Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

• Название: Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1
• Автор: Сергей Толстой
• Издательство: Алгоритм-Книга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7781-0034-5

Настоящее собрание сочинений Сергея Николаевича Толстого (1908–1977) — прозаика, поэта, философа, драматурга, эссеиста, литературоведа, переводчика — публикуется впервые. Собрание открывает повесть «Осужденный жить», написанная в конце сороковых годов и являющаяся ключом к жизни и творчеству писателя. Эта книга — исторический документ, роман-эпопея русской жизни XVIII–XX веков — написана в жанре автобиографической художественной прозы.

---

Для следующей передышки останавливаемся у въезда в аллею. Тут я вспоминаю, что мне надо было что-то спросить… Да!

— Ваня! Ты не знаешь, что такое медиум?

— Медиум? Почему это тебе пришло в голову?

— Я в книжке видел…

— В какой книжке?

— У тети Нади… Там в шкапу их много… спиритуалистические явления… — с трудом припоминаю я, — и еще астральный… астральная…

— А зачем ты трогал эту чепуху? Гадость все это. Наверное, от дяди Вавы остались…

— Это тот, что за границей живет? Тети Вали муж?

— Ну да… Он ведь на этих штуках совсем спятил.

— На каких штуках?

— Ну, на спиритизме, на гипнозе и тому подобное. Он уехал, когда мы все еще такими, как ты, были, вскоре после смерти тети Вали. Он ей, бедной, и умереть-то не дал спокойно: все разные пассы над ней делал и повторял: Tu ne mourras pas! Tu ne mourras pas![80]

— A она все-таки умерла?

— Конечно. Потом, я помню, он завел себе какого-то духа… Подойдет к стенке и стучит согнутым пальцем: Raps, Raps, répondez-moi![81] И уверял, что кто-то ему отвечает…

— Может быть, и в самом деле отвечал?

— Не думаю, — улыбается Ваня. — Он и у нас в Новинках хотел один раз сеанс вызывания своих духов устроить. Он ведь в молодости очень с папой дружен был. Они вместе и за границу ездили путешествовать…

— Что же, и папа был, когда сеанс?

— Нет, папы не было. Но все равно ничего у него не получилось. Тетя Маша шептала «Да воскреснет Бог и расточатся врази его», а он уверял, что это духам мешает, и все уговаривал ее перестать или уйти, а тут и папа вошел…

Мне, разумеется, ясно, что если какие-нибудь «рапсы» еще и упорствовали после тети Машиной молитвы, то с появлением папы им уже ничего не оставалось, кроме как «расточиться».

— …Попало тогда нам всем от папы, — заканчивает Ваня, — и правильно, что попало, а дядя Вава больше у нас и не бывал. Скоро он уехал совсем…

— А почему правильно, что попало?

— А ты сам подумай. Ведь одно из двух: или все это глупости и фокусы, и никаких духов на сеансах не появляется, тогда смешно и ни к чему строить из себя дураков, а если что-нибудь там появляется на самом деле иногда, так это еще хуже, и церковь не зря запрещает всем этим заниматься верующим людям…

Снова поскрипывают о снег наши лыжи. Мы бежим дальше. Концы моего башлычка, накинутого сверху на воротник, отлетая назад, полощутся в воздухе. Добежав до леса, Ваня круто сворачивает, и, проваливаясь в рыхлом снегу, мы уже значительно медленнее возвращаемся к дому…

Еще поднимаясь по лестнице, мы слышим наверху голос отца. Он стоит на верхней площадке и обращается к тете Наде, которая спускается к нам навстречу:

— …И еще как отпразднуем, тетушка, вот Вы увидите, — говорит он, — я сам возьмусь за это. Хочу, по крайней мере, в день своих именин не слышать этих разговоров, что того нет, другого не хватает, это исчезло… Значит, решено: я угощаю Вас обедом-гала и большим именинным тортом. Конечно, если все берутся мне помогать…

Через два дня зимний Никола — его именины.

Он уже увлечен этой новой идеей, и все приходит в движение. Но легко было сказать — большой торт, а белой муки во всем доме два-три фунта, сахару, кажется, еще того меньше…

Однако есть черные сухари, есть пряности, есть малиновое варенье, ну и, конечно, молочные продукты, яйца… Вполне достаточно! Весь следующий день из Аксюшиной резиденции слышны удары пестика о стенки бронзовой ступки. Толкутся черные сухари, толчется миндаль, взбиваются белки. Ритм ударов ступки подстегивает во всех жажду деятельного соучастия. Папа повязал голову полотенцем и надел белый фартук, но все-таки не стал похож на повара, скорее, на какого-то бедуина. Толченые сухари в большом тазу перетираются с малиновым вареньем. По чисто выструганной доске ходит большой гладкий каток скалки, раскатывающей тонким слоем желтое тесто. Торт должен быть большой, слово сказано: аршин в диаметре — не меньше! Что? Таких не бывает? Он не вместится ни в одну печь? Но ведь главная прелесть трудностей — в преодолении. Можно выпечь его частями, тем более, что он будет состоять из совершенно разных секторов, а потом скрепить. Но вопрос о торте не единственный. Должен быть также и обед. Меню уже набросано на узкой полоске бумаги и согласовано с хозяйками. Блюда отныне называются «переменами», и отец, как настоящий метрдотель, объясняет поваренку — Вере — специфические вопросы кулинарии…

— Ничего-то вы не знаете, просто удивительно! А казалось бы, уж это-то должны были бы знать так, чтобы и мне около вас поучиться. Ну вот, хотя бы, мука пшеничная. Какие сорта ты знаешь?

