Нина Емельянова - Родники

• Название: Родники
• Автор: Нина Емельянова
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1957

В представленной книге помещена повесть Нины Александровны Емельяновой «Родники», в которой рассказывается о детстве девочки, жившей в старой Москве. Много интересных людей окружает маленькую Сашу, и много важных событий проходит у нее на глазах. В книге нашли отражение декабрьские дни 1905 года на Красной Пресне.

---

Мама налила в большой таз воды и, став на табуретку, стала мыть мочалкой стёкла; вся её крупная фигура на открытом окне была полна жизни и силы… Она наклонялась, наверно, тоже радуясь воздуху и движению, и всё так ловко спорилось в её руках.

Потом она обернулась ко мне и весело начала:

Весна! Выставляется первая рама.
И в комнату шум ворвался…

Стихи эти я знала, но было удивительно, что и у нас всё выходит, как в стихах. От этого мне стало так весело, что я закружилась по комнате.

Вечером я спросила у отца, почему цветы не замёрзли под снегом, и он ответил:

— Под снегом им было тепло, как под одеялом.

— Нет, — сказала я, — снег холодный… — и почувствовала, как меня пробирает озноб. Я повела плечами: спине было холодно.

— Что-то ты мне не нравишься сегодня, — сказал отец, ёжишься все время…

— Нет, я не ёжусь, только мне холодно.

— Вот так штука! — Он приложил руку мне ко лбу. — Так и есть, иди-ка в постель. Груня, дай мне градусник.

— Интересно, где ты могла простудиться? — озабоченно спросила мама. — Ты не промочила ноги сегодня?

— Нет — ответила я, ноги у меня были сухие.

Мне было стыдно обманывать её, но если скажешь, мама будет ругать, а мне почему-то именно сегодня этого не хотелось.

Я лежу на кровати закрытая до подбородка одеялом, поверх одеяла положен мамин тёплый платок. Меня сильно трясёт, по спине волнами проходит озноб, — значит, я в самом деле простудилась. Мама спит. Отец сидит, наклонившись над столом, спиной ко мне и работает; вокруг его лампы с привёрнутым фитилём мне видны радужные круги.

Ночью комната совсем другая, чем днём, и мне было бы страшно, если бы не спокойная фигура отца: вот он сидит и заслоняет меня от всего страшного на свете. Я очень люблю его, и мне хочется чем-нибудь показать это.

— Папа! — зову я.

Он встаёт и подходит к кровати.

— Мы сегодня по снегу бегали и проваливались… вот я и простудилась.

— Я так и думал. — Он садится на стул около меня. — Почему же ты маме не сказала?

— Она будет ругать меня.

— А я?

— За то, что я ноги промочила, не будешь ругать, а за то, что не сказала, будешь.

Он долго сидит молча, потом кладёт руку мне на лоб, качает головой и говорит:

— Спи спокойно. Раз уж сказала, никто тебя ругать не будет.

Так как утром я ещё не выздоравливаю и даже начинаю кашлять, мама применяет старинное, как говорит она, средство. Приготовление его необыкновенно занимает меня. Она берёт синюю плотную бумагу (такой бумагой обёртывают сахарные головы), даёт мне булавку и велит часто-часто накалывать бумагу. Я занимаюсь этим делом с увлечением, и скоро бумага делается похожа на тёрку. Мама смешивает свиное сало со скипидаром, намачивает бумагу и этой самой «тёркой» обёртывает мне шею и грудь.

Вот тогда-то я и узнаю, что значит лечиться старинными средствами! Скоро я догадываюсь, что лечение это можно вытерпеть только при полной неподвижности: малейшее движение головой — и бумага больно царапает кожу. Пахнет скипидаром, грудь и шея становятся горячими.

— Ничего, — говорит мама, — потерпишь. Зато завтра как рукой снимет!

И действительно, завтра всё снимает как рукой.

В этот день гулять меня ещё не пускают, я сижу в комнате, и девочка приходит к нам во флигель. Это Маня, она живёт вместе с матерью на нашей улице. Мать её тоже работает на фабрике. У Мани круглое румяное лицо, щёки с ямочками, тёмные глаза, и она умеет шить куклам платья. Но, самое главное, она учится в первом классе приходской школы. Маня гораздо больше меня ростом, и, когда мы с ней меряемся, она говорит:

— Ну, конечно же, я выше, тебе только пять лет, а мне уже исполнилось девять.

Мы долго играем с Маней в куклы, но вот она замечает в углу коробку с кубиками. Я в эти кубики не играю, они неинтересные, знаю только, что на них написаны большие чёрные буквы: буква «А», буква «В», ещё какая-то буква…

— Давай играть в школу, — говорит Маня.

— Давай! Я буду учительница.

Ну, чему же ты научишь? — резонно возражает Маня. — Ты будешь ученицей. Тебе надо фартук. А я буду учительница. И ты меня зови «Мария Степановна».

