Дэвид Митчелл - Литературный призрак

• Название: Литературный призрак
• Автор: Дэвид Митчелл
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-37154-9

Впервые на русском — дебютный роман прозванного «английским Мураками» автора таких поразительных бестселлеров, как «Сон № 9» и «Облачный атлас». Но именно «Литературный призрак» с его фирменной митчелловской полифоничностью в мгновение ока вознес молодого автора на британский литературный олимп. На этих страницах переплелись жизненные пути молодого сектанта, по указке Его Провидчества устроившего зариновую атаку в токийском метро, и начинающего саксофониста, который подрабатывает в магазинчике коллекционного винила, банковского менеджера из Лондона, отмывающего в Гонконге деньги русской мафии, и ветерана английской разведки, решившего опубликовать свои воспоминания, его «литературного негра» (по совместительству — лидера панк-группы) и витающего над монгольскими степями бесплотного призрака, женщины-физика с ирландского островка, за которой охотится Пентагон, похитителей эрмитажных картин, нью-йоркского диджея и многих-многих других….

---

— Мне восемнадцать уже исполнилось! Я смогу где-нибудь пообедать, что за вопрос!

Она смеется своим каркающим смехом.

— Ты славный мальчуган! — И вешает трубку.

Настроение — как у Билли Холидей. Я имею в виду «Леди в атласном платье», которую она записала после дозы героина и бутылки джина за год до смерти[5]. В голосе — обреченные ноты осеннего гобоя.

Интересно, что сталось с моей настоящей матерью. Не то чтобы я сгораю от любопытства. Толку-то сгорать. Мама-сан сказала, что ее депортировали обратно на Филиппины и запретили приезжать в Японию. Но иногда, очень-очень редко, я думаю о ней — где она сейчас, что делает и вспоминает ли обо мне.

Мама-сан сказала, что, когда я родился, моему отцу было восемнадцать лет. Теперь мне столько же. Его, конечно, выставляют жертвой. Этакий невинный мальчик, которого соблазнила коварная иностранка — сцапала, как акула, чтобы заполучить визу. Ясно, что правды я не узнаю, если только не разбогатею и не найму частного сыщика. Думаю, у семьи моего отца водятся денежки, если он в моем нежном возрасте мог ходить по хостесс-барам, а потом выйти сухим из этой скандальной истории. Интересно знать, какие чувства они с матерью питали друг к другу, если питали.

Он заходил однажды. Сто процентов — это был он. Крутой мужик лет под сорок. Ботинки на толстой подошве, темно-коричневая замшевая куртка. Серьга в одном ухе. Мне с первой минуты его лицо показалось знакомым, будто где-то раньше видел. Подумал: наверное, музыкант. Он прошелся по магазину, спросил пластинку Чика Кориа[6], которая у нас, к счастью, оказалась. Он расплатился, я упаковал диск, и он вышел. Только тут я сообразил, на кого он похож. На меня.

Я попробовал рассчитать вероятность нашей случайной встречи в таком мегаполисе, как Токио, но калькулятор зашкалило — не влезали все знаки после запятой. И я подумал — а что, если он инкогнито приходил посмотреть на меня? Может, он думает обо мне, как и я о нем. Много времени должно пройти, прежде чем мы, сироты, научимся трезво относиться к таким вещам. При первом же удобном случае кидаемся все романтизировать, да еще как! И притом я не то чтобы настоящий сирота, сиротства я не испытал. У меня всегда была Мама-сан.

Я выскакиваю на минутку, чтобы почувствовать капли дождя на коже. Вдохнуть свежего воздуха. Фургон резко тормозит и гудит старушке, которая толкает перед собой тележку. Та оглянулась и замахала на него руками, как колдунья. Фургон гуданул еще раз, словно разозлившись. А вот плывет длинноногая красавица в норковом пальто, она не сомневается в своей безумной привлекательности. За ней вышагивает богатенький муж и ведет на поводке морщинистого пса с высунутым до земли языком. Женщина переводит взгляд в сторону и, прежде чем скрыться из виду, замечает на мгновение выпускника средней школы, гробящего свои молодые годы в убогой лавчонке, где и посетителей-то почти не бывает.

Таково мое место в этой жизни. На память приходит еще один диск Билли Холидей. Однажды душным долгим вечером в Чикаго она спела «Будет другая весна»[7], а зал аплодировал ей, пока не кончились силы.

Телефон.

— Привет, Сатору. Это я, Кодзи.

— Ничего не слышу! Что за грохот там у тебя?

— Я из институтской столовой.

— Как экзамен по машиностроению?

— Пришлось здорово потрудиться…

На самом деле он почти не готовился.

— Поздравляю! Значит, в храме побывал не зря? Когда объявят результаты?

— Недели через три-четыре. Главное, все позади. Уже хорошо. А поздравлять меня пока рано… Слушай, отец сейчас в Токио. Мама сегодня готовит сукияки[8]. Вот они и подумали — может, зайдешь, поможешь нам с ним управиться? Как ты, старик? А засидимся — переночуешь в комнате сестры. Она с классом уехала на экскурсию на Окинаву.

Про себя хмыкаю и крякаю. Вообще-то родители Кодзи — славные, порядочные люди, одно плохо — считают своим долгом наставлять меня на путь истинный. Никак в толк не возьмут, что меня вполне устраивает моя жизнь — с дисками, с уроками игры на саксофоне и с моим личным «углом». В основе их участия лежит жалость, а вот жалости я не перевариваю, лучше буду дерьмо ложкой лопать, как и полагается сироте.

Но Кодзи — мой друг. Пожалуй, единственный.