— Крупчатка, потом первач… — отвечает сестра, но он не дает ей докончить:

— Ну и плохо… Первый сорт, в продаже называемый крупчаткой, делится на три разряда: конфетная, отъемная и крупчатка; второй сорт — действительно, первач, но делится на собственно первач, драную и второй первач, а третий — выбойка, или куличная — подразделяется на подрукавную, куличную и межеумок. Он идет на пряники или, в смеси с ржаной мукой, на полубелые хлебы. Тебе ведь это нужнее знать — хозяйкой будешь, а то, если у тебя тесто не поднимется, пожелтеет и расползется, ты даже не поймешь, почему это случилось?

— Плохо замешено, значит, было…

— Не только поэтому. Это бывает и тогда, когда зерно поражено грибком-спорыньей или почва была сильно удобрена овечьим навозом… Да, а первое! Что же мы? Надо же поставить его сегодня, — спохватывается он.

— Накануне? Что ты, папа. Кто же ест суп на другой день?

— Не суп, а щи. Щи суточные, николаевские. Оттого они и называются суточными. Ваня! Ты почему сидишь? Твоя помощь тоже требуется. Надо что-то придумать со второй переменой: цыплята под белым соусом не получатся — лимона нет, да и рису мало. Значит, придется делать рулет или беф-бризе. Впрочем, только прошу, рис зря не расходуйте. Да! Еще сладкое надо! Только не сидите сложа руки. Вера, принеси, там у меня в шкапчике есть немного сахара, мне нужен жженый сахар, и потом еще миндаль захвати для марципана…

Все самые ответственные моменты он берет на себя. Аксюша напрасно скептически поджимает губы (она по праву считает себя специалисткой по сдобному тесту). Но сегодня и она отстранена от руководства — он не спрашивает советов. Ему нужна только помощь. И Мадемуазель что-то не едет. Она должна привезти из Новинок банку с засахаренными апельсиновыми корками для гурьевской каши и что-то еще из пряностей…

В назначенный час, однако, все готово. Сервирован стол. У каждого прибора лежат украшенные затейливыми виньетками меню. Две бутылки вина с красной печатью удельного ведомства на этикетках стоят на концах стола. За окном ранние зимние сумерки опускаются вместе с мелким снегом. Зажигают лампы. Приходит отец в своем парадном сером сюртуке. Торта в его окончательном оформлении никто не видел. Накрытый белой бумагой, этот торт стоит в его комнате, куда никто не допускается.

Дымятся разлитые по тарелкам густые щи. Над ними тоже он колдовал немало. Вкусно пахнет мясной рулет с рублеными крутыми яйцами, поднялись над столом граненые рюмки…

Но разговор не ладится. В этот день всем хочется подыскать какие-то нейтральные темы, далекие от надоевших сетований на нехватку продуктов, неуверенность в завтрашнем дне. Но нейтральных тем больше не осталось. Даже воспоминания неизбежно влекут за собой сравнения, и нет предмета, который не стремился бы определить свое место в ряду всех этих запретных сегодня тем, в кругу этих безответных вопросов…

В самом деле, разве не мог бы рассказать о чем-нибудь Ваня; но уже первая фраза так не подходит сегодня к случаю, что, едва не слетев с его губ, замирает. Это обычное начало всякого рассказа: «У нас в полку…» А что стало сейчас с этим полком, где он и кто вернулся с ним вместе оттуда…

Вера. Точно так же, обычное начало: «У нас в Новинках…» А почему мы не там в этот день и вернемся ли туда снова?

Старшая тетушка. Любой рассказ она начинает словом «бывало». Что это значит? Это когда были все еще живы? Многое тогда «бывало», и еще «не бывало» ничего вот этого, того, о чем наслушалась ездившая сегодня на станцию тетя Дина. Вот она живет только сегодняшним днем и его заботами. Она привозит всевозможные «слухи», доверчиво принимая на веру все, о чем бы ей ни поведали. Но время ли сейчас рассказывать о них? Да и мать так цыкнет, что…

Мама, наша мама… Она тоже здесь, с нами, за столом. Но после смерти Коки ее как будто нет среди нас. Это не прошло, а как-то закрепилось «напостоянно». Вся она где-то внутри, там, куда загнал ее этот удар… У нее нет ни сил, ни уменья как-то притвориться, если не перед собой, так хоть перед окружающими, что ей еще может быть весело, может быть празднично и хорошо…

А к разговорам на отвлеченные темы не располагают фламандские порции сытных блюд, алые огни вина в хрустале, ароматная гурьевская каша, салфетки с коронами и вензелями — вся эта сервировка, которая притворяется, что ничего не случилось…