Я соглашаюсь. Быстрые руки Мани мастерят из синего лоскута фартук, пришивают пояс. Из пёстрого лоскутка она шьёт сумку для книг и засовывает туда несколько книжек.

— Вот теперь ты пойдёшь в класс.

Я усаживаюсь на скамеечку. «Мария Степановна» важно ходит по классу; на её чёрных башмаках спереди и сзади торчат полосатенькие ушки. Чулки у неё толстые, шерстяные и, наверно, «кусаются», как мой платок. На табуретке передо мной она раскладывает кубики.

— Это буква «А»! — говорит она, останавливаясь передо мной и поднимая кубик. Потом повёртывает кубик — на другой стороне его нарисована другая буква. — Это буква «Б»…

Так мы перебираем все кубики; одинаковые буквы попадаются по нескольку раз и легко запоминаются.

— А теперь, — говорит Маня, — мы будем складывать буквы, и ты взаправду научишься читать.

До сих пор шла весёлая игра. Маня в своём коричневом школьном платьице, с гладко причёсанными и заплетёнными в толстую косу волосами и впрямь похожа на настоящую учительницу. Мне было очень интересно повторять за ней: «А», «Бе». Но это всё игра, а в игре разве можно научиться взаправду?

Маня кладет передо мной два кубика и спрашивает, указывая на первый:

— Это какая буква?

— «Бе».

— Верно. А это?

— «А».

— А если рядом их поставить и читать подряд: «б-а», — выйдет «ба»!

Я читаю и подряд и по отдельности, но «ба» у меня не получается.

Маня, со своими спокойными движениями, то подходит ко мне, то отходит, кладёт кубики и так и этак, её круглое доброе лицо с тёмными глазами наклоняется над непонятливой ученицей…

— Так и не можешь сложить?

— Не могу, — вздыхаю я. — Это ведь ещё первый урок, на второй я, может, сумею.

Проходит час в весёлой беготне, но по игре прошёл уже целый день. И снова я в школе.

Всё-таки я никак не могу понять, чего добивается «учительница». Я тяну «б-а», а зачем это, не знаю.

— Так все учатся! — объясняет Маня. — А ты немножко бестолковая.

Скучное, видно, дело — ученье!

— Ну, вот что, — говорит Маня, — положи букву «М». Теперь «А». Теперь опять «М», ещё «А». Ты что сложила?

— «М» — «А» — «М» — «А», — читаю я, и вдруг совершается чудо: передо мною лежит и смотрит на меня слово «мама», я вижу это слово! Оно само читается с моего воображаемого школьного стола; оно говорит мне: «Мама!» Это уже не просто кубики, не чёрные буквы! Что-то случилось, и передо мною появилось слово, которое я так часто говорю…

— Мама! — кричу я. — Мама!

— Ну что? Поняла? — спрашивает «учительница».

Но я не верю, что у меня так может получиться ещё раз: может быть, это только вышло по игре, нечаянно… Я легонько отодвигаю в сторону букву «М», потом «А»… Маня протягивает руку и вдруг перемешивает эти кубики со всеми остальными.

— Ой, — кричу я, — зачем ты испортила?.. — и начинаю плакать. Маня смеётся.

— А ну, сложи опять, как было сначала.

С трепетом, что может не выйти, не получиться, я выбираю одну за другой знакомые буквы… Подвигаю кубик с буквой «М», за ним другой…

И снова с белой длинной полоски, составленной кубиками, крупными буквами со мною говорит слово «мама».

— Опять, опять вышло! — кричу я.

— Ну, вот ты и научилась читать «мама», — говорит «учительница». — Приходи завтра в школу, будем учиться.

Так у меня появилась новая подружка, Маня, и новая игра. А Маню даже все взрослые стали называть «Мария Степановна».

Кондратьев

Большой радостью для меня было слушать, как отец играет на скрипке.

Каждый день, просыпаясь, я слышала, как он подходит к столику, открывает футляр и замок щёлкает на всю комнату. По шороху я догадываюсь, что он вынимает скрипку и смычок, подкладывает под подбородок бархатную подушечку, и звуки, сначала тихие, растут, расширяются и заполняют комнату. У них есть свой особенный, невидимый рисунок, и я его слышу.

Я открываю глаза. Отец стоит, прижимая скрипку подбородком, ведёт рукой вверх тонкий смычок и чуть-чуть повёртывается вправо и влево. Утро смотрит в окна, на запотевших стёклах смутно видны листья большого фикуса. Мать уже умылась, большая коса завёрнута на затылке, и свежее, милое сё лицо наклоняется ко мне.

Эта встреча отцом утра лежит в начале удивительной, тоже утренней жизни, в которой самыми большими радостями были пробуждение, свет, звуки, движения, лицо матери… Мне кажется, что эти радостные события были всегда, как всегда были отец и мать. Но чем старше я становилась, тем больше знакомых лиц появлялось около меня. С пяти лет я уже ясно помню окружавших меня в детстве людей. И всё же день начинается всегда лицами отца и матери.