— Спасибо, приду с удовольствием. Что захватить?

— Ничего, захвати себя.

Значит, цветы для мамы и пиво для папы.

— Я буду сразу после работы.

— О'кей, до встречи.

— До встречи.

Это время дня ассоциируется у меня с Мэлом Уолдроном[9]. Магазины закрываются рано. Хозяин овощной лавки заносит внутрь ящики с белым редисом, морковкой и корнями лотоса. Опуская ставни, замечает меня и сдержанно кивает. Он никогда не улыбается. Прогрохотал грузовик, и стайка голубей рассыпалась в разные стороны. Нотки «Одиночества» падают тяжело, словно камушки на дно глубокого колодца: играет Джеки Маклин[10], и столько печали и тяжести в звуках его саксофона, что им не подняться над землей.

Открывается дверь, впуская запах чистого, промытого дождем воздуха. Входят четыре старшеклассницы, но одна из них — совершенно, совершенно особенная. Она сияет и переливается, как квазар. Я понимаю, это звучит глупо — но что поделаешь, если она светится!

Три вертихвостки сразу бросились к прилавку. Хорошенькие, спору нет, но можно подумать, что все трое вылупились из одного яйца. Волосы одинаковой длины, губки одного цвета, одинаковые фигуры в одинаковой школьной форме. Одна из них — видимо, заводила — жеманным и капризным голосом требует последний хит, от которого сейчас балдеют все подростки.

Я не очень-то прислушиваюсь к ним. Я не умею описывать женщин, не то что Такэси или Кодзи. Но если вы слышали «После дождя» Дюка Пирсона[11] — то вот, четвертая так же чиста и прекрасна.

Она остановилась у окна и смотрит на улицу. Что ее там привлекает? Чувствуется, что она стесняется своих одноклассниц. Да и как может быть иначе! Она — такая живая и настоящая рядом с этими картонными куклами. Она живет настоящей жизнью, которая и делает ее такой настоящей, и мне хочется узнать эту жизнь, прочесть, как книгу. У меня появилось дико странное чувство. Точнее, я подумал… Не помню точно, что я подумал… Впрочем, вряд ли я думал вообще…

Она замерла и слушает музыку! Боится шевельнуться, чтоб не вспугнуть музыку.

— Так есть у вас этот диск или нет, я спрашиваю? — повысила голос вырезанная по трафарету девчонка. Наверное, нужно долго тренироваться, чтобы ваш голос зазвучал так противно.

Две другие захихикали.

У заводилы зазвонил телефон, и она вынимает трубку.

Я разозлился на девиц из-за того, что мешают смотреть на четвертую.

— Слушайте, наш магазин для коллекционеров. То, что вам надо, продается в ларьках с игрушками у метро.

Богатые девчонки из Сибуи — дворняжки, откормленные трюфелями. Девушки в баре у Мамы-сан — те вынуждены были пройти суровую школу выживания. Им нельзя потерять клиентов, нельзя потерять лицо, нельзя потерять себя. Да, жизнь оставила на них глубокие шрамы. Но они уважают себя, и это сразу видно. Они уважают друг друга. И я уважаю их. Они настоящие.

А в этих девчонках, которые молятся на глянцевые журналы, в них нет ничего настоящего. У них журнальное выражение лица, они щебечут на журнальном языке и одеты все по-журнальному. Они сами сделали свой выбор. Не знаю, можно ли их винить. Конечно, шрамы не украшают. Но посмотрите! Эти девчонки такие же пустые, глянцевые, одинаковые и бездушные, как их журналы.

— Мальчик слегка не в духе сегодня? Подружка продинамила? — Заводила наклоняется над прилавком и трясет головой в нескольких сантиметрах от меня.

Я представляю, как она с таким же выражением лица переходит из бара в бар, из бара в автомобиль, из автомобиля в дом свиданий.

Подружки прыскают со смеху и оттаскивают ее прежде, чем я успеваю придумать в ответ что-нибудь остроумное. У двери они мешкают.

— Ну, что я тебе говорила! — фыркает одна девица.

Другая все еще болтает по телефону.

— Понятия не имею, где мы, — говорит она. — Какой-то паршивый магазин возле паршивого сарая. А ты где?.. Так ты идешь? — Заводила поворачивается к ней, а она все так же стоит у окна и слушает Мэла Уолдрона.

«Нет, — гипнотизирую ее. — Скажи „нет“ и останься со мной, в моем углу».

— Повторяю, — отчеканивает заводила. — Ты — идешь — с — нами?

Может, она глухонемая, думаю я.

— Да, пожалуй, — откликается она удивительным голосом. Таким живым и настоящим.

«Оглянись, — умоляю я. — Оглянись. Взгляни на меня. Хотя бы раз — взгляни на меня».

В дверях она оборачивается и смотрит на меня через плечо. Мое сердце подпрыгнуло, как на батуте, а она следом за остальными вышла на улицу.

*

Вишневые деревца подают кое-какие надежды. Коричневые ветки на концах припухли, и сквозь кору вот-вот прорежутся почки. Голуби курлычут и прохаживаются с важным видом. Меня давно интересует — они напускают на себя важность, чтобы произвести впечатление на противоположный пол, или они задаваки по натуре? Вот что следовало бы изучать в школьной программе. А не всякую чепуху типа «как называется столица Монголии». Воздух стал теплым и влажным. На улице чувствуешь себя, будто залез в палатку. Слышно, как в соседнем здании дрель вгрызается в бетон. Такэси сказал — готовится к открытию очередной магазин спортивного снаряжения для серфинга и водных лыж. Просто диву даешься, сколько у нас в Токио любителей серфинга и водных лыж.