно Сапиенс, а не кто-нибудь другой. Странные имя и фамилия — Адам Гомо Сапиенс... Но он настолько же «homo sapiens», насколько питекантроп... С какого-то порожка своего мышления он срывается в пропасть древних предрассудков. Он слепо ненавидит этот народ, рыжаков, хотя они живут в этой стране испокон веку, говорят на том же языке, что и белокурые. (Между прочим, какие они белокурые? Они и шатены, и брюнеты, и блондины. Вот он, Вини Арт, брюнет...) Одному богу известно, как и почему образовался рыжац- кий народ. Говорят, в древности рыжих изгоняли из племени, считали их отмеченными печатью дьявола, и постепенно изгнанники образовали отдельное племя. В древности? А разве теперь иначе? Горе семье бело­курых, если в ней родится рыжий ребенок! А такие дети рождаются, не часто, но рождаются, и становятся париями... Лично ему наплевать на все это, но, если.живешь среди ворон, приходится каркать, как они.

Самому себе он может признаться: в письменном заявлении он не случайно намекнул Тайному Совету на то, что идеальным материалом для пересадки явился бы человек, приговоренный к смертной казни. Он знал, что добровольца из белокурых не будет — этого карлика Сапиен­са ненавидели все, кроме чиновников правительственной верхушки, но кто из них согласился бы умереть ради другого! Однако он знал и то, что к смертной казни могут приговорить только рыжака... Он это знал, но сказал сам себе почти то же самое, что и великий физик Энрико Ферми, когда встал вопрос об испытании первой атомной бомбы. Или Ферми сказал это после испытания? Да, после... Он сказал: «Я не знаю, какая это политика, но то, что это великолепная физика,— я знаю». Он, Вини Арт, знал, что «материалом» будет рыжак, но сказал сам себе: «Меня не касается политика, мне нужен эксперимент».

И вот теперь результат этого величайшего эксперимента — живой, говорящий, думающий — внушал ему серьезную тревогу. Адаму Гомо Сапиенсу мало, что он спас его, спас его личность, сохранил его «я», дал этому бывшему карлику новое тело, сильное, большое, прекрасное тело. Он ненавидит его, ненавидит веснушки на руках и на груди, рыжие завитки волос. Собственно, он ненавидит себя, потому что теперь невоз­можно разделить мысль и тело, отделить духовное от физического. А генетические изменения когда еще наступят...

Его, признаться, удивило поведение Сапиенса. Он знал этот сорт людей, этих временщиков. Они хотели жить, в глубине души они гото­вы были поверить в переселение душ, в черта, в дьявола, лишь бы оста­вить себе надежду. Надежду остаться в любом случае. Он читал это в глазах членов Совета, когда они дали ему разрешение на операцию, когда жадно расспрашивали его, получится ли. Он чувствовал, что не Сапиенс сам по себе их заботит, что им важно убедиться, убедиться, что это возможно. Если это произойдет с Сапиенсом, то произойдет когда- нибудь и с ними. Остаться! Пурть в оболочке рыжака. Кому, как не им, знать, что рыжаки такие же люди, что все остальное только политика... Многие из них — он готов поручиться — согласились бы сохранить свое «я» даже в голове обезьяны или свиньи. Только бы остаться!

Неужели Сапиенс оказался другим?...

Доктор Арт вошел в свой кабинет. Большая комната, напротив двери окно во всю стену, у окна широкий письменный стол, на столе ничего лишнего: хрустальная узкая ваза, в вазе карандаши — длинные, отточенными кончиками вверх. Стол полированный, и ваза с каранда­шами отражается на идеально ровной поверхности, как в зеркальной воде. И еще стопка голубоватой бумаги лежит на столе, почти на сере­дине,— если сесть за стол, она окажется по правую руку. На стене спра­ва стеллаж с книгами, левая стена матовая и чуть выпуклая — это экран объемного телевидения.Доктор Арт подошел к столу, взял кресло и поставил его посреди кабинета', затем подошел к экрану, потянул за шнурок, свисавший с по­толка, по левому краю, вернулся к креслу и сел. Стена исчезла, и док­тор увидел палату, из которой только что вернулся. Объемность изобра­жения была настолько полной, что казалось — можно дотронуться до спинки стула, стоявшего возле кровати, положить руку на плечо чело­века, который сидел на нем спиной к доктору. Доктор видел крепкий затылок, рыжий, почти медный, слегка оттопыренные уши, мощную шею, видел, как чуть заметно двигается воротник рубашки — от дыха­ния. Вдруг человек нагнулся, задвигались его локти и плечи. Он зашну­ровывал башмаки. Зашнуровал, выпрямился. Теперь спина его мерно подымалась и опускалась, снизу вверх. Он отдыхал. «Устает,— подумал доктор Арт,— все еще устает. Хотя усталость эта кажущаяся. Он не привык к такому тяжелому и большому телу. Он подобен человеку, который намерился поднять штангу, не зная, что она из папье-маше, напрягся и рванул изо всех сил. А поднять эту штангу можно было одним мизинцем...»

Сапиенс чувствует вес своего тела чисто умозрительно, его сознание не привыкло к нему, ибо обычно человек, если он не болен ч не утом­лен, не чувствует своего веса. Сапиенсу кажется, что для того, чтобы нагнуться или поднять руку, он должен выкладывать все силы. Между тем ему не нужно этого делать — энцефалограммы показывают, что все моторные рефлексы работают нормально.

Нет, это все-таки феноменальный успех! Скажи кому-нибудь лет десять назад, что такое возможно, тебя назвали бы бесплодным фанта­стом, психопатом, мистиком. Собственно, и называли, посмеивались над первыми опытами на земноводных, и если и признавали их, то говорили, что это пустое экспериментирование, что на людях этого никогда не удастся осуществить. А потом, когда дело дошло до опытов на высших обезьянах, стали говорить, что применительно к человеку это было бы чудовищно. А почему чудовищно? Почему пересадка сердца, печени, легких, желудка, почек допустима и не чудовищна, а пересадка мозга чудовищна? Правда, пока ее можно осуществить только ценой гибели здорового человека, ценой уничтожения его личности ради спасения другой. Но ведь в будущем — и он уже на пути к этому — можно будет использовать тела умерших, скажем, умерших от инфаркта. В таких случаях потребуется еще и пересадка нового сердца, что весьма просто.

Он притворился перед самим собой, что не заметил, как обошел в своих рассуждениях маленькую нелогичность. Ведь если он сумеет добиться того, что можно будет использовать тело и — главное — об­ширные участки мозга умершего от инфаркта человека, если он сумеет сохранить для новой жизни эти участки, то, стало быть, можно будет спасти и остальные. То есть — вернуть к жизни этого человека. И если он не станет это делать, цена останется прежней: гибель одной лич­ности ради спасения другой... Он обошел это в своих рассуждениях и вздохнул: «Да, феноменальный успех...» Он сам не ожидал, что все получится идеально. А научный мир ничего не знает. Он, Вини Арт, должен молчать под страхом смерти, и все, кто причастен к операции, должны молчать. Никто не может выйти из клиники, здание окружено агентами в штатском, телефонные разговоры строго контролируются.