Ванда Василевская - Реки горят

• Название: Реки горят
• Автор: Ванда Василевская
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: О войне
• Год: 1954

Роман «Реки горят» охватывает огромные исторические события 1941–1945 годов. Становится все ощутимей зависимость каждого человека от решения великих общих вопросов. Судьба отдельных людей с очевидностью выступает, как часть общей судьбы отдельных народов и всего человечества. Ванда Василевская изображает в этом романе сложный и трудный процесс изменения политического сознания людей различных слоев старого польского общества, процесс превращения этих людей в строителей и граждан новой, народно-демократической Польши.

---

— Люди добрые, да куда же вы идете? Тут же ничего нет… Как будете жить?

— Как это, ничего нет? Станем мы невесть где шататься, когда Варшава свободна!

— Много ли надо? Кирпича, того-сего наберем, уберем немного, подправим — вот тебе и квартира… На прежнем месте!

Все нарастающим потоком спешат по всем дорогам варшавяне к себе домой.

Развалины заселяются. Всюду волокут камни, тащат доски, выкопанные из-под развалин, поломанные железные кровати.

Но наблюдать картину этого оживания солдатам некогда. Ускоренным маршем, стремительным броском — на запад, на запад! Пока враг не опомнился, пока не остановился в своем задыхающемся беге.

Навстречу — толпы людей, стекающихся к городу, — к городу, от которого ничего не осталось.

Сравненные с землей кварталы. Как бритвой срезанные дома. Вырванные из недр земли фундаменты. Бездонные провалы, куда рухнули этажи. Черные пожарища. Засыпанные кирпичным ломом площадки на месте шестиэтажных домов.

Уцелели лишь Висла да бледное небо, сыплющее мелким снегом.

Мелкий снег засыпает покрытые бессмертной славой руины, бесчисленные могилы между ними. Но смеющиеся дети уже бегают по развалинам, разыскивая между грудами кирпича обломки утвари, игрушки.

Вдруг радостный крик:

— Мама, мама, моя лошадка!

Краска облезла, отклеился пушистый хвост, голова куда-то пропала — но это несомненно та самая лошадка, подаренная когда-то давно к рождеству, а потом брошенная и забытая. Сейчас она вдруг вынырнула из развалин, будто привет из прошлого.

— Помню, когда я ее покупала, тогда…

Все вспоминается, все. Какие-нибудь незаметные мелочи, незначительные события, какой-нибудь рождественский вечер и елка, сверкающая свечами.

Некогда долго заниматься старой игрушкой. Отец семейства, сосредоточенно насупив брови, похаживает вокруг груды кирпичей, которая была когда-то домиком в саду — одним из целого ряда других таких же. Теперь все они обратились в сплошной кирпичный вал.

— Часть кирпича можно использовать, есть совсем целые штуки. Впрочем, кто знает? Когда начнем копать, может оказаться, что и фундамент цел. А если цел фундамент…

И так всякий решает судьбы столицы на свой лад, на свой образец, хотя по улицам уже бродят инженеры, измеряют, рассчитывают, а в архитектурно-строительном бюро уже ведутся долгие совещания. Расчеты точны. То есть постольку, поскольку возможно установить в таких условиях. И выводы ясны. Расчистка руин, нивелировка почвы — все это будет труднее, чем постройки города на новом месте. Лучше отступить вдоль берега Вислы на север или на юг. И тут начать строительство… так считают инженеры… А не инженеры? Разумеется, многие не хотят согласиться, но цифры…

Да, город можно передвинуть на север или на юг, где, по мнению инженеров, будет удобнее. Но тогда нечего говорить о восстановлении — будет строиться новый город. Ни северней, ни южней по течению реки — это уже не будет Варшава.

Нет, польский народ должен дать отповедь не только тем, кто разрушал Варшаву теперь, но и всем, кому в будущем вздумалось бы ее разрушить — ее или другую столицу. Не на юг и не на север по реке, нет — Варшава должна быть там, где была! Как живое свидетельство, как вечное напоминание, что нельзя уничтожить того, что строилось веками, создавалось трудом, творческими усилиями народа. И его любовью. Цифры… Есть вещи посильнее цифр, счетов, расчетов!

Народ будет восстанавливать Варшаву, ту Варшаву, которую хотели уничтожить. И каковы бы ни были цифры и расчеты, станет строить — и построит. Только не на новом месте. Потому что то уже не было бы Варшава — Варшава девятьсот пятого года, Варшава тридцать девятого и сорок пятого годов. В этих местах боролись и гибли люди. И эта Варшава будет отстроена.

Глава XIX

Почки на деревьях набухли, и сквозь их клейкую коричневую кожуру местами уже видна нежная зелень; березы стояли в легкой зеленоватой дымке. Из-под прошлогодних пожелтевших стеблей пробивались острые иглы молодой травы.

То была уже шестая весна — если считать на весны время, прошедшее с того года, когда небо разверзлось над головами людей черной бездной смерти.

Те весны были похожи одна на другую и вместе с тем различны. Почти для каждого человека они отличались друг от друга силой пережитого. Но было нечто, что их объединяло и роднило: это были весны отчаяния и надежд. Только шестая весна была другой, совсем непохожей на прежние.

Уже освободились от фашистов и Быдгощ и Колобжег, — в далеком тылу воскресала, наполнялась шумом и говором Варшава. Уже дымились фабричные трубы Лодзи, и польские крестьяне работали ранними утрами на собственной, на крестьянской земле.

В тихий апрельский день полки подошли к реке.

Песни звучали над марширующими колоннами. И среди них одна, принесенная издалека, с берегов Оки:

Много рек мы прошли…

И правда — сколько их было, пройденных рек! Рек, которые сперва ложились преградой на пути, потом превращались в ленту, связывающую берег с берегом, один этап войны с другим.

И вот — еще одна река.

Это уже не Ока — «широкая, как Висла, глубокая, как Висла», река — колыбель, река — лозунг, река — начало нового польского войска. Река братской, ласковой земли, катящая свои могучие воды по зеленым лугам, по просторам бескрайных полей.

Это и не Буг, отражающий в светлых волнах корявые вербы, — пограничная река, с правого берега которой видна была уже близкая — рукой падать! — та Польша, которая все эти годы звала к себе, в долгие ночи дурманила снами о своей красе, в трудные дни давала суровый наказ бороться. Польша, которая всегда была жгучей раной, ядовитой тоской, единственной радостью сердца и неописуемой болью сердца. Это не Буг, откуда начинается польская земля и где хотелось, как в старых чувствительных романах, упасть на колени в песок, целовать его, почувствовать на губах единственный, неповторимый вкус этой земли…

Это и не Висла — желтовато-серая, а не голубая, как о ней поют, и все же самая прекрасная в мире река. Это не плацдарм в Чернякове, откуда текла в вислинскую воду кровь Восьмого и Девятого полков. Не Висла под крепостью Модлин и под Варкой, где так упорно оборонялись фашисты. И не радостная, свободная Висла, соединяющая Варшаву с Прагой, та река Висла, которую ты помнил всегда и повсюду.

Далеко осталась Висла. Теперь, прямо перед глазами, тихо катит свои воды к вольному морю Одер.

Никто из них не видел его раньше. И каждый знал о нем с детства. В памяти шелестят страницы учебника. Мешко Первый? Болеслав Храбрый? Нет, еще более древние времена. Славянские поселения в дремучих лесах, пчелиные колоды и белый пшеничный калач да изваяние Световида в дубовой роще.

Шелестят в памяти страницы школьного учебника. Возникают какие-то отрывочные факты, туманные, ничем не скрепленные. Странно, как много уже позабыто со школьных лет! Как перепутались, стерлись даты! История осталась в памяти лишь как общее впечатление от шума непрестанных битв. Ведь где-то здесь нападал на славян маркграф Геро, жег поселения в лесах, рубил изваяния языческих божеств, воздвигнутые в недрах таинственных пущ. Где-то здесь, над рекой Одером, было городище Ополье, гнездо силезских Пястов, где-то здесь был Глогов, с которым связывалась полузабытая легенда о неслыханном героизме. Где-то здесь было и Песье Поле, место памятной победы. И где-то тут же неподалеку — Лигница, где поляки сражались с монголами.

Сколько важных моментов из истории Польши связано с этой землей! И как жаль, что так мало помнишь… Чему же учили в школе, если как раз теперь, когда понадобилось, мы не знаем самого важного?

Но о чем бы ты ни думал, что бы ни старался вспомнить, в памяти все время мелькают названия здешних городов и земель — польские названия. Имена королей и князей — польских королей и князей. Почему в школе столько говорилось о королях, о князьях и так мало говорилось о том, как жил и работал здесь, на этих землях, польский народ? Народ в деревнях, сжигаемых соседними хищниками, народ, подпадавший под чужеземное иго и снова освобождавшийся. Каковы были вера и песня этого народа, каков был тяжкий труд его трудолюбивых рук?

В школе зубрили что-то об онемечившихся силезских Пястах, о князьях, которые переняли язык, обычаи и веру захватчиков. Но как жил под властью этих онемеченных князей народ? Ведь он не онемечился — даже теперь, века спустя, здесь можно дотолковаться с человеком, найти в его крестьянском диалекте основу родного польского языка. С каких же пор исчезла из официальной и школьной польской истории река Одер?

И вот эта река вновь возникла в истории в этот апрельский день тысяча девятьсот сорок пятого года.

Давно затихло эхо приказа, отданного, выслушанного и выполненного там, над Бугом, — приказ о переходе восточной польской границы.